Крыша

Эта повесть начата Максимом Якубсоном в жанре компьютерного романа. Композиция её построена не только линейно, но и объёмно, её конец возвращает к началу. Читать её можно, как от начала до конца, так и фрагментами, цепляясь за отдельные темы и связывая их между собой. Отсюда и название чайханы: "Цепочка".

Таковы и наши дни, когда встречи чередуются, вы видите то одного, то другого важного для определённой части вашего мира героя, а потом возвращаетесь к кому-то, кого уже могли наблюдать.

Эта дырявая повесть - рассказ с комментариями, излагаемый изнутри.

Было бы хорошо, если б читая этот текст те, у кого есть что добавить к записанным здесь эпизодам, делали бы свои вставки и отступления. Чтоб отличить одного автора от другого, мы будем помечать текст, пришедший с нового адреса новым цветом.

Данный текст - это место встречи, виртуальный Дом Сказок. Реальный Дом Сказок - это театральная мастерская. Там идёт работа над образами для спектаклей странствующего театра. Разговорному, словесному общению, воспоминаниям и размышлениям трудно выжить, не сгорев в этой кузнице. Чтоб создать убежище от образов и от театра - мы решили создать чайхану.

В нашей чайхане, как в доме, есть двери, чердак, квартиры, лестница, прихожая и подвал.

В ней есть также четыре окна, которые смотрят на разные дороги в Дом Сказок.
Мы будем благодарны вам за заботу о чайхане, за участие в ремонте и уборку, правки и дополнения.

Изначально "Цепочка" предполагалась, как видеопроект. Дальше, (в случае если чайный бизнес пойдёт успешно), мы по-возможности будем расширять чайхану, добавлять клипы-терасы и давать информацию о дисках и видеокассетах - верандах.

Квартиры, расположенные здесь, имеют своих более-менее постоянных жильцов и некоторый особый антураж каждая. Каждая квартира будет постепенно изменяться в размерах, из наброска становясь повестью. Возможно, чайхана со временем перепланируется, количество квартир изменится.

Чердак

Факты, изложенные в этих повестях, и сам подход к жизни, здесь выраженный, предназначены для ориентации в пространстве. Так или иначе, основной задачей данной работы является исход. Те события, которые здесь описаны - это множество больших камней и маленьких камушков, По ним можно идти. Где идти и для чего - каждый видит по-своему. Кто где оказался. Для кого-то это горная река, для кого-то дорога вдоль берега озера, для кого-то - Красное море.

Исход, о котором идёт речь, происходит лишь в третью очередь из пространства, в первую - из себя, во вторую - из времени.

Время красиво. Эта красота субъективна. Мы влюбляемся в своё время, Так и я влюбился в своё. Многое из этого времени, относящееся к прошлому, сохранённое в памяти и представленное в книге, скорее уродливо, чем красиво. И почти всё - неполно. То же, что относится к будущему - иллюзорно. Задача исхода из времени - очень личная задача.

Время едва ли можно исчерпать. Время, так или иначе, реализуется в нашей жизни, на разных уровнях, в разных своих пластах. Что-то всплывает из глубин прошлого, что-то указывает на будущее, что-то дарится, как настоящее. Я старался анализировать события, происходящие вокруг, улавливать некую закономерность, или, вернее будет сказать, закономерности, в этих событиях заложенные. Поправка в числе существенна. Дело в том, я только недавно ясно это понял, что при безусловном (для меня) согласии, которое ясно различимо во внешней жизни, будет заблуждением возводить его к единственному источнику. Их, этих источников, откуда мир берет своё начало, несколько, как минимум, Двое. Все события, так или иначе, формируются под влиянием этих источников. Мы даже можем разделить, увидеть эти начала, формирующие реальность, и выделить грани событий, образуемые под влиянием того или иного начала.

Исход из времени есть осуществление разделения личностей на две, а точнее на три. Третья - та, что делит. Одну личность условно можно назвать прошлым, другую - будущим. При исходе из времени прошлое и будущее не смешаны. Настоящее надёжно разделяет их. Находясь в настоящем, человек может идти.

Лестница

Была ночь с 13 на 14 октября, когда я вернулся к тексту, названному "Покров", начатому в Москве два года назад.

13-го октября застрелился поэт Леонид Аронзон. Этот день связан с темой глубочайшей богооставленности, катастрофы, взрыва, разрушения, страшной платы за наслаждение, жертвы.

14 октября - праздник Покрова, говорит о защите, чудесном спасении, заступничестве, о незримом Покрове.

Это один из самых странных праздников в двунадесятом цикле, кажется, единственный, не имеющий корней ни в евангельской, ни в ветхозаветной истории. Он ведёт своё начало от храма в Константинополе, где во время турецкой осады собрались горожане, чтоб умолить Бога о спасении. Юродивый Андрей увидел над городом Деву Марию, держащую в руках покров, хрупкую ткань, которой оказалось достаточно, чтоб предотвратить беду. И хотя позже Константинополь всё же был захвачен турками, к тому времени успела встать на ноги Московия, принявшая Православие от Византии.

"Сейчас уже 14-е. Я перевалил через страшный рубеж предыдущего дня. Он оказался страшным, хотя утром я отстоял службу и причастился. Но причастие будто убило во мне что-то, попалило. Это лечение, эта перемена оказалась очень болезненна. Кроме того, день был ужасно холодный. И ещё, меня мучило одиночество.
Причащался я в храме Симеона Столпника, том самом, где обвенчались Ира с Тилем, храме, рядом с которым находится Дом Сказок".

Эти два места образуют пару. Храм и Дом. Дом - в смысле Дом культуры, мастерская.

Пространство помогает воспринимать некоторая виртуальная карта. Конечно жизнь не театр, но мифологическое восприятие мест естественно, оно помогает суммировать информацию и сориентироваться. Да, этот взгляд достаточно субъективен. Каждый из нас имеет свою карту. Но совсем без карты трудно. Даже из дома не выйти. Как идти, если не знаешь, куда направляешься. Нужно же знать, к примеру, живя в деревне, где колодец, где огород, а где дрова. В городском пространстве стоит знать, где, к примеру, вокзал, откуда можно уехать, а где гостиница, место, где можно жить. А в том мире, где мы оказались, в каменных джунглях, не то в магической зоне, не то в компьютерной игре, неплохо обрести источники жизненных сил, сферы применения, точки опоры. Это минимум. Дальше карта неизбежно расширяется. Возникают и иные места, нуждающиеся в своих именах. Каждое место, безусловно, не исчерпывается одним назначением, но есть доминанта. Храм - прежде всего источник жизненных сил, Дом - сфера применения.

Подвал

"Заговорённый флэт на Литейном, напротив Серого Дома", так называл Дима Тимченко квартиру , где жил поэт Аронзон, позже его вдова Рита и мой отец, а следом за ними - я. Леонид Аронзон покончил с собой 13 октября. Это событие похоже на страшный приговор поэтам, плату за попытку построить на земле рай.
"Это память о рае венчает вершину холма." Эта память на своём пике оказывается непримирима с продолжением жизни. Поэт Елена Шварц написала в пьесе "Статья об Аронзоне", цитирую вольно: "Смерть была той стихией, которая сквозь него дула".
Эта квартира повенчана с засмертным миром.

Из этой квартиры увозили Аронзона, потом родителей Риты, потом Риту, затем спустя некоторое время мою бабушку, маму отца, затем её тётушку. В прошлую весну здесь умер и сам Дима. Это произошло на Страстной, в Великий Четверг 2002 года.

Я стал ощущать реальное значение праздников в своей жизни уже давно, со времён той самой голубой шерстяной нити, увиденной больше 12 лет назад у девушки в случайном автобусе. Так или иначе, дни праздников, или дни, связанные с какой-либо памятью, проявляются в настоящем, отражаются в повседневных событиях, которые иногда читаются, как их версии. События жизни наслаиваются, образуя узоры, которые кажутся нам, находящимся внутри, хаотичными, но сверху, "со звёзд", они прекрасны. Вот только вкусы у тех Взглядов, которые оценивают события, различны. Один строит узор по-своему, а другой по-своему, и слова наши способны лишь назвать явления. Имена же, в силу самого устроения языка ангажированы тем или иным взглядом, который, ради цельности и гармоничности, ущербен, то есть неполон. Как же сочетается гармоничность с ущербностью? Поглядим на себя.

Окно: первая дорога в Дом Сказок

Она ведёт от Китай-города, ей я пришёл в этот дом первый раз. Помню, мы встретились у храма на Кулишках с Володей Дзен-Баптистом, Тилем, Сашей Глущенко, Вилли, теми, кто вёл когда-то занятия в Булгаковском доме, когда там располагался Университет Хиппи. То, что именно это место оказалось в какой-то момент пристанищем для нас, наверное, неслучайно. Всё, что происходило там, можно назвать, глядя с одной стороны - чудом, с другой - искушением. Так или иначе, сень Воланда наложила на всё происходившее там свой отпечаток.

От Китай-города мы пошли по Солянке. Где-то здесь когда-то стоял храм святителей Кира и Иоанна.

Квартира 1

Ключи от храма, взорванного в конце 30-х, сохранила Вера Алексеевна Корнеева. В храме этом служил отец Серафим Битюгов, был он из "непоминающих" Советскую власть священников. Здесь встретились три девушки: Елена Семеновна Мень, Марья Витальевна Тепнина и Вера Алексеевна Корнеева. Отец Серафим был их духовником. Он принадлежал к числу тех священников, которые после гонений ушли в катакомбы, чтобы сохранить чистоту веры. После взрыва храма св. мучеников Кира и Иоанна на Солянке жил и служил тайно в Сергиевом Посаде. Другой священник из того же храма, отец Иеракс скрывался на чердаке дома Веры Алексеевны в Лосинке.

Вера Алексеевна была подругой княжны Веры, дочери Великого князя Константина, дворянкой из рода Зиновьевых-Рагозиных. В детстве молилась, чтоб не быть богатой. Еще молилась, чтоб не посылали в институт благородных девиц, как всех ее ровесниц после11 лет. Ей исполнилось 11 в 1917. Жених ее Николай Зиновьев попал в заключение по доносу сокурсника, за то, что скрыл дворянское происхождение. В течении 7 лет она ездила к нему в зону, пока с началом войны не прекратились и свидания и переписка. В 45-м на Лубянке ей дали справку: "Расстрелян за попытку к бегству". Бежать ему не было смысла, срок уже подходил к концу. Зэк, отбывавший срок вместе с ним, видел, как во время пешего этапа с Беломорканала в Череповец Николай упал без сил и был убит на месте.

Вера Алексеевна тоже отбыла срок за катакомбную церковь. В ссылке пасла овец. Один слепой попросил ее перевести житие Иосифа Прекрасного с церковнославянского на русский. Иосиф также пас овец, и также был лишен свободы. Она обратилась к нему с молитвой о помощи, и увидела во сне, как ее выпускают. Вскоре, задолго до массовой реабилитации, её действительно освободили. В последние годы она работала уборщицей - мыла лестницы в подъезде и через нее весь дом знал о церковных праздниках и подавал записочки, за здравие и за упокой.

Вера Алексевна умерла осенью 1999 года. На похоронах впереди заупокойной процессии шел трубач - один из прихожан отца Александра.
Каждый день, вот уже 20 лет, Анна Владимировна Корнилова по утрам с тележкой, ведрами и мешками идет кормить птиц. Анна Владимировна - племянница Марьи Витальевны Тепниной. Также, как Вера Алексеевна, отсидела за катакомбную церковь. Марья Витальевна до последних лет жила в Новой деревне при храме, где служил отец Александр Мень, сын ее подруги Елены Семеновны, ее воспитанник. Анна Владимировна - живёт в Петербурге, она искусствовед, преподает в училище Мухиной. В прошлом году получила премию за свою книгу. На вопрос: "Что в тот год было самым важным событием?", ответила - мне удалось пристроить больную собаку. Она живет в новостройках. Когда она выходит - собирается великое множество голубей, серых, белых, пестрых. В других районах таких уже не встретишь. Она помнит много историй о верующих, она была девочкой, когда возвращались из лагерей и приходили в их дом.

Окно : вторая дорога в Дом Сказок

Ведёт от метро "Чистые пруды". Нужно идти по Бульварному кольцу. По дороге будет место, известное среди хиппи под именем Джанг.

Если б этот текст был не повестью, а киносценарием, я обязательно добавил бы кадры, снятые для начатого несколько лет назад фильма о провокаторе Оперпуте.
Этой темой я занялся с подачи одного из своих сокурсников по ВГИКу, Серёжи Юрженко. В телекомпании "Жизнь" он сделал первый фильм для цикла о великих авантюристах.

Оперпут был ключевой фигурой в крупнейшей монархической организации, созданной в 30-х годах под контролем ГПУ. Феномен этот интересен своей двойственностью. Те люди, которые участвовали в этой провокации искренне, как мне кажется, погибнув, победили. Их идеи оказались реализованы. Хоть и позже, спустя 60 лет, российские спецслужбы начали плавно эволюционировать к монархизму.

В первых кадрах фильма, который я назвал "Сказка Оперпута", рассказчик и главный герой фильма шёл по Чистопрудному бульвару, бормоча себе под нос строчки из известной поэмы
"Так идут державным шагом..
позади голодный пес...
впереди... за красным флагом..
..и за вьюгой невидим...
и от пули невредим...
нежной поступью надвьюжной...
снежной россыпью жемчужной...
в белом венчике из роз
впереди - Исус Христос"

Квартира 2

Голубая шерстяная нить была вплетена в светлые волосы девушки, вошедшей в автобус, где был и я. Это было весной 1990 года, на второй год моей учебы во ВГИКе. К тому времени я уже начал исчерпывать возможности неосознанного использования своего таланта и стал испытывать необходимость в том, чтоб научиться владеть им, стал искать школы и традиции, которой можно было бы следовать. Если раньше, ставя отрывок из пьесы, я интересовался тем, что говорил автор лишь постольку, поскольку это совпадало с моими интересами, то теперь начался переворот.

Я стал отказываться от собственного голоса, вплоть до стремления к исчезновению, к превращению в зеркало, отражающее реальность. Я стал с маниакальной внимательностью вслушиваться и вглядываться во всё, что происходило вокруг, приходило извне в мой мир, обращало внимание на себя, требовало реакции. И реакции мои тоже становились предметом рефлексии.

Поэтому когда позже я узнал, что голубую шерстяную нить евреи вплетали в кисти одежды для напоминания о Всевышнем, та встреча приобрела особое значение. А тогда я лишь ощутил перемены, произведенные в пространстве автобуса красотой девушки, и понял, что выхожу из повседневного потока времени. Для меня было вполне естественно заключить происходящее в рамки кадра.

За одним кадром последовал другой, за другим - третий. Это был фильм без сценария и репетиций. К сожалению тогда не существовало камер, которые можно было бы носить как очки, а словесная запись, которая делалась тогда же в автобусе, и позже на остановке, не передает происшедшего обращения повседневности в сказку. Но со мной это впервые произошло именно тогда. С тех пор я "отсмотрел" множество таких фильмов без пленки. Они организовывались в серии. Сами собой выделялись более важные темы. Когда я или кто-нибудь другой снимал киноматериал, в нем для меня, прежде всего, был интересен тот фильм, который пришел извне в естественной последовательности событий и съемок.

Все фильмы и темы вместе, переплетаясь, давали иллюзию целостного гармоничного мира, подобного бесконечному ковру, складывавшемуся из множества ковров-лоскутов. Сейчас я устал от этой погони за гармонией хода вещей. То, что было привлекательно, как изменение взгляда на мир, теперь привычно. Да, все можно раскадровать и превратить в видеотекст. Это часто происходит уже независимо от нашего желания. Все цифруется, и это уже совсем непохоже на спасение.

В тот же год, что и я, во ВГИК поступил Артур Аристакисян. Он поступал уже 8-ой раз, и его все здесь знали. Он не видел для себя другой реализации, кроме кино. Но взгляды его на жизнь расходились с общественными взглядами, по множеству пунктов, начиная с веры и заканчивая фантазией. В тот год мастерскую набирал Марлен Хуциев. Он был заведующим кафедрой режиссуры, то есть человеком, наделённым властью и одновременно легендой 60-х, человеком свободного образа мыслей. Однако и он не взял Артура в свою мастерскую.

Когда-то, после одного из неудавшихся поступлений, Артур поехал в Петербург. Случай привёл его в дом Аронзона. Там он познакомился с моим отцом. Заочно мы оказались связаны. Аронзон в жизни Артура был редким островом света. Первый раз разговорились после того, как узнали результаты экзаменов. Я был младше Артура почти на 8,5 лет и поступил практически сразу. Мне было искренне жаль его, я попытался ободрить его, и кажется ему стало легче. Артур всё же в тот год стал студентом, в неигровой мастерской, на том же курсе.

Однажды, осенью того же 90-го года, утром, я, выходя из общежития ВГИК, увидел на вахте записку: "Максим, срочно позвони отцу". Отец сказал мне, что убили Александра Меня. За два года до того он был в Новой Деревне и задавал ему вопросы с видеокамерой в руках. Та встреча была важной. Больше они не виделись. Эта смерть потрясла меня, я чувствовал, что это убийство напрямую связано с моей жизнью, с каким-то будущим, перед которым я трепетал, и которое переполняло меня подлинностью и болью. Я отправился в институт, сообщить о происшедшем своему ближайшему другу, Артуру Аристакисяну. Мы учились на параллельных курсах, я на игровом факультете, он на документальном. Ему не удалось устроиться в общежитии и преподаватели позволили жить прямо в аудитории, в институте. В одной половине аудитории стояли столы и стулья, а в другой, за занавесом - раскладушка, письменный стол, электроплитка, книги, иконки. Сюда приходили в гости студенты и преподаватели.

Милиционер, дежуривший на проходной, оставлял у Артура свою форму, так как боялся ходить в ней по городу ночью. Артур числился подсобным рабочим, прошедшее лето он прожил здесь, в пустом институте, и обрел особые отношения с этим местом и с теми, кто приходил сюда. Это была уникальная возможность для общения с людьми, пересечение дома, храма и театра в пространстве киношколы.

Был дождь. Я вошел в институт и, не отдавая в гардероб плащ, быстро прошел на второй этаж в аудиторию. Артур разговаривал с незнакомым мне человеком. Человек убеждал Артура оставить это место, этот храм, предназначенный под снос. Артур говорил, что уже давно живет здесь, как сторож, и уйти не может. Человек приводил всевозможные доводы, просил и угрожал, но безуспешно. Я хотел сообщить страшное известие, но не смог вымолвить ни слова, прошел мимо них в глубь помещения и встал у окна.

Разговор становился все более драматичным. Артур сказал, что не уйдет ни при каких обстоятельствах, и более того, сюда придут другие люди, которые решатся на то, чтоб быть взорванными вместе с храмом. Один уже пришел, придут и другие.
Человек ничего не добился. Когда он уходил, я вдруг узнал его. Это был Петя Оларь, сокурсник Артура. На другом конце помещения, у дальней стены, за институтскими столами сидели еще люди. Присмотревшись, я обнаружил среди глядящих в сторону сцены еще несколько знакомых лиц, студентов и преподавателей мастерской.
Артур подошел ко мне. "Убили отца Александра Меня", - сказал я. Он ответил: "Я знаю. Я знал еще до того, как это произошло."

То, что я увидел, было одним из первых занятий по методике школы притч, предложенной Артуром. Из толкований и версий древних притч в сочетании с опытом, переживаниями, мифами и идеями, реальными встречами и событиями он предлагал создавать истории, чтоб показывать зрителям.

В ту же весну 90-го года, после одного из страшных приступов язвы, Артур еле-еле добрался до ВГИКа, и там, после боли и тьмы в глазах, увидел ангелов. Он увидел лестницу в небо: ангелы спускались и поднимались по ней. Рассказывая мне об этом позже, он сказал: "Это было братство".

Окно : третья дорога в Дом Сказок

О Курский вокзал!
Отсюда ведёт ещё одна, третья дорога в Дом Сказок

Впервые я шёл в Дом Сказок этой дорогой накануне Покрова 2002 года, в субботу, на встречу с Машей, ученицей Николая Никитина, которая, приехав в Москву, оказалась вовлечена в работу нашей театральной мастерской и провела несколько занятий по сценическому движению.

Квартира 3

Сейчас появилось много театров пантомимы. Пантомима обрела особое значение в начале века, с расцветом немого кино. С появлением звука возможность выражать образы только телом, без дополнительных средств, несколько отошла на второй план. Были знаменитые школы, в Париже - Декру, позже - Барро и Марсо. Последний приезжал в Петербург и Коля виделся с ним, и у него даже осталась открытка от той встречи с надписью: "Единственному профессиональному миму.". В то время рождался театр "Лицедеи". Вячеслав Полунин, основатель этого театра и Николай Никитин до сих пор остаются друзьями и похожи, как братья, но трудно представить себе более разные пути актеров. Полунин живет в Англии, играет на лучших площадках мира, часто снимается. Его усилиями в 1990-м году был организован Караван мира, объединивший цирки и уличные театры со всего света. Этот караван стал легендой. Но Полунину не удалось сохранить театр в России, те, с кем он начинал, уже сами становились лидерами. Предложения работать за границей были очень заманчивые.

Путь мима - это путь одиночества. Полунин уехал. Коля присутствовал при рождении этого театра, но он предложил назвать его древнеримским словом "Гистрионы". Ему ответили, что это слово у нас не поймут, и решили взять название "Лицедеи". Коля безусловно имел влияние на всех "Лицедеев". Когда я в первый раз, во время одного из приездов Полунина стал свидетелем их встречи, Полунин сказал грустно: "Коля, они же не знают, что у тебя внутри." Полунин очень хотел работать с Колей, был даже придуман спектакль "Чурдаки", специально для Коли. Но Коля поучаствовал в первой репетиции, на вторую посмотрел из зала, а потом напился и репетировать перестал.

Я познакомился с Колей в 5 лет. Мой отец снимал фильм, комедию для тиражирования на 8-мм пленке, стилизацию под немое кино. Сюжет был следующий: Человек по имени Федор приезжает в город. Он голоден и решает зайти в кафе. Он берет борщ, и случайно перепутав столики смешивает подносы. Посетители ссорятся, случается драка, его выносит на улицу и официант выдает вместе с пальто тарелку с не попробованным Федей борщом. Выброшенный из кафе, он застревает головой в решетке набережной. Борщ замерзает. Из решутки ему удается выбраться, но все попытки избавиться от борща не имеют успеха. Добрые люди возвращают борщ, добавив сеточку для удобства. И в поезде, везущем героя обратно, в вагоне-ресторане, где напротив сидит мальчонка, уплетающий свою порцию и показывающий рожки, герой снова получает тот же борщ, казалось бы погибший, выброшенный, расколотый на кусочки. Следует титр, написанный одним из авторов этого фильма, сатириком Семеном Альтовым: "Как много на свете хороших людей, с ужасом подумал Федор, и он понял, что бороться с добром бесполезно."

В дни съёмок отец, оператор, и Коля грузили в машину реквизит и выезжали в город, импровизируя по ходу работы. В одном из снятых ими кадров, Федор, выброшенный из окна Эрмитажа, повисает пугалом на фонарном столбе. Через окно он видит распятого Христа на висящей напротив картине.

Мне в этом фильме отец поручил роль мальчика, показывавшего рожки Федору, которому достался борщ в сеточке, замерзший и расколовшийся на кусочки.

После окончания съемок Коля остался другом отца и часто приходил в гости в дом на углу Литейного и Шпалерной, к Феликсу и Рите. Поэзия Аронзона была особо значима для Коли. Он говорил, что хотел бы, чтоб книжечки Аронзона были входными билетами на его спектакли. Однажды, на фестивале "Фильм без пленки", Коля по моему предложению показывал пантомиму под пленку с голосом Аронзона. Отчаянное стремление попасть на вершину прекрасного, которым пронизана поэзия Аронзона очень близко к той цели, которую ставил перед собой Коля. Та же цель различима в беспредметных картинах художника Михнова-Войтенко, близкого друга Аронзона, висевших на стенах галереи Арт-коллегия, где проходило выступление. Основной герой этой живописи - жест, является и главным героем Колиной пантомимы. Коля находил в картинах Михнова сюжеты, о которых не думал художник, и говорил, что это - предсказания будущего. И еще Коля говорил, что открыл мышечное зрение и может видеть без глаз, телом, вплоть до цвета.

Дом в Павловске, где Коля жил, сгорел. Из комнаты в Петербурге его выжили соседи. Он некоторое время жил на Шпалерной, но часто приходил пьяный и отец его выгнал. Однажды я встретил Колю на улице, он выглядел ужасно. Я отправился с ним на чердак, где он жил. Он стал сочинять: здесь мог бы быть театр, и сказал, что ему нужен видеоматериал, чтоб показать другим его работу. Я пообещал договориться с другом-оператором и снять. Своей камеры тогда не было, у моего друга была возможность приехать с Бетакамом. Я предложил и отцу подойти в тот день, с маленькой камерой. Когда мы сняли одну из пантомим на лестнице, появился отец. Он стал снимать интервью. Через некоторое время мы сделали еще одну съёмку.

Когда приехал Полунин, мы встретились с ним в квартире соседей. Коля показал материал ему и его спутником. Полунин пошел в РЭУ и помог договориться с начальником, чтоб это помещение осталось за нами. Но через некоторое время в управлении сменился пожарник и, осматривая район, пришел туда. Он увидел грандиозную декорацию из разнообразных, найденных на свалках вещей. Там были также костюмы и реквизит, сохраненные Колей со времен его работы на сцене. Он перестал выступать после того, как окончательно потерял интерес к сцене и зрителям. То, о чем ему хотелось говорить, было не слышно. Театральные джунгли отторгли его, и появилась эта, напоминающая сказочные заросли декорация на чердаке. Там был сильный запах, так как и физиологическая жизнь, еда и испражнения, происходили здесь же. Пожарник отдал приказ очистить помещение. Коли в тот день, когда это происходило, не было, он поехал за паспортом. Пришел милиционер и с ним дворники. Я умолял их пощадить место, подождать. Снять Колю в выстроенной им декорации мы не успели. Дворники не хотели слушать и выбросили все с чердака во двор, крепко заколотив дверь. Это совпало с Страстной Пятницей.

Спустя некоторое время, после продолжения скитаний, случился скандал на репетиционной базе нынешних "Лицедеев" и Колю отвезли в психушку. Через некоторое время отец забрал его оттуда на Шпалерную. Потом они поехали в старую Колину комнату, оказалось, соседи сменились и ему можно жить там. Удалось восстановить паспорт и пенсию.

Квартира 4

Яна Тумина училась театру у Бориса Понизовского. Театр Бориса назывался "ДаНет". Борис говорил, что театр есть пожертвованное время актера. Его статья о театре для альманаха "Незамеченная земля", называлась: "Премьера альтруизма или сомнение в премьере". Яночка играла в главном спектакле театра: "Из театральной тишины на языке фарса", начинавшемся словами Аронзона:

"Есть между всем молчание. Одно
молчание, одно, другое, третье.
Полно молчаний, каждое оно
Есть материал для стихотворной сети... "

Когда Аронзон стрелялся в горах, кровь попала на инвалидную книжечку, которую дал ему для получения льгот Понизовский. В день рождения Аронзона Понизовский прерывал репетиции и посвящал день чтпнию стихов Аронзона.

Отец Яны, художник Марк Тумин, принадлежит к Эрмитажной школе. Вместе со своим учителем, Яковом Длугачем, они делали в Эрмитаже копии старых мастеров. Это были необычные копии. Длугач делал акцент не на внешней форме, но на внутренних отношениях, на погружении в подлинное содержание картины сквозь эстетическое совершенство формы и детали сюжета. Он ставил видение и учил искусству построения диалога на плоскости. После смерти Длугача его ученики создали Институт композиции. Егор, муж Яны, стал одним из первых его студентов.

Дом, где жил Егор, примыкал к дому, на чердаке которого поселился Коля Никитин. За некоторое время до этого он жил на Пушкинской, там же, где был театр у Понизовского. У Бориса не было ног, статичным Дионисом на своем режиссерском троне он являл собой противоположность Коле, почти постоянно находившемуся в движении. Физическая неподвижность не могла препятствовать фейерверку фантазии Бориса, разрешавшемуся речью, бившей, как из брандсбойта. Как и у Коли, у него было много учеников и сомнительные шансы на признание его гениальности. Спектакли показывались редко, а репетиции были гораздо интересней спектаклей. То, что оба они могли дать, было нужно немногим. Однажды кто-то предложил Понизовскому уехать в Израиль. Он сказал: "Ну да, мы с Колей на плоту поплывем".

Художники, работавшие с Понизовским, группа АХЕ, делали во дворе Пушкинской грандиозные перформансы. Яна часто участвовала в них. После смерти Бориса театр "ДаНет" расссыпался, а АХЕ стали театром художников, использующих множество разнообразных конструкций, в сменяющихся абсурдных сочетаниях. Один из проектов они делали с Полуниным. Яночка стала много путешествовать с ними и устраивать представления в разных странах.

Когда-то она приехала во ВГИК, чтоб поступать на актерский, и искала, где бы попить кофе. Артур Аристакисян шел по коридору из душа в аудиторию, где жил, и предложил ей попить чаю. Артур рассказал мне о ней. Мы увиделись и стали близкими друзьями. Во ВГИК Яна не поступила. Спустя несколько лет, уже после гибели Егора мы сделали в доме на Шпалерной выставку набросков с обнаженной Яны, которые он делал. Яна хотела, чтоб эта выставка была в комнате Риты и Аронзона - в созвучие судеб. Обнаженной была Яна и в финале спектакля "Фрекен Жюли", поставленного специально для нее Понизовским.

Для своего фильма, еще не зная до конца, каким он будет, я снял крупный план Яны. Это была идея Али, оператора-ливанца, снять такой план - лицо во весь экран. Фильм "Имена" я закончил к началу 1997 года. "Имена" делались как свидетельство о присутствии Бога в повседневной жизни. Это набор связанных между собой, лично пережитых историй, в каждой из которых есть жизнь на пределе возможности, смерть и любовь. Все истории - о самых близких мне людях, среди героев - Аронзон, Рита, Понизовский, Михнов, Коля, Артур, отец, Нана, Яна и Егор, "Зеленые рукава". Картина делалась прежде всего как путешествие в мир ушедших, взгляд с неба, как размышление о смерти и о возможности ее преодоления, о любви, как жалости и боготворении. Яна в этом фильме читала письма Риты к Аронзону и другие, а также свои стихи, обращения к мужу, написанные после его смерти.

Квартира 5

Алла, Татьяна и Михаил вошли в мою жизнь через письма. Однажды ко мне попали письма нескольких заключенных, писавших адвокатам-правозащитникам в надежде на пересмотр дела. Но их дела проходили по статьям, которые были вне поля деятельности адвокатов. Адвокаты помогали только осужденным за хозяйственные преступления, переставшие считаться преступлениями после перестройки. А те сидели за мелкие и крупные кражи, хулиганство, изнасилования. Многие писали, что оказались в неволе из-за наветов, по ложным обвинениям, в результате ошибки. Во многих случаях наказание казалось непропорционально вине. Каждый из писавших просил об участии и поддержке.

Я ответил на некоторые из писем, исходя из мысли, что общение - это хоть какая-то помощь. В числе адресатов была и Алла. Алла описывала несчастья и испытания, постигшие ее. Она получила уже второй срок, первый за тунеядство, второй за сигареты, взятые ночью из магазина. Писала, что хочет забрать сына из детдома в Калининградской области, просила ходатайство. Нам удалось помочь. Неизвестно, правда, во благо ли. После освобождения она приехала в Москву, поселилась у дяди. Однажды пропала на несколько дней. Потом вернулась. Стала выпивать. У нас контакт не наладился. Дядя перестал сообщать о ней информацию. Из зоны она приехала вполне нормальным человеком, а несколько недель свободы выбили ее из колеи. Возможно, потом села снова за что-нибудь. Я о ней с тех пор ничего не знаю.

Татьяна была ее подругой. Алла показала ей мое письмо и Татьяна решила написать мне. Она когда-то училась в архитектурном, у нее были друзья во ВГИКе. Она сидела уже в третий раз и, в отличие от Аллы, не пыталась скорее освободится. Да и шансов, наверное, было меньше. Алла и Татьяна рассказали мне о Михаиле и дали адрес. Не помню, кто, я или он написал первым.

Михаил, живя в Мордовии, в заповеднике, неподалеку от лагерей, с некоторого момента стал уделять часть своего времени общению с заключенными. Началось это так. У него был сосед, который уже имел срок за плечами, и вот - прокатился на чужом автомобиле за сигаретами - и сел снова. Михаил в те дни услышал в храме слова Иисуса: "Кто посетил заключенных в темнице - Меня посетил", и о том, как овцы будут отделены от козлищ. Пошел Михаил навестить своего соседа, но начальство не пустило - "Ты не родственник ему". Пытался Михаил объяснить что-то о христианском долге, а ему в ответ - "Если вы так печетесь о духовном -напишите в газету "Путь к обновлению". Михаил обиделся. А потом по дороге домой подумал: а может это и лучше, хотел одного навестить, а так сразу ко многим можно обратится.

Дело было весной. Михаил поздравил заключенных с Пасхой и оставил свой адрес, предложив всем, кто пожелает, писать ему. Прочитала заметку и Татьяна. У нее к тому времени накопилась огромная потребность исповедоваться. Священник приезжал редко, говорить ему обо всем она смущалась, а тут - мирской человек, предложивший себя в собеседники. Она написала огромное письмо, где рассказала Михаилу всю свою жизнь. О том, как разочаровавшись в коммунистических идеалах, увлеклась уголовной романтикой. О том, как покончил с собой тот, кто ей эту романтику открыл. О трех своих отсидках. О коммуне, которую она устроила у себя дома после второго срока и о том, как оказалась вынуждена воровать и посылать на воровство тех, кого опекала. О том, как Господь привел в Церковь. О том, как молила о тюрьме, когда жизнь на воле стала невыносима. Михаил не ожидал такого плода от своего обращения. Пришли письма и от других заключенных. С Татьяной у него установилось регулярное общение, даже свидания стали разрешать. Татьяна была на зоне художником, в одну из отсидок даже сделала настенные росписи на религиозные сюжеты. Начальство не одобрило и приказало замазать.

Михаил вел жизнь аскета, берег девственность, но от предложений принять постриг отказывался, дорожил свободой. Ему стали приходить письма не только из Мордовии, но и из других лагерей, в которых узнали, что есть такой человек, готовый выслушивать и отвечать на письма. Скоро Михаилу пришлось завести картотеку.

Я показал письма и рассказал о Михаиле своему отцу, его эта история заинтересовала, и он рассказал о ней авторам программы "Взгляд", с которыми тогда сотрудничал. Однажды осенью отец вместе с оператором отправился в Мордовский заповедник. Так началась их дружба с Михаилом. "Феликс Израилевич, а вы что, некрещеный? Как же так, это не годится, Феликс Израилевич, надо креститься. "Взгляду" герой этот почему то не приглянулся и сюжет в эфир не вышел. Михаил и Феликс Израилевич продолжали регулярную переписку, а зимой, когда пришло известие, что Татьяну освобождают, отец, с появившейся к тому времени собственной видеокамерой один отправился в Мордовию.

Второй раз мы отправились в Мордовию вместе летом. Татьяну мы нашли в Христорождественской церкви, в селе Аксел. Она и жила там, в зимнем храме, где пока что не служили. Справа от алтаря - кровать. Рядом - стол, в углу - рабочее место, краски и палитры. Татьяна реставрировала иконы. Батюшка-художник из соседнего храма наставлял ее. С Михаилом после освобождения у нее не очень ладилось общение, он слишком много фантазировал и диктовал, хотел выдать ее замуж за другого заключенного, Евгения, переписка с которым у обоих длилась уже давно. Михаилу казалось, что их брак - это воля Божья. Татьяна не выдержала житья у Михаила и ушла.

С тех пор прошло больше чем три года. Евгений, наверное, уже освободился. Мы давно не переписывались, и я не знаю, как они живут сейчас, там же, в Акселе ли Татьяна, там же, в заповеднике ли Михаил, где Евгений. У Татьяны в Москве остались дети, дочь и сын. Дочь взрослая, а сын маленький, в интернате. Когда мы приезжали тем летом в заповедник, я показал Михаилу и Татьяне "Имена" и некоторые съемки из нашей петербургской жизни.

Квартира 6

Византийская лютня была сделана киевским мастером в единственном экземпляре по фреске Софийского собора. Кроме образов Христа, Девы Марии и святых, там есть и группа музыкантов, присутствовавших на пире в Кане Галилейской. Появлению лютни на свет предшествовала встреча двух групп музыкантов. Одни, постарше, были мастерами, на основе чертежей, изображений и описаний, создававших аутентичные инструменты. Другие, помладше, мечтали играть музыку тех времен, когда разделение на этнические и исторические традиции было еще не столь отчетливо, и, играя композиторов-классиков, изучали средневековые и ренессансные памятники, надеясь, что когда-то смогут исполнять записанную здесь музыку.

И те, и другие, не зная о существовании друг друга, взяли для своих проектов одно и тоже название, по имени старинной английской мелодии - "Зеленые рукава". Однажды один из тех, кто помладше, увидел другую группу во сне. Спустя несколько дней он и его друзья играли в Киево-Печерской лавре барочную музыку. К ним подошли двое, и, послушав некоторое время, пригласили в гости. Так старшие стали друзьями и учителями тех, что помладше. Вскоре две группы стали одним большим ансамблем. Тогда и возник замысел сделать все инструменты, изображенные на фреске Софии. Изготовить удалось только лютню.

Нужно отметить, что для музыкантов из "Зеленых рукавов" важно было не просто воссоздать старинную музыку, но и не терять живой традиции. Их образ жизни был близок к тому, как жили менестрели и трубадуры, они отказывались от тех предложений, которые лишали их творческой свободы, даже если им сулили славу и деньги, но не гнушались играть на улицах, площадях и бульварах, в квартирах и мастерских, где были слушатели, нуждавшиеся в их музыке. Прошло время и четверо молодых музыкантов: братья Игорь и Олег Лисов, Тарас Драк и Данила Денисов отправились по приглашению волынщика Славы Сухарева из Киева в Петербург на гастроли. Они взяли с собой и византийскую лютню. Таможня не позволяла вывезти инструмент, и Слава, чтоб не сорвать концерт, вынужден был выбраться вместе с лютней на крышу. Они ехали на несколько дней. Но после двух концертов их пригласили сыграть третий, а после третьего - четвертый. А потом появилось удобное место для жилья и репетиций. Они решили задержаться в Петербурге, где с 60-х годов были свои легендарные мастера старинных инструментов и исполнители музыки Средневековья и Ренессанса. Однажды они вышли поиграть в переходе метро. Там же стояла девушка. Она играла на флейте и пела свои песни. Ее другу нужно было ехать в Москву и она вышла, чтоб насейшенить денег ему на дорогу. Игорь влюбился, и через некоторое время Юля Клаузер вместе с сыном Вовкой стала жить вместе с ними.

Гарольд Клаузер, отец Юли, был скульптор. Он был немец, жил в Поволжье. Его дедушка руководил хором, в котором пели русские, украинцы, немцы и евреи. Во время погромов в гражданскую войну он прятал евреев и спасся чудом, благодаря своей доброй репутации и личному знакомству с атаманом казаков. Гарольд поступил в художественном училище и был изгнан оттуда за честность и упрямство. Он пешком ушел из Поволжья и добрался до Петербурга. Там ему пришлось пойти работать милиционером, чтоб получить жилье для себя, жены и маленькой дочки. Он сделал немало необыкновенных скульптур: Паганини, плачущую, Дон-Кихота, солдата и мальчика. У него появилась мастерская и другая жена, что, однако, не разрушило отношений с первой семьей.

Однажды у него случился инфаркт и в больнице он пережил состояние клинической смерти. Он устал от жизни и уже собирался умирать, и находясь на самом пороге, увидел Христа. Гарольд не был религиозным человеком, просто, как говорила Юля, всегда трудился и старался жить по совести. Христос, как он позже рассказывал, относился к нему подобно тому, как старший брат относится к младшему. Он сказал примерно следующее: Подожди, тебе еще рано уходить, не филонь, ты еще не все закончил.

Когда Гарольд выздоровел, тот образ, который он видел, ясно стоял перед глазами, и Гарольд решил отлить голову Христа. Позже, когда работа была закончена, он сказал: я решил сделать его не совсем таким, как тот, кого я видел, немного по-другому. Скульптура эта, когда я впервые посмотрел на нее, напомнила мне слова Флоренского о Троице, как доказательстве бытия Бога. В скульптуре этой было движение, отчетливая скорость и необыкновенный покой. Гарольд больше не делал скульптур. Он умер спустя несколько лет во сне. В тот вечер, как и в другие дни, он занимался с внуком, и впервые у Вовки что-то начало получатся. Это был редкий вечер, когда Гарольд уснул с улыбкой.

Зеленые рукава жили и репетировали в сквоте в Большом Казачьем Переулке. В квартире этажом выше тоже жили музыканты: Гоша, Кэп Володя Голованов. Верхняя квартира была расселенной, нижняя - сдавалась за скромную сумму. Сюда приходили и приезжали гости, из этого города, и из других. Среди них было много классных музыкантов.

Однажды у "Зеленых рукавов" по вине администрации отменился концерт в ДК Связи. Публика не хотела расходиться и было решено провести назначенный концерт на Большом Казачьем. Вышло прекрасно. Концерты в сквоте быстро стали традицией, в них участвовали и другие музыканты. Для людей, обитавших здесь, язык музыки был предпочтительнее всех остальных, так что сейшенить было естественно. На один из таких концертов по приглашению Леши Рижского пришли и мы с отцом. Концерт задерживался. "Зеленых рукавов" не было. Уверенней всех держался 6-летний Вовка Клаузер. Вместе с другим Володей, Головановым, они вышли к публике. Вова объявил выступление группы "Два чувака".

Следом за ними выходили другие музыканты. Один был лучше другого. Юля пела песни и играла на флейтах. Рукава появились в самом конце. Они звучали намного сильней остальных. Это было древнее и одновременно личное объяснение в любви. По окончании, поздним вечером, Гоша, хозяин верхней квартиры, где происходил концерт, добродушно выписал и зрителей и жителей, объявляя, что завтра неприемный день и квартира будет пребывать в медитации. Сам он ушел последним.
Некоторое время спустя Игорю пора было ехать в Киев заканчивать консерваторию. Юля ждала ребенка.

К тому времени отец стал каждую пятницу вечером отмечать шабат, и это стало днем, когда в дом могли приходить разные люди. В один из таких дней Леша Рижский привел в дом Юлю. Она была в сложных отношениях с родителями, оставила им Вовку, но сама вернуться домой не могла. В нижней квартире на Большом Казачьем, где они жили, хозяин сдал комнату людям, которые готовили наркотики. В квартире стало скверно. Спустя несколько дней после ее посещения Шпалерной, я пришел туда. Юля сидела на тахте, вжавшись в стену, и вышивала рыбку. "Наверное, этот ребенок будет подвижником", сказала она мрачно. Она выглядела неважно, и давно не ела. Ее внутреннему достоинству совсем не соответствовало это место в его тогдашнем состоянии. Я предложил ей отправится ко мне домой поужинать. Было уже довольно поздно, и я оставил ее ночевать. Так шли дни. Ей было хорошо на Шпалерной, я чувствовал это, и еще чувствовал, что дому идет ее присутствие. Вышитая ей рыбка заняла место на доставшейся мне от отца оранжевой фланелевой рубашке, которую когда-то, когда была беременна мной, носила моя мама. Юля делала очень красивые вещи, шила ренессансное платье, рисовала и пела песни.

Вместе с Юлей в дом Аронзона, после череды смертей, стала входить новая жизнь. Ее появление как-бы очертило конец одного периода и начало другого. Началось время открытых дверей. Как когда-то, при Рите, здесь стала звучать живая музыка. Юля прожила на Шпалерной несколько месяцев, до приезда Игоря. И она, и он, и другие Рукава стали частью нашей семьи. Из дома Игорь и Юля отправились в Петергоф, к людям, которые помогали рожать в воду. После стресса, пережитого при первых родах, Юля не хотела больше делать это с помощью государства. Спустя несколько месяцев, в день рождения Риты Аронзон-Пуришинской, на Шпалерной, Рукава, Юля и Вовка сыграли концерт.

Квартира 7

В Булгаковском доме , в Москве, в то же лето, когда Юля родила Олежку, Артур Аристакисян начал съемки фильма "Мария". На последнем этаже была огромная квартира, где после пожара выгорел потолок. Оттуда вывезли две машины мусора. Артур пригласил поселиться там хиппи, жить вместе и снимать кино. Крыша была дырявой, и ее чинили на протяжении всего времени существования этой комунны. Людей пришло очень много. Все комнаты были заполнены. На стенах появились фрески и граффити.

Съемки шли с перерывами, а потом совсем затормозились, и зимой Артур, Умка, и Володя Дзен-Баптист начали занятия Университета Хиппи. Володя был хиппи еще в начале семидесятых, и еще принадлежал к экуменическому движению. Университет был его давней мечтой. Он делал одежду, и, как модельер, собрал большую коллекцию хиповых прикидов. Они висели на стенах комнаты, где проходили занятия.

Умка писала песни, тусовалась и ездила стопом во времена первой Системы. Потом вышла замуж, порвала с тусовкой, перестала писать песни, родила сына, написала кандидатскую по Обериутам, переводила книжки. И вот вернулась. Снова стала путешествовать, жить по впискам, сейшенить на Арбате, писать новые песни. В Университете Умка рассказывала о тусовках 60-х, а также битниках и их литературе. Предмет, который вел Дзен-Баптист, назывался "Эстетика бедности и материальный мир".

Артур вел предмет под названием "Мифы и притчи". Еще во ВГИКе у него был проект школы притч, где занятия строились на версиях древних историй. Первые занятия проходили в мастерской, где он жил. Артур блестяще работал с притчей сам. Результатом каждый раз были новые образы и новая история, с реальными живыми героями и невыдуманной драмой. У него был продуман метод работы, с разделением на этапы. Последним этапом был выход в город и применение образов и состояний, рожденных и сохраненных с помощью притчи, в жизни. Но школа не состоялась. У каждого из нас, даже у меня, самого близкого тогда к нему человека, оказалась своя жизнь, свои желания, планы и намерения, которые исключали сосредоточение, необходимое для занятий. 'То, что предлагал Артур, было лучше того, что у нас было, но то, что было - оказалось сильней. Разрушение было очень драматичным. Кафедра режиссуры не дала его мастерской официального статуса. После жалоб преподователей, которым пребывание Артура в мастерской доставляло неудобства, ему было приказано переселится из аудитории в общежитие. Созданный им мир рухнул. Это быдл весной 92-го.

В предшествовавшее этому времени лето 90-го года в институт пришли Крис, Дина и Нана. Нана стала Артуру очень близким человеком, они и похожи были, как брат и сестра. В то лето я, уезжая из Москвы, оставил Артуру ключи от своей комнаты в общежитии. Он дал их Нане, и она иногда ночевала там.

В те дни, когда Артура вместе с вещами насильно выбросили из мастерской, ни меня, ни Наны с ним не было. Мы были вместе. В довершение бед у Артура обострилась язва, но его просьбу побыть с ним я исполнить тогда не мог, потому что это была не просьба о некотором времени, проведенном вместе, но просьба о всей жизни. Позже мы примирились. Его язва зажила.

Как-то с хоругвем братства пророка Ионы в Булгаковский дом пришли Тиль и Саша Глущенко. Тиль стал вести предмет, который назывался "Техника и теория юродства" и заниматься уличным театром. Саша, после того, как был рукоположен в катакомбной церкви, стал проводить богослужения. Ему сослуживал пресвитер Никандр, Вилли Мельников. Вилли прошел через Афганистан, по возвращении заочно отучился в семинарии, но не рукополагался, а остался вольноопределяющимся. Он занимался фотографией и языками, которые коллекционировал. Он изобрел муфтолингву - язык объединяющихся слов, и писал, используя свои познания во множестве наречий, стихотворенья.

В один из своих приездов в Петербург, в дни, когда в доме на Шпалерной была выставка набросков Егора Харитоненко с обнаженной Яны, он прочитал эти наброски, как фразы из древних языков, и сделал переводы на русский. В университете хиппи он вел курс "Апокрифы и стихоглифы".

Отец тоже как-то откликнулся на предложение Артура и провел несколько встреч с общим названием: "Основы жизненной практики". Они были знакомы очень давно. Когда-то Артур, очень любивший стихи Аронзона, пришел в дом к Рите и там познакомился с Феликсом. Меня в этом доме еще не было. Артур тогда хотел поступить во ВГИК, но его не принимали. Отец посоветовал ему больше снимать самому. Артур снимал нищих в Кишиневе и сделал из этого материала свой диплом во ВГИКЕе - фильм "Ладони", получивший позже "Нику" и множество призов во всем мире. Текст, который Артур написал к этому фильму, отец не принял. Он воспринял его, как текст лжепророка, и мои предложения отделить героя от автора, а потом принять героя принимать не хотел. Он тяжело переживал нашу близость, боялся за меня и боролся с Артуром, чувствуя, что я, сближаясь с Артуром, отдаляюсь от него. Он пробовал пойти со мной в церковь, но не нашел своей общины. Потом осознал свое еврейство и стал иудеем. Отношения с Артуром перестали быть враждой, хотя дистанция сохранилась. Он часто вспоминал добрым словом университет, за то, что тот помог ему сформулировать некоторые принципы.

Я в Булгаковском доме занимался театральными репетициями. Сюжеты пьесы мы сочиняли по ходу работы. Завязку предложил Артур. Компания друзей, чтоб выручить одного из них, инсценирует похищение девушки из той же компании, дочки богатых родителей. Компания собирается в брошенном доме, время от времени один из них уходит звонить, связываясь с родителями девушки и требуя денег. Одной из инициаторов похищения в той истории была Ира Патология. Мой спектакль, называвшийся "Дом", тогда так и не был доведен до конца. Сформировался сюжет и герои, неплохой материал для продолжения работы. Однажды, на Страстной, мы с Ирой собирались идти из Булгаковского дома в храм Косьмы и Дамиана. Пришел Тиль и стал рассказывать, как они с Сашей Глущенко ездили на могилу отца Александра Меня. Спустя некоторое время, приехав в Петербург, на Шпалерной, Ира увидела сон, в котором Тиль стучался в забор вокруг дома, рядом с калиткой, не догадываясь, что его не слышат. Она поняла, что должна помочь ему войти в калитку и постучать в дверь дома. Когда она вернулась в Москву, 'Тиль объявил, что набирает уличный театр. Ира и часть тех, с кем мы репетировали "Дом", вместе с другими, стали репетировать и строить театр вместе с ним. Первый спектакль был поставлен по книге пророка Ионы.

Как-то к нам пришли монахи-францисканцы, жившие по соседству. Один из них, Егор, позже остался с нами. Он однажды предложил поехать в больницу, дом престарелых на окраине Москвы. С тех пор мы сдружились с некоторыми из тех, кто там жил и время от времени ездили навещать их.

Артуру приходилось тяжело. Кроме ответственности за место, общений и постоянного пребывания на людях, ему приходилось отбиваться от милицейских проверок. Кроме того, оказалось, что прежде эта квартира была точкой встреч торговцев наркотиками. Время от времени они приходили и требовали с него денег. Кроме прочего в квартире было сыро и временами очень холодно, когда не топили. Съёмки шли трудно, мосфильмовская группа разбежалась из-за недостаточного финансирования и тяжелых условий. Актеры бунтовали. Артур вкладывал очень много своих денег, тех, что принес первый фильм. В какой-то момент деньги кончились и съемки прекратились. После того, как обвалился потолок на лестнице (к счастью никто тогда не стоял на площадке) пришло окончательное запрещение от администрации на то, чтоб в квартире находились люди. Дом стали выкупать коммерческие структуры и пытаться ремонтировать по частям. Та квартира, однако, так до сих пор и стоит заколоченная и пустая.

Спустя несколько лет Артур закончил фильм, который снимался в Булгаковском доме. Фильм получил название "Место на земле". Было б естественно, если б со временем вместе с режиссером и фильмом могла бы путешествовать и та коммуна, о которой он рассказывает, останавливаясь лагерем по соседству с кинотеатром, разыгрывая представления на грани жизни и театра.

Квартира 8

О Радуге , Rainbow, я впервые услышал вскоре после разрушения Университета хиппи. В 1996 году я приехал на это собрание вольного бродячего народа. Там были многие из тех, кого я видел в Булгаковском доме. Тогда я провел там немного времени, а два года спустя Радуга неожиданно и глубоко вошла в мою жизнь.

Первые Rainbow Gatherings прошли в Америке около 30 лет назад. Рэйнбоу была плодом хипового движения 60-х, с опорой на индейские пророчества о едином народе, состоящем из людей всех наций и вероисповеданий. На эти собрания, которые проходят вдали от городов, приезжает много музыкантов, последователей различных учений и практик. Жизнь организуется по принципу коммуны с общей трапезой, в которой могут участвовать все, давая столько денег, сколько каждый захочет. Такого рода собрания уже лет десять проходят ежегодно в Европе, каждый раз в новой стране. Есть в разных странах и национальные встречи, у нас они начались в 90-х. В 1997 году на встрече в Греции для общеевропейского Рэйнбоу следующего года была выбрана Россия. Еще зимой появился Билл-Американ, приехал выбирать место.

В лето 1998 года в доме на Шпалерной развивались три темы. Во-первых Оля Цехновицер делала дерево. Оно было зачато весной, 24 марта в день рождения Аронзона. Я тогда оказался в Петербурге и решил собрать всех, кому Аронзон небезразличен, дома. Люди читали стихи и вспоминали о 60-х годах. "Зеленые рукава" играли музыку. Была атмосфера Ренессанса.

В то время в кухне, где шло чаепитие, над стволом фановой трубы зияла язва, образовавшаяся после протечки. Чтоб прикрыть ее Оля предложила сделать дерево. Позже выяснилось, что бессмысленно делать что-то в этом месте, не отремонтировав потолок. Так что язва изчезла, а дерево разрослось. Оно стало материализацией одного из райских образов Аронзоновской поэзии. Делалось оно в течении лета, а в начале августа, после того, как питерский ОМОН разогнал Рэйнбоу, под его разноцветной сенью оказалась пестрая компания с разных концов света.
Другой темой того лета был альбом, который репетировали и записывали "Зеленые рукава". Другого места, где они могли бы спокойно работать, не было, и кроме того, почти все, что вошло в этот альбом, впервые исполнялось именно здесь, и рождалось в непосредственном общении. Само звучание и запись этих песен в этом доме были органичны.

Я чувствовал, что Рукава нуждаются в моей поддержке, а я нуждался в их обществе. Этот этап находился в цепочке других, среди которых были домашние и публичные концерты в Петербурге и Москве, репетиции и житье у Артура, совместное написание истории ансамбля, видеосъемки. Годом раньше, после Русской Радуги в Кафтино, часть Рукавов: Олег, Тарас и Дима останавливались на Шпалерной перед путешествием на юг. Олег-барабанщик уехал тогда дальше других, в Венгрию, а потом в Турцию, где застрял надолго и даже создал очень успешную группу. Рукавам в Петербурге его очень не хватало.

Третьей темой того лета был типи. Типи - это дом по индейскому образцу, сшитый из плотной ткани и ставящийся на шестах. Внутри типи горит костер. В то лето в Петербург приехала Инна. Инна жила вместе с нами в Москве. Впервые она появилась еще во ВГИКЕ. Потом она снималась в главной роли, роли нищенки Марии в фильме Артура, том, что делался в Булгаковском доме. Инна - учительница, и когда съемки прервались, она поехала назад в Ригу, и пошла работать, преподавать детям, которые по разным причинам не могут ходить в школу. В каникулы Инна приезжала в Россию, в Москву и в Петербург. В Петербурге когда-то она жила и в сквоте на Большом Казачьем, о "Зеленых рукавах" я впервые услышал именно от нее. Инна была и на одной из первых русских Радуг, которую делали ее друзья-индеанисты. Людей тогда было немного, и ей там было хорошо. И вот она снова приехала в Питер. Был июль, мы шли по Садовой, и нас догнал человек, привлеченный вольным настроением и разноцветной одеждой. Он спросил, знаем ли мы о Рэйнбоу, дал листовку с картой и еще спросил, не нужен ли нам материал для типи. Инна сказала: "Давай сошьём типи". Я сказал: "Не знаю", и на всякий случай взял телефон. Я не особенно тогда испытывал нужду в таком кочевом доме, где жить, мне было не важно, да и ехать на Рэйнбоу я не особенно собирался. Неожиданно идею шитья типи поддержал отец. Он дал денег на материал. В тот же вечер, выяснилось, что у Рукавов есть друзья, которые могут дать выкройку. Инна сказала, что ее подружки помогут сшить. Я позвонил человеку, материал был куплен, выкройку принесли. Инна уехала, подружки к делу приступить не решались, а я тем более не представлял, что с этим добром делать. Я говорил об этом проекте людям, которые заходили в гости, и наконец,Люда, имевшая опыт шитья костюмов, начала резать материал. На следующий день позвонила подруга Юли Клаузер, Люба. Спросила: "А кто будет жить в твоем типи." Я сказал: "Кто будет шить, тот, наверное, и будет жить, ну и еще кто-нибудь". Люба приехала в гости и мы решили шить типи вместе. Осталось найти машинку. И тут - Люба, выйдя покурить, увидела на лестнице в моем подъезде знакомого человека. "Постой, - сказала она, - я, кажется, продала тебе десять лет назад мою швейную машинку за 25 рублей, когда кушать было нечего." Человек согласился. У него за две ночи и был сшит типи.

Опытный портной, он почти всю работу сделал сам, мы лишь кроили. Это происходило на закате, во дворе соседнего детского садика. А на рассвете мы удалились с готовой покрышкой. Неделю спустя тот же человек сшил полог и дверь.
Типи был готов, пришлось ехать на Рэйнбоу. Нельзя было не разыграть эту карту. Впрочем там, на Мшинской, в нем так и не удалось пожить. Ставили мы его долго, я не очень спешил, подходя к этому, как к хорошей возможности знакомится с людьми. Основным местом, где мы базировались, был полиэтиленовый чум Димы Тимченко.

Несмотря на тесноту и хрупкость конструкции, мы жили там счастливо, и представляли из себя некоторую оппозицию. У иностранцев все делалось на наш взгляд несколько механично и с ложным пафосом, напоминавшим времена коммунизма. Русские индейцы и шаманы выстраивали кастовое общество, которое требовало подчинения. Дима и Тиль же юродствовали и задавали загадки.
Люди на Рэйнбоу отдыхали, гуляли, беседовали, влюблялись, курили траву, танцевали, играли музыку, пытались понять, что значит все это и к чему приведет.

Приехала Инна и сказала, что Артур приедет сюда на один день, чтоб предложить провести Радугу в Чечне. Эта идея появилась у него еще весной, когда Билл-Американ выбирал место. Артур и в самом деле появился и собрал людей на центральную поляну. Еще до его прихода над лагерем появился вертолет. Артур сказал, что скоро сюда придут солдаты. Милиция уже несколько раз навещала нас, около станции у всех приезжающих проверяли документы и вещи. Теперь они решили ликвидировать поселение совсем. Люди не поверили, что это возможно. Тогда Артур попросил еще пять минут и сказал то, ради чего приехал, что свобода может превратитбся во вторую тюрьму, если не делится ей с другими, и предложил обсудить возможность проведения Радуги в Чечне. Люди, несмотря на наполненность его речи, отреагировали вяло, только Дима Тимченко уверенно сказал: "Я за Моисеем". Артур, указав на нас, сказал, что есть Тиль в Москве и Максим в Петербурге, если кто-то захочет связаться. Вскоре появились солдаты и спустя несколько часов люди Рэйнбоу, с детьми и наспех собранными вещами брели по направлению к станции.

Квартира 9

Идея путешествия в Иерусалим появилась у отца зимой, в начале года. Он понял, что такое паломничество будет самым подходящим завершением для видеоромана, который сам собой складывался из наших съёмок. А продолжение жизни на Шпалерной в том же ключе, что последние годы, без любящей жены и в постоянном общении с приходившими в дом людьми, было для него неоправданно тяжело, разрушительно и бессмысленно. Сам собой назревал финал петербургского периода его жизни, После разгона Радуги, когда у нас дома оказались Rainbow People, наступила кульминация вторжения извне на Шпалерную, начавшегося с появлением здесь Юли Клаузер и"Зеленых рукавов". Первые люди были направлены мной в дом с Rainbow еще за день до разгона. Когда стало известно о случившемся, отец сразу принял это близко к сердцу.

Войдя в дом, я увидел в своей комнате надпись " Галерея "Радуга" и детские рисунки на стенах, с изображением типи, костров и рассветов. По инициативе отца в Русско-Американском пресс-центре прошла пресс-конференция. У него была даже идея организовать на основе семинара историков, политологов и социологов, который он вел со времен начала демократического движения в Петербурге, круглый стол с представителями Rainbow People и властных структур, инициировавших этот разгон.

Однако спустя некоторое время, когда стало ясно, насколько велика пропасть между одними и другими, переутомившись от чужих людей, он уехал в деревню. А по приезду объявил, что окончательно принял решение двигаться в Иерусалим, по возможности через местечки, где жила когда-то семья Голодов, моей бабушки, его мамы. Он сказал, что готов ехать как угодно, но не самолетом, снимая в ходе путешествия на видеокамеру, и предложил мне отправится вместе с ним, добавив, что поедет один, если я откажусь. Я, конечно, не мог не поехать с ним, хотя посещения Израиля во второй раз не было для меня привлекательной целью.

Среди тех rainbow people , что останавливались на Шпалерной, были и израильтяне. Они звали в гости, мне показалось, что между нами возникает интересный диалог, и есть некоторая взаимная необходимость. Желание продолжения контакта с ними и новых встреч стало для меня вторым, после необходимости сопровождать отца, стимулом к путешествию. Нашим спутником стал Даниель. Он приехал на Радугу в Россию из Германии на "Белом Лебеде". Это было осуществление его давней мечты дом на колесах - микроавтобус "Мерседес" 1968 года, со спальными местами и кухней. Это было. Он сдал свою квартиру в Мюнхене, купил "Белого Лебедя" и отправился на восток, в неизвестность. Когда я спросил Даниэля, куда он собирается из России, он сказал: "На юг, может быть в Грецию". Нам предстоял путь в том же направлении. Даниель был не против того, чтоб объединиться. "Белый лебедь" нуждался в ремонте, который был сделан общими усилиями. В доме прошла череда прощальных праздников, во главе с Днем рождения Дерева. В те дни в доме впервые гостила Ира, которую однажды летом сюда привела Оля Це, чтоб показать это фановое тропическое растение. Два года спустя после той встречи Ира и Феликс отпразднуют на корабле тропическую свадьбу.

Мы выехали вечером 13 октября, в день смерти Аронзона, на Покров. Так совпал финал ремонта машины и планы тех, кому мы сдали квартиру на полгода, отведенные для путешествия. Мы проехали через Москву, Брянск, Белоруссию, Украину, Молдавию, Румынию, Болгарию, Грецию, а оттуда морем достигли Хайфы. В Москве мы останавливались у Артура. Там была встреча тех, кто преподавал и участвовал в "Университете хиппи". Я рассказывал о народе зрения, и об опасности агрессии со стороны мира по отношению к этому народу. А еще показывал разгон Рэйнбоу, и делился своими поисками в Рэйнбоу черт этого народа. Саша Глущенко рассказывал о том, чем Церковь отличается от организации. Вилли писал на стене текст на разных языках. Артур делал чай. Тиль переводил происходящее на язык образов и обратно, растолковывая своё сообщение.

Из Москвы мы отправились в Брянск. Я вспомнил, что там живут Дина и Крис, друзья Наны, которые когда-то вместе с ней пришли во ВГИК. Во ВГИКе, Дина, по-моему, была среди самых талантливых в своей мастерской, но отношения с педагогами складывались трудно, съёмки первой работы тормозились, а Крис говорил: или я, или творчество. Дина перестала ходить в институт, и ее отчислили. Они отправились к ее родителям в Брянск, купили дом. Жилось трудно, они мало с кем общались. Крис не был особо приветлив к гостям. Иногда Инна, по дороге из Латвии в Россию навещала их. Тогда они с Диной вместе шли сейшенить в город. Дина пела свои песни, Инна играла на флейте. Песен за время этой ссылки она написала очень много. Я пригласил Дину в Петербург, на фестиваль "Фильм без пленки", который собирался устроить весной, после возвращения.

Из Брянска мы направились в Калинковичи. Здесь жила когда-то семья, в которой родился Феликс. Он надеялся найти какие-то корни, но не смог. В дом, где жили бабушка, ее братья и сестры и их родители, новые хозяева нас не пустили. Один из стариков, имевший ту же фамилию, что и наши родные, привел нас с Даниелем на место, где во время войны расстреляли местных жителей - евреев.

Дальше путь лежал через Украину. Даниэля задержали на границе, так как он не получил заранее визы. Мы предприняли вторую попытку перехода, на этот раз в другом месте. Пограничник был почти готов пропустить нас, взяв штраф. Я сказал ему, что мы едем в паломничество, помолился и подумал - кому нужно проехать, тот проедет. Пограничник позвонил начальству и получил приказ категорически не пускать Даниэля. Мы с ним расстались в Гомеле и, отправив часть вещей в Петербург, направились в Киев. Там мы провели два дня с Киевской частью "Зеленых рукавов" - композитором Данилой Перцевым и музыкантом Данилой Денисовым и поехали на юг. Отец хотел повидать старых евреев и посетить хасидские места.
Первой остановкой на нашем пути была Умань, где похоронен раби Нахман из Брацлава. Нас приютили старики Моисей и Фира. Её муж погиб на фронте, его семью расстреляли немцы. После войны они стали жить вместе. Столетний Моисей рассказывал историю еврейского народа: "Они пишут - мы верим. Они говорят, что придет Мессия... Помни человек, откуда ты взялся! Из зловонной капли."
Через Брацлав и Шаргород мы направились в Молдавию и провели там несколько дней с родителями Артура. В Софии мы остановились у артистки Росицы Данаиловой. В Афинах первую ночь провели на вокзальных скамейках, а последующие в отеле с хозяином шри-ланкийцем.

В автобусе из Софии в Афины я сел рядом с монахом. Отец Венедикт, как оказалось, говорил по-русски и возвращался в монастырь на Афон. Приглашал меня, но я сказал, что сопровождаю отца в Иерусалим. Я сказал ему, что переживаю, оттого, что я - христианин, а отец иудей. Он сказал: "Ничего, всему свое время." Из Афин паромом мы направились через Средиземное море. На палубе, где мы устроились со своими спальниками, собралась тёплая чешско-немецко-английская компания. У чехов был с собой примус. У многих - музыкальные инструменты. Мы проплывали мимо островов, где проповедывали Павел и другие апостолы. Я читал отцу "Деяния". Через три ночи мы были в Хайфе.

Отец вернулся почти год спустя, посадив перед отъездом на обетованной земле дерево. В тот же день, как он приехал, мы вместе с Ириной отправились относить передачу из Израиля для незнакомой старушки. Роза Марковна Гевенман, которой предназначалась передача, как оказалось, дружила с мамой отца Александра Меня, и ее внук, узнав, что мой отец когда-то встречался с ним, попросил посмотреть снятую тогда пленку. 'Собрался круг людей, среди которых был и брат священника, Павел Мень. Спустя некоторое время, в день рождения отца Александра в ДК Серафимовича пленка была показана всему приходу. Феликс, выйдя по окончании на сцену, сказал, волнуясь, что его диалог с отцом Александром не закончен, и что он обрел веру, но не в Храме Гроба Господня, а у Стены Плача.

Квартира 10

О караване мира я узнал в Греции, посетив в Афинах координатора Рэйнбоу. Караван мира планировался зимой, по маршруту из Израиля в Иорданию. У моего пребывания в Израиле появился особый смысл - участие в этом караване. Мы встретились у Мертвого моря, и направились пешком к Красному. Нас было около сотни человек из разных стран. Отец присоединился к нам. Габи, один из организаторов Каравана, уговорил его. К тому времени отец уже подал на гражданство и начал в Ульпане учить язык. Кроме этих обстоятельств, его волновало, насколько тяжел физически может быть переход. Габи сказал, что он сможет пользоваться машиной. Однажды отец разминулся с теми, кто должен был его везти и вынужден был пойти пешком. После этого перехода он почувствовал себя намного лучше, чем до того. Дальше он уже ходил пешком все время, пока был с нами. За время Каравана его прошение о гражданстве удовлетворили и на границе с Иорданией мы расстались. Он остался в Израиле.

Караван провел некоторое время в Аккабе. Никаких серьезных акций в городе, кроме посадки деревьев в королевском парке и скульптуры верблюдицы с верблюжонком власти провести не позволили. Старый араб, внимание которого наш автобус привлек во время уличной пробки, сказал резко, что он против мира. Но когда мы ходили по городу небольшими группами и останавливались около магазинчиков и кафе, играя музыку, люди начинали танцевать. Остаток каравана и я с ними, ушли в горную долину Вади Рам. Мы послали письмо через Рэйнбоу-координаторов с предложением присоединиться к нам всем желающим и вместе продолжить путь. У меня была идея двинуться через Сирию или Ирак и Турцию на Кавказ. Но никто не откликнулся. Я попробовал отправиться на Синай, но из-за бюрократических неувязок не смог пересечь границу, попробовал вернуться в Израиль, получил отказ в визе, и полетел из Аммана в Москву.

Когда я был в Иордании, после Каравана мира, во время одного из телефонных разговоров, отец сказал мне: тебя разыскивают какие-то швейцарцы. Это ускорило мое возвращение. Был момент, когда думал, что долго не вернусь в Россию, и почти видел наш совместный поход с людьми Радуги через Сирию, Ирак, Турцию и Кавказ в Россию. Те, с кем мы остались вместе после Каравана, казалось, готовы были отправиться вместе со мной. А по ходу движения, если оно началось бы, могли бы присоединиться другие. Я даже позвонил Артуру в Москву и рассказал ему об этой идее. Он сказал: "Дай знать, где я могу к вам присоединиться." Но постепенно стало ясно, что связи между нами не столь прочны и живы, чтоб не расставаться и совершить столь рискованное путешествие. Последние и самые близкие мне на тот момент люди, Роберт и Илиетта, собрались покинуть долину, где мы провели последний месяц. У них была назначена встреча в Израиле, с тем, чтоб потом вместе двинуться в Грецию, где предполагалась встреча в связи с организацией коммуны. Место под эту коммуну появилось после европейской Радуги в Греции, организация которой держалась, именно на Илиетте и Роберте. Так мне рассказала другая участница Каравана, Аня.

Аня - русская, из Минска, но уже восемь лет как в Израиле. Здесь она крестилась. Она присоединилась к Радуге после того, как однажды, на большой party под открытым небом, где-то в пустыне, где было много разных вольных людей, в том числе и Rainbow People, музыка, напитки и кислота, поднявшись на гору, чтоб удалиться от всех, увидела вдруг весь мир до самых пределов, с городами, дворцами и храмами. И каждый храм принадлежал одной из религий. И каждая из религий заканчивалась деньгами. Все религии заканчивались деньгами. Тогда она спросила у Бога: "Куда же мне идти? Что же мне делать?" И она увидела внизу весь разноцветный веселящийся бестолковый народ. И услышала: "Иди и живи с этими людьми!" Она сказала: Как же? Среди них ведь много наркоманов и бездельников", что-то в этом роде, и не получила на этот вопрос ответа.

Роберт был археологом. Жил в Австрии. Имел дом, средства, и хорошую работу. Все это перестало его радовать. Однажды он попал на Радугу. Илиетта выросла в очень богатой семье. Подружилась с анархистами. Поступила учиться на адвоката. Оставила анархистов, когда встретилась с Рэйнбоу. Та попытка организации коммуны, ради которой она и Роберт поехали в Грецию из Иордании, закончилась неудачей. Более того, они чуть не погибли. Машина, которая ехала по горной дороге, сорвалась с обрыва. Её остановило дерево, чудом оказавшееся на пути. Их вытащил местный священник, случайно проезжавший по этой, обычно пустынной дороге. Вместо той земли, котороая предполагалась под комунну, позже им предложили другую. Это сделала греческая ессейская община. Чем закончилась эта, новая, попытка, я не знаю.

По дороге в Москву, в самолете на Кипр, я увидел человека в зеленом. Он рассказал, что родился у стены плача в Иерусалиме. Однажды, когда он был еще мальчишкой, ночью их подняли еврейские солдаты и заперли в мечети. Им предложили подписать отказ от права собственности на дома, в которых они жили, в обмен на денежную сумму в несколько сот долларов. Те, кто не подпишут, сказали солдаты, денег не получат. На утро ни его родители, ни их соседи не обнаружили своих домов. За ночь все сровняли с землей. Человек в зеленом сказал, что ушел вместе с отцом в Иорданию. Когда вырос, участвовал в палестинском сопротивлении. Потом поехал в Индию. Там у него случилось прозрение и он переоделся в зеленое. Вскоре он встретил друзей, и они стали путешествовать вместе. Они называли себя Greenfamily, некоторое время жили общиной, потом поняли, что этот период закончен, и разделились. Многие, в том числе и мой собеседник, отправились в Лондон. Через некоторое время и он, и его друзья разбогатели. Он стал заниматься живописью. Встретил наставника-суфия, у котрого провел в услужении 12 лет, 12 месяцев и 12 дней. В Иорданию он попал из Израиля, где побывал впервые после долго отсутствия.

Он выехал, как и мы с отцом, в середине октября, с одной из своих жен, и несколькими детьми. Он встретил в Израиле людей Радуги, знал про караван, и искал его, чтоб присоединиться, но не нашел. Он перешел границу вскоре после нас. Из Иордании он собирался в Мекку, но получил отказ в визе в саудовском посольстве, как и я в Израильском. И решил отправиться в Лондон, повидать близких, и попытаться получить визу там. Он говорил: "Места в Палестине достаточно для всех, и для арабов и для евреев. Места не хватает в головах." Мы договорились поддерживать связь и встретиться как-нибудь еще. Он говорил, что хочет забрать детей из школы и больше путешествовать. Я приглашал его в Россию. Мы поговорили и о возможности отправиться в Чечню. Он интересовался суфийскими школами, которые там были. Что от них осталось сейчас?

Весной того года, спустя несколько недель после моего вовращения, началась операция НАТО в Сербии. Летом возникла идея каравана, который мог бы пойти туда, посещая города и монастыри. Европейская Радуга в тот год была в Венгрии, и я поехал туда, надеясь найти единомышленников. Увы, мне не удалось даже собрать участников каравана в Иорданию. Роберт и Илиетта были больны. Роберт сказал: Мы поняли, что недостаточно защищены сами, и должны обрести эту защиту, прежде чем защищать других. Они некоторое время назад перешли на Row food (сыроедение). Чувствовали себя очень хорошо, но, когда начались различные проблемы - заболели. У Роберта на лице выступила язва. У Илиетты случилось воспаление на ногах, столь сильное, что она долго не могла ходить. Они лежали в пустом типи, и лишь изредка выходили на круг. Я уговорил ее пройти по кругу и собрать всех участников каравана, но параллельно с встречей на том же месте один из организаторов Каравана, Джованни, проводил первое занятие по рейки. И те, немногие, кто пришли, заинтересовались этим. Я не стал их отвлекать.

На Рэйнбоу было много очень красивых, счастливых людей и я, в конце концов, устал от этого благоденствия и собрался уезжать. Перед отъездом я пришел на круг, с мыслью, что было бы не плохо попрощаться. В отличии от русской Радуги, где людей намного меньше, здесь, за все время моего пребывания, никто не обращался ко всем.

Для трапезы делалась два круга, и между них проходили те, кто хотел сделать объявления о семинарах, мастерских или каких-либо проблемах. А в этот день я увидел, что Джованни, воспользовавшись тем, что трапезу приготовили рано и людей собралось еще не слишком много, предложил всем на некоторое время забыть о предстоящей еде, и уделить внимание тем, кому сейчас тяжело. Он предложил направить самые светлые свои чувства в места, где идет война, где люди страдают от голода и нищеты, где живут, не имея достойного крова над головой. После того, как все это случилось, и он, взяв свою сумку, собрался уйти. Я понял, что ситуацию нельзя оставить в таком виде. Я вышел, и сказал, что собираюсь уезжать, и, перед этим, хочу попрощаться. Я сказал, что благодарен Джованни за ту медитацию, которую он предложил, но не могу не сказать себе самому, и другим, правду. Она в том, что на самом деле, у нас нет ни Любви, ни Красоты, ни Свободы. И если мы даже соберемся, и отправимся куда-либо, где сейчас тяжело, то вряд ли сможем принести много пользы, но скорей сами окажемся обузой. И лучшее, что мы можем сделать - это понять, чего мы лишены. После этих слов ко мне стали подходить люди и плакать. Люди обнимали меня и говорили: "Брат, прости нас". Так что рубашка моя скоро стала совершенно мокрой от слез. В конце концов, осталось несколько человек. Мне казалось, они ждут, что еще я скажу им. Ждут ответа на вопрос, что же делать? Но у меня не было ответа на этот вопрос. Чуть позже, когда я уже сидел в сторонке со своим завтраком, ко мне подошла Умка и сказала: "Для них не понятно то, о чем ты говоришь. За тобой мудрость еврейских тысячелетий, и Достоевский. Им же нужно, чтоб соблюдались правила. Чтоб не какали на дорожках. Если не какают - хорошо, если какают - плохо. Вот и все. Я поняла это еще на первой Европейской Радуге, на которой была, в Чехии. А большего от них требовать не стоит". Так получилось, что в тот день я не уехал, а на следующее утро по кругу прошла Рахель, одна из тех, кто был на караване в Иорданию, и сказала - "В Турции произошло сильное землятресение. Много разрушений и жертв. Мы собираемся сделать караван туда, послать машину с едой, устроить Рэйнбоу-кухню. Это идея Габи, который был одним из основных организаторов того каравана. Но спустя некоорое время выяснилось, что в местах, где произошло землятресение, началась эпидемия холеры, и в связи с этим закрыли границы. Габи почему-то не появился ни на одном из советов, которые собирались для обсуждения этого каравана. В какой-то момент, я готов был заниматься этим, и отправиться в этот поход, но после того, как увидел, что ни один из участников предыдущего Каравана, не участвует в этом проекте, понял, что брать еще одну сферу, дополнительно ко многим, в которых уже что-то начато и не окончено, не стоит. Из Венгрии я отправился домой, в Петербург, где должна была состояться встреча со швейцарцами, та самая, о приглашении участвовать в которой отец сообщил мне, когда я был в Иордании.

Встреча эта была устроена Барбарой Борингер и Александром Невским. Они создали ассоциацию с названием "Ноябрь 89" (время падения Берлинской стены). Их замысел заключался в том, чтоб привести в Петербург швейцарцев, и показать им город изнутри, соединив это с обсуждением ряда общих вопросов. Участники встречи подбирались осознанно, с надеждой, что из возникших контактов, родятся новые проекты. Саша Каурова была приглашена в эту компанию, чтоб провести экскурсию. Это было в первый день встречи. Во время экскурсии мы зашли в публичную библиотеку, посмотреть фрески, которые делали участники встречи Антуан Мейер и Женевьева Пирон совместно с петербургскими художниками и историками. Этот проект, создания фресок в разных странах Европы и Азии с местными художниками, появился у Женевьевы после того, как она в качестве переводчика Красного Креста побывала в Чечне. Там она поняла, какая пропасть лежит между Западом и Востоком, и решила создать проект совместных настенных росписей, чтоб делать хоть что-то для преодоления этой пропасти. На следующий день, тема которого была обозначена, как "Национальные корни", один из швейцарцев, Эжен, рассказывал свою историю. Во время войны его родители на машине бежали из Румынии. Они собирались во Францию, но в Эльзасе, в Швейцарии, машина сломалась. Они вынуждены были задержаться там, и, постепенно прижились. Так Эжен стал швейцарцем. Где мои корни? - спрашивал он. Румын я, швейцарец, или француз? В тот же день, вечером, мы посетили художников, которые готовились к выставке в Антарктиде. А на следующий день побывали в театре, где швейцарцев во время спектакля усадили за свадебный стол на сцену вместе с двумя героями - мужем и женой, вспоминавшими свою свадьбу. Еще пару дней спустя, когда мы выходили через двор с Пушкинской 10, там шел перформанс с огнем, бушевавшем среди развешанных на проволочках кусочков хлеба и имен состояний на бумажках ("Тоска" и пр.). Кусочки хлеба поджарились, и люди с удовольствием их ели. Эжен сказал: "In Russia we trust." В тот же вечер все пришли в дом на Шпалерной, рассматривали самиздатовские сборники Аронзона, смотрели посвященные ему, Понизовскому и Михнову фрагменты фильма, и слушали песни - Юли Клаузер и русские народные, которые пела со своим мужем Катя Балуева, с которой, как и с Юлей, мы познакомились когда-то на Большом Казачьем. Эжен читал сказку про индейцев, которые, когда были переселены, увезли с собой на корабле свою маленькую Родину. Между ним и Сашей Кауровой начался роман, и спустя некоторое время они решили пожениться.
Следующая встреча состоялась летом. Теперь уже мы отправились в Швейцарию из Петербурга. В последние ее дни, в Альпах, я рассказывал Барбаре о замысле Каравана. Позже мы составили общие контуры проекта, переписываясь по электронной почте. Неожиданно для меня, Барбара написала, что считает возможным посещение караваном бывшей Югославии. Я выделил еще две точки - Аркаим и Артамис.

Аркаим - это недавно открытый археологами древний город. О нем мне рассказал Игорь Богданович, он долго занимался проектом культурной акции в этом месте, вокруг которого найдено еще несколько древних городов, получивших вместе с Аркаимом название "страны ариев". Аркаим выстроен по кругу, в центре которого в течение всех 200 лет его существования горел костер. Жилища, которые были там обнаружены, по своей форме схожи с жилищами, найденными при раскопках в Непале и на Памире. В этом месте явно собрались кочевники, и в результате их общения произошли некоторые процессы, после которых эти кочевники разошлись в разные стороны. Город был подготовлен к сожжению и сожжен. Тот город, который описан в Зороастрийской Авесте, по описаниям очень схож с Аркаимом.
Артамис - это большой сквот из нескольких зданий в центре Женевы. Когда-то там располагалась городская промышленность. Когда их переселили, дом заняли художники. Это была большая группа, около 200 человек. Один из ее лидеров, Флориан, рассказывал, что их целью было не просто получить мастерские, но создать независимое самоуправление. Кроме художников и музыкантов, там есть театр. Некоторое время Артамис был очень открытым местом, там работало кафе, устраивались вечеринки. Была даже попытка легализовать марихуану, и продавать ее в кафе-шопе, как это делают в Амстердаме или в Христиании в Копенгагене. Но эти инициативы не дали хороших плодов. Были случаи насилия, и вечеринки пришлось прекратить. Кафе стало обслуживать только своих, а кафе-шоп закрыли, и даже посадили на несколько месяцев его устроителей.

Когда мы были там, запомнилась Анна, показывавшая перформанс, где ее спины касалось лезвие, используемое при кройке тканей, оставляя сетку царапин. Ее текст, читавшийся в ходе перформанса, говорил, что наша боль - это то реальное, что могут увидеть другие. Мы разговорились с Флорианом и Анной, я рассказал им о замысле Каравана и они поддержали эту идею.

Окно : четвертая дорога в Дом Сказок

Ведет от метро Таганская. Если вы пойдёте по мостику через Яузу, за вашей спиной будет храм, построенный ещё при Годунове, храм Симеона Столпника.

Квартира 11

В храм Симеона Столпника Тиль и Ира пришли, уже почти утратив надежду, что найдется священник, который согласится их обвенчать. Из одного храма, консервативно-державного направления, их выгоняли с собаками. В другом храме, либеральном, им посоветовали расписаться. Однажды к ним пришел знакомый с вином и после второй бутылки сказал: Теперь пойдем к батюшке. И они пошли. Перед тем как войти в храм тот, кто вел Тиля с Ирой отобрал у Тиля шутовской колпак и скоморошескую верхнюю одежду и одел на себя. Увидев настоятеля, отца Александра, он хотел обратиться к нему, но запнулся и сказал: Тиль, переводи. Тиль попросил назад свои доспехи и получив их, произнёс речь. Выслушав, батюшка предложил пойти в трапезную. Тиль и Ира протянули батюшке журнал "Хиппи лэнд" с материалами о питерском фестивале "Фильм без пленки". На лицевой стороне обложки была фотография с движущегося чаепития с круглым столиком, чайными принадлежностями, пацификом и радужным флагом. На оборотной стороне обложки - шествие по Раскольниковским местам с лозунгом: " Пойди на перекресток, поклонись народу, поцелуй землю, потому, что ты и перед ней согрешил и скажи всему миру вслух: "Я - убийца". В середине журнала - мой рассказ о том, что такое фильм без пленки и как он случился в Петербурге весной 1999 года. Посмотрев фотографии, батюшка грустно сказал: "На вас, наверное, как на дурачков смотрели?" И добавил: "Церковь в мире гонима." Тиль и Ира попросили обвенчать их. Батюшка согласился.
В тот год мы репетировали "Тик-так". Володя Дзен-Баптист получил помещение под мастерскую и предложил Тилю делать там театр. Тиль привел туда Рудольфа. Рудольф - своих кукол. Когда-то они вместе делали Андерсеновского "Соловья" и играли его, в помещениях и на улице. Они отправились вместе с этим спектаклем в Архангельск, на фестиваль уличных театров. Фестиваля не оказалось, и они его сделали со своим "Соловьем". Теперь была идея сделать Новогодний спектакль с рождественским кукольным вертепом внутри. Под это дело Тиль, при моем участии, написал пьесу. Действие ее происходит на мельнице. Там собираются странники и узнают, что обстоятельства приближаются к пророчеству, говорящему, что однажды в этом месте встретятся cовершенно чужие люди, поделятся самым дорогим, и обретут счастье. Среди этих людей были: учитель с учениками (юношей и мальчиком) - Володя, дровосек с куклами и дочкой - Ирой - Рудольф, добрый волшебник - Тиль, злая колдунья. Колдунье удавалось расстраивать все попытки героев обрести единство. Кукольное Рождество было одной из таких попыток. Победить Колдунью удалось лишь мальчику с девочкой, найдя на мельнице подкинутого ребенка и заменив остановившееся часы своим собственным временем, ритмом качающейся колыбели. Когда все поверили, что это их раскачивание со словами "тик так" - ход невидимых часов, колдунья, испугавшись наступившего безумия и своего полного одиночества в неспособности верить, решила отнять у них ребенка и закричала, что она его мать. Сама того не зная, она сказала правду, расколдовалась и оказалась женой волшебника, когда-то превращенной в злодейку из-за гордыни.
Из пьесы нам удалось поставить только кукольный вертеп. На Рождество мы ряжеными ходили по городу и сыграли спектакль на Арбате, до того был спектакль в общине "Вера и Свет", а после - в детской онкологической больнице. Еще мы должны были сыграть его в одной церковной школе. Вероника-Кива познакомила нас со священником, при храме которого находится эта школа. Храм оказался главным в Москве по борьбе с сектами. А Рудольф был Виссарионовец. После некоторого времени, проведенного вместе, Виссарион когда-то благословил Рудольфа на кукольный театр и они расстались. Рудольф никогда особенно не рассказывал о Виссарионе, неохотно касался этой темы. В нашем общении это никак не сказывалось. Вероника, узнав об участии Рудольфа в общине Виссариона, рассказала все священнику. Отец Алексей попросил Рудольфа выбрать между Христом и Виссарионом. Рудольф выбирать отказался. Спектакль отменился.

В начале Володя, еще до Рождества, а потом Рудольф, перестали репетировать в Тик-таке. Володе оказалась не мила актерская работа, и не нравились куклы Рудольфа. Куклы эти были сделаны в европейской традиции, а Володя делал других, народных, без лиц, поясняя, что с лицами куклы приобретают характер и становятся страшными, вместо игрушек - игроками. Рудольфу же не очень хотелось играть самому, он предпочитал кукол, как единственных героев и приступил вплотную к созданию собственного странствующего кукольного театра.

Тиль и Ира очень переживали гибель Тик-така. Им дали новое помещение, на Каширском шоссе, в помещении клуба Ветеранов, в подвале. Это было прямо напротив взорванного дома. Тогда все очень боялись новых взрывов и подозрительно смотрели на необычных людей и большие сумки. Когда на Рождество мы пришли в храм Косьмы и Дамиана (прихода отца Александра Меня, тот самый, где Тилю с Ирой предложили расписаться), охранник не позволил внести большой рюкзак, где были куклы - Марии, Иосифа и волхвов, внутрь, и отказался ставить в подсобку. Сказал, чтоб кто-нибудь сторожил рюкзак в коридоре. Я посторожил некоторое время, но почувствовал себя идиотом-часовым, и поехал домой. А в подвал на Каширском в первый же день, как мы появились, вызвали милицию, не поверив, что мы - театр. Там мы продержались недолго. Побеседовали об Автобусе, как символе совместной дороги, мечте. Сыграли один спектакль, порепетировали, устроили пару концертов, я сделал просмотр видоматериалов, относящихся к Радуге, университету, и Каравану. Ветераны написали жалобу и потребовали вернуть им помещение. Нас выгнали. Вещи мы собирали вместе со Славой, с которым жили и ставили типи на Мшинской, и с Рудольфом. Тиль с Ирой были больны.

Спустя некоторое время Рудольфу предложили под театр помещение неподалеку от храма, место это называлось раньше "Дом Сказок", здесь устраивались детские праздники. Тиль начал вести в этом месте скоморошеские курсы.

Квартира 12

Ах, как хочется ВСЕГО, такую песню когда-то сочинила Умка, и после Русской Радуги, прошедшей в этом году на озере Сево, песня получила дополнительный смысл. Год назад Радуга была на реке Суре и тогда те, кто был за старших, их потом назвали индейцами, незадолго до дня полнолуния, когда предполагался общий праздник, объявили Радугу закрытой. Это решение было принято на совете и связано с тем, что беспредел в лагере совершенно лишил, по их мнению, смысла дальнейшее продолжение собрания. И местная милиция настаивала на том же. Милиция предложила желающим перебраться на полтора километра, за границу Чувашии. Индейцы так и сделали, объявив, что будут жить там Типи-деревней, со строгими законами, и предложили желающим присоединиться. Произошло это как раз, когда я появился в лагере. Уходить с ними я не стал, и на трассу, как многие, тоже. Индейцы сказали, что место осквернено и полнолуние здесь праздноваться не может. У нас, тех, кто остался, оказался ряд преимуществ. Во-первых, народу стало меньше, во вторых, появилась история, предмет для размышления, вопросы: что произошло и как действовать дальше? Не действовать мы не могли, нужно было отвечать на вызов. Было сказано: "Радугу закрыли вы." Что ж, раз место осквернено, нужно его чистить. И мы занялись уборкой. Милиция нас больше не тревожила. Каждый день собирались советы, шло общение, в чем и была собственно цель Рэйнбоу. Полнолуние прошло спокойно, без оргий. Атмосфера была душевная. Был сделан новый флаг и tolking-steek, палка-болталка (которую держит говорящий, чтоб его не перебивали, когда он говорит в кругу), взамен прежних, которые индейцы забрали с собой. Через несколько дней после полнолуния мы простились друг с другом, и - Радуга осталась у нас в руках. Осенью и зимой прошли советы в Москве. Я был одним из их главных инициаторов, но прийти к реальным решениям, доверию и конкретным действиям совершенно не получалось. Тогда я опустил руки. И тут позвонил Слава, и предложил провести Радугу в окрестностях деревни, где стоит его дом. Слава много жил вместе с Димой Тимченко, являясь его ближайшим другом и учеником в области театра, так же и его девушки, Аня и Натаван. Слава очень сильно помог состояться "Фильму без пленки". Он некоторое время жил и в Университете хиппи, в Булгаковском доме. Он, Тиль и Дима являли уникальное единство в восприятии мира, при этом Слава вёл себя, как человек практичный, хоть и учился на философском факультете. На Мшинской мы жили все вместе. На Суре ни Димы, ни Славы не было. Дима еще до "Фильма без пленки" оказался лишен свободы, попав в Кресты, а после в Скворешник. После Суры, когда я навещал его в психиатрической больнице, на мой вопрос, как ему живется, Дима сказал: "Я бы всем этого пожелал." А на вопрос о Рэйнбоу: "А, Рэмба, это наследие американского гуманитаризма..."

Слава сказал: "Это могла бы быть кульминация всей твоей жизни"
- Кульминация моей жизни была еще до моего рождения, сейчас я избавляюсь.
Совет, прошедший в конце весны принял место Славы. За весну мы написали текст, вроде конституции, о том, что это за явление. Приехать заранее на место, как собирался вначале, я не смог.

Приехав за два дня до открытия, на подходе к деревне, я увидел Славу. Они занимались огородом, чтоб обеспечить еду, так что Слава тоже не мог быть на месте Радуги. Он сказал, что люди до того места, которое он предлагал, не дошли, а остановились на другом берегу Сево. По дороге, далеко от деревни, в поле, стоял обгоревший автобус.

Пройдя сквозь стоянку, мы вышли к озеру и искупались. Пока мы сохли, с того берега приплыла лодка. В лодке была Настя-Художник. Она сказала: "Там так хорошо, я поеду туда, даже если все останутся здесь."

Там действительно было хорошо. Взрослые дубы и высокий берег. Холмы, огромные поляны с высокой травой. Много Иван-чая.

Когда-то в этих местах немцы заживо сожгли деревню с людьми.
Прошел краткий дождь, мы шли по холмам, огромным полянам с высокой травой. Выбирая место для главного костра, мы встали в середине одной из них и на противоположном берегу показалась радуга.

Мы поставили типи, Художник попросилась быть в нем за хозяйку. От места, казалось,шел добрый ток. Было необыкновенно светло и спокойно.
Через некоторое время люди переместились сюда, стала работать общая кухня, собираться круг. Приехала Умка и мы с ней, проходя по кругу после трапезы собирали деньги в волшебную шляпу. Она играла на гитаре, я стучал деревянной ложкой по миске, и мы пели. Ложка не выдержала и сломалась. Это была не моя ложка, а детей из соседней деревни, которых привел с собой Слава. Дети жили вместе с нами в типи и оказались довольно хозяйственными.

В тот день на кругу я предложил людям собраться после еды на соседней поляне, чтоб поговорить о том, как можно было бы организовать жизнь здесь, но после выяснилось, что Умка задумала в тоже время поиграть концерт. Я и сам хотел послушать ее и решил повременить с встречей, и слушая ее, постепенно понял, что разговор, который я хотел устроить мало кому нужен.

В то лето в доме на Шпалерной жила поэт Катя Капович. Она очень просила приехать на ее чтение, поддержать ее, и я решил на два дня съездить в город. Чтение проходило в Интерьерном театре среди костюмов, созданных для Петербургского карнавала. Это были костюмы-мифы, костюмы-здания, костюмы-храмы. Например, костюм Смольного собора для вокального квинтета. Людей на чтении было мало, недостойно качеству стихов. Катя Капович приехала в Петербург из Кэмбриджа, вместе с американской летней школой, читать им лекции. Еще до отъезда на Радугу ей исполнилось 40 лет. Это было в день летнего солнцестояния. Накануне я узнал, что в этот день клоуны и музыканты, вместе с которыми мы в эту весну готовили "Караван мира" в Брянске, устраивают в Летнем саду праздник. Караван планировался на лето, перед Радугой, но Крис, который был его главным организатором, попал в больницу с прободением язвы желудка, а я должен был уезжать в Швейцарию на встречу интеллектуалов, и все мы были не готовы к тому, что планировали. Кроме просмотров, выставки Института Композиции, концертов "Зеленых рукавов", Дины и Умки, мы сочинили для этого Каравана уличное шествие. Шествие называлось "Ковчег". Его центр - Автобус-корабль с ковчегом на крыше. В Ковчеге должен был сидеть Коля, показывая беспредметное пространство. Еще в шествии участвовал Капитан, давний друг Коли, артист Володя Смирнов, работавший с Лицедеями, и Рыцарь-Генерал, режиссер и актер Игорь Богданович, бившийся с невестой. Шествие родилось из идеи Игоря, которая пришла к нему в связи с Чеченской войной, о человеке, в ушах которого постоянно звучит шум битвы. Он ищет источник этого шума. Наконец, в пустыне, обессилевший от бега и жажды, почти безумный, он видит торчащую из песка трубу с открытым краном, из которого хлещет вода. Он напивается из крана и, закрыв его, падает, заснув мертвым сном. Когда он просыпается, он понимает, что больше не слышит шума битвы, шум стих. Игорь был и автором того праздника, который должен был состояться в Летнем саду. Праздник назывался "Солнцеворот вручную". Центром его была огненная мельница. Я решил сочетать праздник с празднованием дня рождения Кати. Она пригласила американцев, студентов и преподавателей.

Накануне мы с ней, гуляя по Петербургу, встретили другую Катю, дочки которой, Уна и Ева, танцевали на Малой Конюшенной. Уна танцевала за мальчика, и люди обманывались. Кроме популярных мелодий, Катя предлагала им для танцев рок "Агаты Кристи" и "Наутилуса", создавая удивительное событие по ту сторону отчаяния и детства. Особенно хорошо получалась "Прощай Америка" "Наутилуса". Я пригласил Катю с детьми на праздник. Катя Капович очень хотела показать "Прощай Америка" американцам. Еще она хотела остричь свои длинные волосы, а другая Катя как раз недавно закончила парикмахерские курсы. Стрижка прошла неподалеку от мельницы. Рядом танцевали дети. В разных частях парка были музыканты, игравшие ирландскую музыку, певшие русские народные песни, старинные испанские... Володя Смирнов был в роли Капитана, я в роли сумасшедшего поэта, Игорь в роли иностранца с чемоданом. Дети, ученики Игоря, пыхали огнем, гуляя по аллеям. За ними присматривала Настя, его жена, в костюме невесты. Во время стрижки Капитан стоял около Кати почетным караулом. В конце праздника мельница сгорела совсем. Капитан зачитал Кате поздравление на неизвестном языке, Я переводил, пока не потерял дар речи.

Катя читала стихи уже перед самым закрытием, до тех пор, пока милиция не погнала всех из сада. Поэт Билли Коллинз под впечатлением Катиных текстов встал на колени. Американский писатель Джордж Сондерс, долго не мог понять, чего хочет милиционер, кричавший над его ухом в мегафон, он думал, что это часть перформанса, когда же Катя сказала, что их могут арестовать, он радостно воскликнул: "Let,s get arrested".

Катя решила показать американцам мой фильм. Неожиданно для меня, они поняли его. "Это фильм о людях, которые попытались быть как боги", сказал один из писателей.

В день моего приезда с Радуги выяснилось, что режиссер Виталий Манский собирается показывать "Имена" в своей программме "Реальное кино" по российскому телевидению. "Вертов-студия" прислала в Петербург группу. Оии пришли в дом, чтоб снять интервью. Для финала попросили меня закрыть за ними дверь перед камерой. Закрывая, я сказал: " Мой дом-автобус поехал, встретимся еще где-то с вашим."

По стечению обстоятельств на чтении Кати была Инна из Риги, та, что инициировала когда-то шитье типи. Вместе с ней и Колей Никитиным мы отправились на Радугу. Ещё на подходе к месту я почувствовал, что не все ладно. В те дни, пока я был в городе, здесь была непогода. Что-то сломалось в общей линии. В моем типи я встретил Диму Тимченко с женой и детьми. Была разруха. Художник перестала вести хозяйство. Дима нашел в сложившейся ситуации коллективной безответственности наилучшую роль роль - пахана. Соседских детей не было. И самое неприятное - пропала хранившаяся в нашем типи видеокамера.

Квартира 13

Камера, пропавшая во время Радуги на Сево , принадлежала журналистке Саше. Мы познакомились, когда однажды Оля Полянская привела ее в "Клуб ветеранов" на Каширской, на Рождественский кукольный спектакль. До того Оля и Саша появились в Питере, на Шпалерной. Оля была духовной дочерью отца Александра Меня, ездила в Новую деревню и пела там в хоре. Саша была близка к Меневскому приходу, работала журналистской на канале "Культура" и делала сюжеты для программы "Ортодокс". На Каширскую она пришла с камерой, она тогда искала сюжеты. Это был последний спектакль с куклами Рудольфа, игрался он тяжело, и потому что выдохся, и потому что местные, пришедшие на спектакль, прочитав слово "вертеп", ждали совсем другого. А после спектакля было чаепитие с музыкой и танцами. На вопрос Саши: чем вы занимаетесь? - Тиль сказал: " Пытаемся построить храм, как тот, который построил Лужков, но без единого гвоздя".

Позже я пригласил Сашу в дом на Шпалерную. Это было в Прощеное Воскресенье. Тогда, с подачи Кати-редактора "Хиппи-лэнда", мы собрались провести акцию с шествием и раздачей блинов прохожим. Незадолго до акции мы посетили в сумасшедшем доме Диму. Я ушел от него с необъяснимой уверенностью, что угнал автобус. Это стало сюжетом шествия: сумасшедшие угнали из больницы сломанный автобус. Впереди - Коля, тянущий его за невидимый канат. Была еще одна мысль к Прощеному Воскресенью. Дом на Шпалерной находится между Большим домом (КГБ) и Невой. Говорят, что в 30-е годы в этом доме убивали очень много людей, а кровь шла в Неву по канализационной трубе. Были дни, когда у берега было видно кровавое пятно и выставляли милицию, чтоб люди не подходили к реке. Мы хотели начать день с воспоминания об этих событиях, и прямо из дома подошли к реке. Леша Рижский нес тыкву с блинами, Илу - плакат, оставшийся еще с "Фильма без пленки".

"Это ваши лучшие чувства, напрасно вы их стыдитесь, только сами себя мучаете", - так было написано на плакате. После шествия его забрал себе Слава, присоединившийся к нам уже в Арт-Коллегии, после того, как все кончилось.
В весну после "Фильма без пленки", когда мы собрались в Царицино 1-го июня и был сыгран спектакль по книге пророка Ионы, был круг. Все держались за руки и пели. Слава первым прервал пение, вышел из круга и стал заниматься самоваром. Когда он позвонил тогда зимой и предложил провести Радугу в окрестностях своей деревни, я спросил его, не рано ли, и насколько он готов к тому, что его ждет. Он сказал, что готов.

С Радугой связан ряд страшных событий. Трое из основных фокалайзеров погибли. Диму Царевского сжег Ян Смертник, обвинив в распространении наркотиков. Сурья утонул. Чича покончил с собой.

Зимой мы встречались со Славой и Васей Алексеевым с Аркадием Ровнером и его женой Викторией у Артура. Аркадий говорил о традиции и об объективных ценностях, Слава о том, что люди могут договориться и давать вещам свои значения, понятные лишь в этой группе, и эти значения и будут истинными. И ещё Слава и Вася нестройно играли на музыкальных инструментах. Аркадий и Виктория ушли. Перед этой встречей я думал, что Ровнер мог бы быть на Радуге и много дать для такого сообщества людей.

На берегу Невы в Прощеное Воскресенье я прочитал "Элегию" Введенского, предварив ее вступлением о замученных среди служителей церкви и поэтов. Была необходимость вспомнить их в этот день, получить прощение и простить. Лёша опустил в воду один блин. Мы отправились дальше. На Малой Конюшенной я раздал карточки с письмами из коробки, собиравшимися когда-то мной и Наной для фильма. Там были письма к Рите и Аронзону, письма Пушкина, Акутагавы, Цветаевой, Введенского... Они разошлись и между теми, кто пришел на стрелку, чтоб участвовать в шествии с блинами вместо колес, и между прохожими. В ходе движения мы раздавали блины преимущественно нищим. Они и встречали их наиболее благодарно. Обычные прохожие иногда обижались.

Тогда же у нас с Сашей родился замысел видеожурнала "Цепочка", который мог бы соединить разные истории. Она стала снимать материалы для этого замысла, вместе с Олей Ерохиной, от которой я узнал истории о Вере Алексеевне Корнеевой и других женщинах круга отца Александра Меня, они ездили в Новую Деревню. Саша тогда собиралась ехать снимать в Чечню, отговорить ее от занятия этой темой было нелегко. Из Петербурга Саша уехала по трассе вместе с Лешей. В Москве Леша поселился у нее. Вместе с Лешей появились еще люди. Лёша привел с Арбата Любу-мультипликатора. Дом стал открыт, со всеми сопутствующими этому состояниями радостями и проблемами. Летом Леша с Сашей и ее сыном Темой приехали на Радугу.

Я узнал об их появлении, когда собирался в город. Они задержались в деревне, и по дороге в город я повидал их. Саша просила купить видеокассет. Кассеты, которые я привез, когда вернулся, не пригодились. Позже выяснилось, что видеокамеру взяли соседские дети, те самые, ложку которых я сломал, когда стучал по миске, проходя вместе с Умкой по кругу и собирая деньги в шляпу для общей кухни. Я говорил тогда: "Побольше, побольше кладите". Дети отдали камеру папе и тот продал ее по пьяни за несколько сот рублей.

Слава хотел сделать на берегу озера лабиринт, каждая из камер которого была бы определенной сферой душевной жизни. В последней, называвшейся "прощание с хипом", он хотел посадить Диму, отвечающего на вопрос того, кто прошел все камеры. Но лабиринт построить не удалось, получилась только одна камера, вроде беседки, с колонной в центре, деревом, поставленным корнем вверх. Эта беседка стояла на том месте, где мы высадились, когда только перебрались на этот берег, и где провели первые, самые счастливые дни.

Теперь я, попробовав поучаствовать в восстановлении и продолжении жизни, страшно вымотался и совсем лишился и желания, и настроения устраивать какие либо общие дела. Слава предложил провести семинар о лабиринте вместе с Колей. Это произошло в нашем типи, и почему-то в конце, после сообщения Славы и рассказа Коли о мышечном зрении, мы увидели шар между сидящих. На одном из кругов Костыль, один из немногих аксакалов, бывших на этой Радуге, предложил нам, держась за руки, встать не как обычно, лицом друг к другу, а спинами друг к другу и лицом к миру. Я собрал последние силы, и на полнолуние провел всю ночь у костра, стараясь сохранить в общем пении хоть какой-то стержень.
А после ждал ближайшего автобуса, чтоб уехать. Инна, с которой мы появились, покинула Сево почти сразу после приезда. В последнюю ночь дочка Славы Рада очень кричала. Слава был в деревне, а Натаван, ее мама, где-то в гостях. Рада никак не успокаивалась. Дима взял ее себе и она затихла. Наташа, жена Димы, спросила, что с ней. "'Сдохла", - сказал Дима. Через некоторое время Рада снова стала кричать. Я пошел искать Наташу, но не нашел. Я долго не возвращался назад, а когда вернулся - все спали.

Уже после отъезда я узнал, что Слава выгнал Диму из типи, и что они с Аней инсценировали свои похороны.

Коля Никитин из впечатлений Рэйнбоу вынес пантомиму "Индеец" и, сильно пьяный, (но в ясном сознании), обнажившись по пояс, показывал ее на свадьбе отца и Иры. Свадьба праздновалась на корабле, плывшем по Неве. Гостей было много самых разных, политики, журналисты, художники, поэты, кинематографисты... Пришли хиппи с Радуги в разноцветных одеждах, вписавшихся в решение, придуманное Ирой, исполнявшей не только редкую роль невесты, но и свою традиционную роль дизайнера. В Петербурге, несмотря на июль, было пасмурно и холодно, а здесь царил тропический праздник. Она украсила все столы цветной бумагой и дала гостям сделанные из той же бумаги синие, зеленые, желтые, оранжевые, красные детали костюмов. Музыканты играли ирландскую и старинную музыку. Было много танцев и неожиданное единство достаточно разных людей. Был вечер пятницы и отец, прочитав на корме молитвы, зажег субботние свечи.

Квартира 14

Виктор Кривулин тогда, на свадьбе, предложил мне заняться телевизионным проектом, в котором рассказывались бы истории, сказочные и реальные одновременно. Это было вполне созвучно замыслу "Цепочки", который появился у меня когда-то, после "Имен". "Цепочка" должна была бы рассказывать о неслучайных случайностях, о едином промысле, который проявляется в переплетении судеб, в историях из повседневной жизни. Тот видеоархив, который мы с отцом сняли за последние годы, виделся мне, как одна из основ "Цепочки". Кроме того, я давно собирался описать некоторые из случившихся за это время событий. Предложение Кривулина стало стимулом к появлению этого текста. Закончив одну из редакций, я послал ему по электронной почте. Позже, приехав в Петербург, я узнал, что он серьёзно болен - рак. Навестить его до ухода мне не довелось.

Двери

Итак, я продолжаю...
Тому, что последует сейчас, наверно разумней предшествовать, хотя вряд ли оно станет гармоничней предыдущей, столь перегруженной фактами, сбивчивой исповеди безумца. У меня есть слабая надежда, что оно всё же будет гармоничней и немного осмысленней, и поэтому хочется поставить его прежде, чтобы те факты, которые столь бессвязно набросаны в предшествующем тексте, получили хоть какой то импульс, хоть что-то впридачу к голому ритму событий.
Так что сейчас последует запоздалое вступление. Что поделаешь, если многое приходилось делать, доверившись не вполне ясному, но очень родному зову, и только теперь, спустя годы, вовлечённость в события наконец отступает перед необходимостью их осознания.

( дальше - Крыша )