Вы не вошли.
Видно, люди помешались.
Или знались мы не с теми?
Глупость и неблагодарность -
всё нормально в наше время.
Ушлых домыслов унылый ряд.
Торможение стандартных тем.
Об одном и том же говорят.
Выдох - выход замкнутых систем.
Дурачки приходят в бешенство,
обнаружив в мире логику!
Безграничное невежество -
стиль подопытного кролика.
Едут рядом пролетарии,
сонно скрежеща зубами.
Свалка в левом полушарии,
в правом кто-то барабанит.
У жестокости пределов нет,
нет особенных сигнальных слов,
прекращающих безумный бред
изумительных глухих ослов.
Дурачки приходят в бешенство,
обнаружив в мире логику.
Безграничное невежество -
стиль подопытного кролика.
Не в сети
Бег вокруг пруда
Вокруг моего пруда по утрам бегает антифашист.
Уши в тоннелях, руки в крестах - что означает: он чист.
Девушки не вздыхайте вслед бегущему по росе!
Cказано на известном сайте: он не такой, как все.
Обычно я встречаю его, когда возвращаюсь домой
С очередной огромной сумой. Думаю: "Вот говно!
Чувак готовится к новому бою, а я занимаюсь хуйнёй -
Пятнадцать кг тащу в руках и тридцать шесть за спиной..."
Он отрабатывает удар, а я ребенка несу.
Толкаю коляску... Полный кошмар: он в движе - я будто в лесу...
Бессонной ночью смотрю в потолок - и он не из тех, что спят:
Он вешает цепь или замок на местный военкомат.
Он слушает плеер и делает круг - я мимо иду с ведром.
Он реально меняет мир по соседству с лишним ребром.
Бывает разбит у него висок и рука забинтована.
А я открываю пакетик сока и трубочку всовываю.
Он весело смотрит только вперед - враг, видимо, спереди.
Один он бегает, но иногда - вместе с соседями.
Клеточка к клеточке в ряд у истинно преданных.
Всё у этих отличных ребят по схеру - по вегану.
Я бью неделю цемент молотком - но что ему, что ему.
Кровь без молока... С молоком, то есть, но с соевым.
Готовится к бою, учит слова и точит на колющие.
А я от жизни жива едва ничего не стоящей...
23.10.2008
Не в сети
Причём тут мудрость... Из трупов врага намыло плотину.
Выйдешь в плаще на смотровую - Ниагара.
С утра бегу багром выцеплять плывущих за спину.
Бывает, вытаскиваю живых. Такая запара.
Не надо сидеть на берегу - это сезонный
Приступ. Есть проблема, ловец человеков.
Жизнь ускорилась стали быстрей работать законы.
Сделал подлость - тут же упал в реку.
Логика в постсовке на имеет значения.
Сожрут миссионера, в угол загнав.
Так что черти самолетики, изображая гения.
Открывай свои круги кровообращения.
Устраивай королевские представления.
Но не заводи врагов - портят вид из окна.
Самоубийцы плывут чередой - нерест, не меньше.
Не позавтракать на балконе - всюду их лица.
Вы говорите - построить ГЭС? Можно конечно.
Пока надеюсь: станет лёд - сплав прекратится.
Горожане взрывали плотину бурили шурфЫ.
Паводок городу 100% обеспечен.
Заливает зеленую милю из-за трупов.
Наша борьба с плотиной навечно.
А чего, вы спросите, париться - жизнь все таки сносна!
В водной артерии всякая дрянь - где же ты, Гринпис!
Скоро не станет видно реки золотоносной -
Вот последствия Кастанеды, йоги, ру хиппис.
Мир погружается в воду быстрее с каждой неделей.
Храмы по колокола, вера на вынос.
Что, прощать? Хороши и средства, и цели.
Но, как не смешно, поток врагов от прощения вырос.
27.10.2008
Не в сети
Сито имени Огилви, часть вторая.
Маленький камушек бегает по кругу.
В ячейки фейка протолкнув друг друга
Спрятались трусливые и ожидают.
Мир перевернулся. Чёрные ряды,
Чуть шо готовые за свободу
Сдохнуть, просидеть в подземельях годы
Прячутся от правды, как от беды.
Что мы сОздали? Тоталитарную
Секту, где поддакивают, чтоб не вылететь,
Где даже квадратные стараются выглядеть
Правильным белым блестящим шаром.
Сообщество, покорно съевшее бред.
Зародыш государства. Маленький уродец.
Спаси нас, Солнце Нации Великий Полководец
Дорогой Товарищ Рисполепт.
Мы молчим, молчим, молчим, молчим - проигран бой.
Пустая фальшивка назначена правдой.
Зачем тогда всё это было надо?
Зачем поднимали мы над баррикадой
Черное знамя с красной звездой,
Липовое знамя с красной звездой...
Не в сети
Докторская сказка
Любава Малышева
1. Как делается история;
- Первое, что надо сделать – всё переписать, - с этими словами Коваленко разорвал пополам историю болезни. – А следователь – он завтра приедет, успеем даже группу «А» в реестры внести. Садитесь, я буду диктовать.
Вообще, есть два способа сделать репутацию клиники. Первый – самый простой – патологоанатом подтверждает тот диагноз, от которого лечили. Этот способ годится для трупов нескандальных и неуголовных. Переписывание же историй по данным прозектора, конечно, тоже не есть что-то из ряда вон выходящее. Но стоит меньше по деньгам. Деньги-то ментам главврачу приходится отдавать в любом случае. Иначе найдут даже того, чего нет.
Я не их тех, кто спорит с начальством. Не из тех соображений, что карьерист или трус. Просто я тороплюсь к Анечке домой. Очередная смерть пациента – не повод заставлять её сидеть вечером в одиночку. Да-да, у нас всё еще продолжается романтика. Что в этом плохого. К тому же сегодня жена больного Карапалкина, кроме конверта, принесла отличные конфеты, анечкины любимые.
Я сел и под чутким руководством доцента Коваленко превратил покойника из – «по виду» - бездомного наркомана в москвича-эпилептика. Наши назначения обогатились барбитуратами и консультациями специалистов, за которых подписались медсестра Соня и Алла Ивановна, бухгалтер. А заключения профессорских обходов и консилиумов как протяжные запедаленные аккорды закончили нашу сказку. Кстати, докторская сказка – это первоначальное название анамнезис морби. Так что всё в порядке, история медицины. Я приклеил листки, пожал Коваленко руку, сдал историю и побежал домой, к Ане. Скоро должен был наступить Новый год. Витрины переливались фонарями, слово «скидка», казалось, прописано узорами каждой снежинки. Я торопился как мог, стараясь нести конфеты аккуратно. У метро купил розы, попросил продавщицу завернуть их просто в газету.
Ани дома не оказалось. Телефон не отвечал, мама Анина и анины подруги не знали, куда она поехала с работы. Я, конечно, расстроился. Это даже не то слово – расстроился. Вся эта карусель с ошибкой диагностической измотала меня невероятно. Но я мог вынести что угодно, ожидая, как приду домой. К жаренной картошке на столе. К борщу. Пустая комната и неизвестность – не то, что успокаивает. Я налил в ванную воды, положил в воду розы, открыл пиво и включил телевизор. Сам не заметил, как уснул.
2. Фотография может изменить вашу жизнь. Новогоднее предложение.
Утром на пятиминутке я не слушал, что докладывают дежурные врачи. У нас собрания проходят в огромной аудитории – можно забиться на дальний ряд и спать или, допустим, плеер слушать. Я думал о том, где Аня. Утром она не вернулась. Родителей Ани расспросил, но так, чтобы не испугать. Мало ли что случается между мужем и женой. Зачем посторонних вмешивать.
Тут ординатор Клыкова толкнула меня вверх, выдергивая одновременно книзу наушники и пряча мой плеер. Ко мне обращался замглавврача Степанов.
- Так что вы, доктор, можете доложить о вчерашнем случае? Вот у нас коллега из милиции разбирается, все же пациент от них поступил.
Я слово в слово, как мне показалось, повторил свои вчерашние записи в истории. Следователь сам то ли спал, то ли просто не был заинтересован в деле. Казалось, что он меня вообще не слушал. Сидел и рисовал в блокнотике.
Пятиминутка закончилась через час от начала. Из гулкости зала мы снова выкатывались в больничный ультрафиолет и карболку, в дребезжание каталок и ритмические крики уборщиц.
Я зашел в кабинет и удивился. Следователь сидел у стола. Молодой мужчина лет тридцати пяти, одетый в аккуратный серый костюм, смотрел на меня голубыми глазами. Невозможно было понять о нём ничего. Ни одной эмоции не лежало на его сверхспокойном лице. «Псих», - вот что я подумал.
И сказал: «Здравствуйте, вы, кажется, сотрудник? Это же вы были на пятиминутке?» Как будто у нас в клинике часто бывают новые люди. Как будто у меня не мгновенная память на лица.
- Да. Я из управления. Павел Владимирович Шершуков. Я уже побеседовал с Светланой Валерьевной, теперь хочу у вас кое-что спросить.
Я сел, кинул на стол пачку историй и постарался вести себя как можно более спокойно. В конце концов, это была всего лишь капельница. С кем не бывает. Всегда назначается эта схема. И старшие товарищи были согласны с ней. И не только моя это ошибка.
- Скажите, - спросил я, чтобы хоть как-то раскачать это маскообразное лицо. А вообще что известно по этому пациенту? Выяснилось что-то новое? К нам же его бессознательным привезли. Если бы не некоторые признаки, то сложно было бы догадаться о его диагнозе. Мы же его пару дней тянули. Мог бы сразу погибнуть. Но, честно говоря, шансов у него не было. «Да, не было. Если бы я сразу сделал укол, если бы только догадался…»
Шершуков не ответил. Он посмотрел за окно. Зима. Птички на рябине клевали сморщенные ягодки. Падал снег. Так ли он был вообще заинтересован в нашем трупе. Не сказал ли я лишнего?
- Наш эксперт сегодня сам будет смотреть труп. Все разговоры такого рода пока будут только помехой разбирательству. Вы не могли бы уточнить пару фактов…
Он стал спрашивать меня о лечении, но я смотрел только на фотографию, которую следователь держал в руках: - Позволите? – изобразил любопытство я.
- Это из кармана покойного, - он протянул мне фотографию Ани, которая стояла рядом с... – вы что, знаете эту девушку?
…если мне не показалось, если я не сошел с ума, то рядом с ней был тот самый покойник. Тот самый, чья кровь стекала на резекции в желобок, тот самый, кому вчера мы с Иванычем вскрывали черепную коробку. Я не знал, что делать. Отрицать, что я знаю Аню, было бесполезно. Я намеревался как раз достать ее портрет в рамке из ящика стола и поставить перед собой. Рука механически задвинула ящик.
- Из кармана покойного? - я медленно протянул руку и почувствовал, как моё напряжение становится очевидно следователю. – Лицо такое шаблонное, типичное. Обложечное, я бы даже сказал. Мне нравятся девушки такого типа. По всему, у покойника был хороший вкус.
Остальные вопросы следователя были о сроках наших манипуляций, были и совсем нелепые - о контактных линзах – через какое время их обнаружили и сняли. Я отвечал как робот, думая только о фотографии, которая отпечаталась и висела передо мной, как большой экран, от которого нельзя отвернуться. Да, если завтрашний «эксперт» посмотрит - даже бегло – тело, всем нам несдобровать. Но какое это имеет значение. Что это за фотография? Как этот покойник смог проникнуть на такую глубину моей жизни? Если я попаду в тюрьму, то это значит гораздо меньше, чем то, что он уже попал в мою постель.
3. Тещин поворот
После работы, после перешептываний на собрании в кабинете заведующего, я поехал к тёще, прокручивая пальцами визитку Шершукова. Распрашивать долго не пришлось. Теща вздохнула, подняла грузное тело, затянутое в полиэстер, подошла к шкафу и достала альбом, раскрыв его на фотографии, дубль которой был у следователя. Моя Аня, только лет на двадцать моложе, стояла рядом с покойником, восседающем на мотоцикле. Она была в красной куртке и улыбалась. Длинные выбеленные волосы её развивались на ветру. Аня, сколько я её помнил – а мы жили вместе седьмой год – стриглась коротко. И не носила она никогда таких чудовищных вещей, как эта куртка, как этот обвисший белый джемпер, в котором её на фото обнимал человек в кожаной куртке с вслокоченными волосами и рассеянным взглядом.
- Что я тебе скажу, Петенька. Это случилось, когда Анечке было пятнадцать лет. Стал к ней ходить один… - теща промолчала - .. гад. Всё сердце измотал. Семья решила вмешаться. Но кто ж знал, что всё так получится. Мы-то думали - оженим, он остепенится. Ну и стали настаивать на браке. А семья у него негодящая совсем была. Наши мужики пьют – в салат падают. Но с ними хоть посидеть можно. А у них там такое творилось. Вертеп. Иначе не назовешь. Сначала мы этого не понимали, да и скрывали они. Нарядятся и приедут с цветами и фруктами. Вот мы мол, мать и отец. А сами оглядывают дом наш и доходами интересуются. Когда договорились о свадьбе ужо – поехали платить. Они и говорят – у нас только доллары, мы вам потом отдадим. Отдали, ага. Так, считай, пять тысяч и улетело…
Я сидел, словно раздавленный глыбой. Даже не от рассказа тёщи, а от того, что Аня промолчала и скрыла эту свою связь. Она рассказывала мне свою жизнь в мельчайших подробностях лишь для того, чтобы промолчать насчет главного. Стало быть, не был я для неё другом. И, вообще, даже это её исчезновение означало для меня конец привычной жизни, конец нашей любви, конец доверия. Будущее рассыпалось, как на конкурсе, где костяшки падают по принципу домино.
Я вообще люблю смотреть криминальные новости и детективы. Каждую минуту действия мир перестраивается с учетом новых обстоятельств. Но, попав в барабан механической игрушки следствия, ничего, кроме перманентного ужаса, не испытываешь. Все рассуждения о том, кто убийца – будто хоть одна теория, на самом деле, может выявить правду – оказались бессмысленными. Убийцей, хоть и невольным, был я. Теперь оказывалось, что у меня был мотив. Ревность. Рано или поздно Павел Владимирович Шершуков будет также сидеть на разваливающемся стуле в квартире тёщи и слушать историю аниной жизни.
Я убил. И кто мне теперь поверит, что и этого покойника я видел впервые в жизни, и узнал про него и Аню через двое суток после его смерти. Садитесь, суд ушёл. Я убил. Какого-то Данилу Мишкина. Аплодисменты. И где, спрашивается, ты, Аня.
Тем временем теща продолжала: - И знаешь, мы долго не были в курсе, что он больной. Знали, что попивает. Но они же переехали, квартиру сняли – Анечка не хотела, чтобы мы всего знали и разлучили бы их. Она вообще его болезнь восприняла как долг. Заботится там, помогать. У них даже договоренность была: детей не заводить. Какие уж ему дети-то. Ни копейки не заработал за год. То есть вот она на что решилась. На жизнь с психиатрическим больным, на уход вечный, на безденежность, бездетность и безбудущность. Мы с отцом думаем – наша в этом вина. Не думали ни чём, хотели сватов, внуков. Не разбирая колеи ехали. А они, по всему, не пара были…
Я сказал, что мы с Аней поругались, но скоро вновь помиримся и шуметь потому не надо особо. Скажем знакомым, что Аня уехала в Египет отдыхать.
Я добрался до дома. Пустые комнаты, мусор, мгновенно превративший уютное гнездо в нору холостяка, пустой холодильник, немытая посуда, грязные белые халаты, свернутые и брошенные на полу ванной. Как она ушла? Без единой вещи. Без документов. Без документов в Москве.
Оставаться в квартире не было никаких сил. Я бросил в багажник куртку и удочки и завел машину. В Львово. Поеду во Львово. Подводный лов, баня, пиво, снег. Эта формула действовала всегда безотказно. Раньше. Проверим еще раз. Не могу больше ждать звонков, не могу пребывать в неизвестности.
Я выехал на дорогу. Пробка меня несколько успокоила. Всё-таки я был в людском сообществе, в толчее, я двигался куда-то, не сидел в тюрьме – а с этой перспективой я смирился совершенно уже. Невиновный сразу бы признался во всём, да, да. Кто скрывает – тот и убийца. Пробка снизила как-то уровень переживаний моих и я поехал. Огни встречных машин расплывались – дворники размазывали снег. У доктора Афанасьева была иномарка с датчиками дождя. Мне с моим мавританским кладбищем датчики дождя не светили никогда.
4. Неожиданные вещи всегда происходят вечером
Трасса была забита до самого поворота. Только через полтора часа машин стало немного меньше. Но всё равно мы двигались монолитом неким. Я решил, что на базу сегодня не поеду, остановлюсь у Сашки в Новинках, если ключ на прежнем месте. Сашка – мой школьный друг. Я возил к нему на дачу девушек, когда у меня и девятки-то не было. Сейчас он большой человек, продвигается в политике, забросил свой старый дом, живет совсем на другом шоссе, сами понимаете, на каком. Всё в командировках. А дом этот теперь разве что мне и еще паре мужиков как база рыболовная служит. Никто о нашем мужском убежище не знает. Стоп. Стоп. Не так. ОНА ЗНАЛА. Её я сюда привозил в самом начале знакомства.
Я прибавил скорости. Правда, с тем же успехом можно было вспомнить еще миллион квартир друзей и два миллиона номеров захолустных гостиниц, но… Почему-то понял, что она должна была выбрать именно это место. Еще час и я по пояс в снегу пробрался к двери. Так и есть, дверь открывали. Но в доме тепло не было.
Я включил свет. Аня лежала на кровати у стены. Я бросился к ней. Аня умерла. Она была холоднее снега. Я сидел и держал ее за посиневшую руку. Какие-то баночки-скляночки. Я переверну пару – пустые. Нейролептики, ага. Франко Дзеффирелли. Нет, Баз Лурман. «Здорово придумано, Джульетта. Холод сохранил тебя лучше ячеек нашего больничного холодильника. Ты такая же, как всегда. Я рад, что ты наконец нашлась. Отлично выглядишь. Смотри, еще пара минут и я отвалюсь декоративным куском льда от твоего плавсредства…»
Так я сидел, пока перестал чувствовать ноги и руки. Я вышел на улицу. Снег падал. Серое небо было освещено иллюминацией дома местного нувориша. Соседи салютовали. Новый год. Русские салютуют плюс минус две недели, чтобы не промахнуться спьяну.
Я сел в машину, включил печку и стал читать… Да-да, она, конечно же, написала мне.
5. Жизнь
«Прости, моё сокровище. Я не хотела, чтобы эти воспоминания отравили нашу с тобой жизнь, я думала, что всё получится. Ты всё равно всё узнаешь. От мамы. От друзей моих. Я знала, что рано или поздно это случится. Но я хотела уничтожить в своей жизни всё, что связывало меня с этим чудовищем. Мне было 15 лет. Я ждала единственного и навсегда, как все ждут, наверное, в 15 лет. А вышло знаешь, как? Измены, пьянки, драки, исчезновения. У него было только два варианта жизни – пьяный и похмельный, но, в любом, случае я ежедневно глядела шоу «Судороги».
Эпистатусы у него были каждый день, да, каждый день. Иногда он приходил пьяным и грязным – полтела в грязи – смотря какой стороной лежал под забором, - на одежде следы ног и крови, зубы раскрошены добропорядочным гражданином, вставившим в рот ложку. Кто и когда придумал это идиотское правило – в судорогах в рот ложку вставлять. Прикушенного языка я не видала ни разу и без ложки, а вот раскрошенных зубов… И вот он приходил – мы жили в маленькой съемной однушке в Печатниках – падал мгновенно лицом вниз на кровать, изо рта его шла пена, а ноги чертили на стене полоски. Вся стена была в черных полосках от ботинок.
Знаешь, я пробовала бороться с болезнью. Но у него была форма совершенно безнадежная – наследственная. Плюс наследственный же алкоголизм. И отец у него также падал и бился. Поэтому мать переселила отца на кухню, а себе завела любовника Сафара. Толстенного азербайджанца с овощебазы, на которой работала. Они так и жили втроем. Знаешь, это было мне настолько тяжело все выносить морально. Но я молчала, в общем. Была воспитана в такой рамке: куда он, туда и я.
Я водила Данилу к врачам, они выписывали лекарства. Но пить водку он не переставал. Накурится, напьется, зажует жвачку и приходит, улыбается. А я его, проклятого, видеть не могла. Лежит, врет что-то, где был. А нигде он не был. И деньги, которые брал по три раза и у отца, и у матери, и у меня на экзамены в своем Институте Стали и Сплавов, на любовниц тратил. Мне они звонили регулярно, любовницы. И на спине его послания писали. А я знаешь, к этим отношениям подошла, наполненная стихами Пушкина и Блока. То есть совсем смешно.
И вот сижу я в очередной раз дома. Мне, в общем, зуб вырвали, а кровь не останавливается. То есть не то, чтобы фонтаном бьет, а просто чутку, но ощутимо. И никого нет. Я уже привыкла к одиночеству к тому времени. И к тому, что кроме меня про это – про его болезнь – ни одна живая душа не знает. Мать его тоже не знала. Что она, над его кроватью стоит что ли, по ночам? Его потрясет два часа, а он ничего и не помнит.
Кстати, он же мне никогда не верил, что болен. Я ему указываю – посмотри на стену, на окровавленное белье, на одежду свою, смотри – лужа мочи. А он – ты всё подстроила и очерняешь меня. Только когда мы вместе стали жить, проблема-то эта у него появилась. Узнал он о своих ночных эпистатусах. Это когда трясет несколько минут, а потом он как бы спит. И так несколько часов. Ну что я тебе объясняю.
И вот стал он исчезать. То есть заболевание стало накручиваться. Дромомания пошла. Всего исчезал семнадцать раз. Я по моргам, по больницам, по притонам – ну, кроче, извелась вся. Ну и в других городах себя обнаруживал после припадков. Считал, что так напился и врал, врал, врал… В последний раз я не выдержала, рассказала своим родителям. И они не поверили мне, говорили «любой ценой сохраняй брак, детей заводи». Единственный был способ остановить болезнь - не давать ему пить. Продержится без пива и водки пару дней – и приступы меньше, легче.
В одном из припадков у него запал язык. Он начал хрипеть, синеть, задыхаться. Я, как всегда, сидела рядом на полу и держала его голову. Смотрела на закатившиеся глаза, на пену, на дергающиеся руки и ноги и думала: «Сдохни, проклятый». И какая-то неведомая сила заставила меня стащить с кровати угол простыни и вытащить распухший язык из его горла. Он прохрипелся и через пару часов проснулся.
Когда он ушел из дома в припадке в последний раз, я перестала есть. Не ела одиннадцать дней. Потом как-то вышла из этого состояния полусмерти. И механически зажила. Полгода с мужчинами вообще не могла говорить. Потом Данила нашелся. Я не видела его, он вернулся тогда к матери. И нас развели – я подала заявление. Без его присутствия развели, по справке из больницы. Мгновенно.
Я совсем забыла про это. Сменила паспорт, прическу, квартиру, одежду, друзей. Ты появился в моей жизни. Я была очень счастлива. Пока позавчера не пришла тебя встречать в клинику. Просто шла мимо палаты и увидела, как его провозят мимо, с капельницей в вене. И я захотела, чтобы он умер. Чтобы его никогда больше не было на свете. Я зашла в сестринскую, как всегда, вроде как поболтать. И за спиной у Сони вытащила из лотков. приготовленных на вечер, пару ампул магнезии и шприц. У него была парадоксальная реакция на магнезию. Я добавила их в капельницу. Я тогда с ним стала отличной медсестрой. Специалистом по наркотикам и отходнякам. Зашла потом к тебе и мы поехали домой.
Это письмо освободит тебя от неизбежных подозрений. Прости, мой дорогой. Я просто не могу жить. Я поняла, что после такого не живут и не бывают счастливыми. Я убила эту сволочь. Больше я не имею никакого права быть с тобой. Прощай, я очень люблю тебя. Твоя Аня…»
Я вылез из машины. Достал зажигалку и сжег письмо. Набрал номер следователя.
- Алло? Павел Владимирович? Добрый вечер. Это доктор Панфилов. Как сами, как следствие?... Да, да… Я хочу признаться в двойном убийстве.
6.12.2008
Не в сети
Do it! Джерри Рубин. Быть чеченцем Мемориал. Основ
Любава Малышева
Книги для зимних каникул.
Теперь, когда наша несчастная родина находится на самом дне ямы позора и бедствия, в которую ее загнала "великая социальная революция", у многих из нас все чаще и чаще начинает являться одна и та же мысль. Эта мысль настойчивая. Она - темная, мрачная, встает в сознании и властно требует ответа. Она проста: а что же будет с нами дальше?
М.Булгаков. «Грядущие перспективы»
Газета "Грозный", 13 ноября 1919 г
Do it! – Джерри Рубин. Быть чеченцем – Мемориал. Основы советской цивилизации – Андрей Синявский
Действуй! Сценарии революции. Джерри Рубин
Издательство Гилея, 2008
Где взять? Магазин «Фаланстер»
http://www.politizdat.ru/pic/1226665692_rubin.jpg
У всех московских, да, наверное, уже и у всех снгшных социалистов доверительного возраста имя Джерри Рубина ассоциируется с пьяными панками Ленинского проспекта, липким полом, толкучкой и однобразными вечеринками, напоминающими свисток, выпускающий пар из чайника. Что еще люди знают про Джерри? Ну, кто осилил хотя бы один текст про историю американских хиппи, наверняка включил его в пантеон психоделических божеств и, врубая перед сном рок-н-ролльную молитву, наблюдает среди прочих гипнагогических лиц и Рубина. Еще про Джерри положено знать, что он был йиппи. Это слово закрывает полосатый шлагбаум понимания навсегда. Когда человек узнает четкое определение чего-то, когда надписанный ярлычок пришпилен к анатомической структуре, нет смысла искать иные значения, нет смысла погружаться на глубину, если точно знаешь, что там. Вот йиппи. Что это такое? Хиппи, но против хиппи. Пацифисты, но агрессивные. Ничего не понятно, да. О силе нашего равнодушия к фигуре, задрапированной во вьетконговский флаг, говорит то, что в русской Wикипедии нет страницы про Джерри Рубина. Я прямо специально проверила свое предположение. Продажный и не особо руливший шестьдесят восьмым Кон-Бендит есть, а для Джерри места не нашлось.
В общем, наконец в русской версии вышла книга, написанная самим Джерри: «Сделай это!» («Сценарии революции»). Можно забыть про выдумки апостолов и обратиться к первоисточнику. И как-то сразу понятно будет, почему про Джерри говорить неудобно. Он вообще предпочитал не разговоры, а действия. На действия мы небогаты. Смешными кажутся шествия «черной сотни» по сравнению с полумилионными антивоенными протестами прошлого. Грошовые комедианты на фоне бунтарей. Что, тогда было либеральнее? Били слабее? Думаю, что так же. Дело в людях. Времена – не меняются. А вот людей смелых за пятьдесят лет (а кое-где и за сто) повывели основательно. Представьте в наши дни человека, который бежит за милицией с просьбой арестовать и его, присоединяется ко всем левым пикетам и забастовкам, которые видит, захватывает университеты и приходит в суд в костюме Санта Клауса. Попади Джерри хоть на одно из наших собраний, он бы просто умер от горя. От унылых наших акций, от трусости, от монотонных криков в разнобой, от нашей малочисленности и неизобретательности, от нашей бесперспективности и приверженности грантам. От того, как активисты друг друга продают. Человека, который работал в избирательном штабе Свиньи, баллотирующейся в президенты, вряд ли можно хоть чем-то было удивить больше, чем неумением распечатать листовку, найти пяток-другой тысяч долларов. Ужас увольнения с работы был недоступен ему. А можно ли было испугать далеким расстоянием до акции человека, ведущего марш на Пентагон? Схватить передвижным призывным пунктом - того, кто звонил военщине и просил ему прислать повестку побольше, сжигая ее перед камерами?
У нас в стране не было ни таких людей, ни таких демонстраций. У нас не бывает в протесте настоящего длительного, а есть только герои неснятой ленты: «Срать на идеалы юности. Жизнь после протеста». Прости нас, Джерри. Спасибо за книжку.
Быть чеченцем: Мир и война глазами школьников
Мемориал, 2004 г.
Где взять? В «Мемориале»
http://www.knigoprovod.ru/photos/1352781226577260.jpg
Есть книжка, которая напоминает обществу, что чеченский народ по-прежнему живет на оккупированной Россией земле. Что у каждого чеченца есть шрамы от осколков.
Собрание биографических детских сочинений наверняка удивит вас. Вы почувствуете, что принадлежность существ к разным подвидам не есть повод для ощущения превосходства. Многие из читателей столкнутся с необычным для себя уважением к роду, к культуре своего народа и, что самое странное, к культуре других народов. Неожиданно для детей «террористов», правда?
Дети не высказывают ожидаемой ненависти к русским. Дети, в общем, и пишут то на русском. Искалеченная родная речь еле проступает в книге. Полагаю, «русский» - это и есть «русскоязычный». По крайней мере, так было раньше. Называя свой сайт в 2002 году Сетевой дом русских хиппи, я не могла и предположить, что от слова «русский» через пару лет повеет таким духом, что название сайта придется урезать до «Хиппи».
В сочинениях дети, в основном, спрашивают: «За что нас убивают?» Рассказывают о своих погибших на русско-чеченских войнах родных. О условиях своей жизни. О соседской взаимопомощи. Пишут люди, наши современники детство которых прошло в подвалах городов, находящихся под обстрелом в наши дни. В то самое время, когда мы думали о том, достаточно ли мы модно одеты и не повредит ли фигуре еще одна порция супа. Важно понять, что для того, чтобы вы сидели мирно в московском кафе, на Кавказе убивают и будут убивать людей. Заменяя прилагательное перед словом «террорист» согласно направлению ветра. Ибо это работа империи – создание пограничной кровавой кромки. И так будет, по-видимому, всегда. По крайней мере, пока так было. За что убивают?
Маленькая книжка – очень грозное обвинение. Некоторые немцы не идут служить в армию, ощущая историческую вину. Едут на альтернативку социальными волонтерами в развивающиеся страны. Немецких юных фашистов ссылают в нашу Сибирь для исправления. А мы, русские, почему-то не ощущаем никакой вины. Никогда. Традиционно уничтожая вокруг себя всё ИНОЕ. Да мы живем в ней, в этой Сибири, в бесконечном дремучем лесу. Где если и есть какой ученый кот, то он ходит на цепи. И некуда нам уже дальше сослать свой собственный слабоумный народ на перевоспитание. И нет у русских никакой исторической духовной миссии, а есть только беспросветный лес безумия. Русские марши множатся и маршируют по России. Вагоны, набитые солдатами с фенотипом и манерами дебилов, идут на Кавказ. Колонны бронетехники движутся в Грузию. Патриотический телеканал «Звезда» предлагает по 60 000 рэ журналистам за работу в горячих точках. Укрепляется украинская граница. Учения в околоамериканских водах идут полным ходом. Коричневая гадина ищет, где бы развернуться. Фашизм – это игра в салочки. Догнал? Осалил? Тебе водить!
Но как видно, история сильнее любых государств, любых войн. Правда – всегда рано или поздно торжествует. Пройдет сто лет и вместо уроков фашизма/православия русский учитель, обреченный на рефлексию исторической вины, будет писать на доске белое пепельное слово «Хайбах». И русские призывные пункты таки превратятся в пункты призыва на альтернативную службу. Потому что от того, называют ли геноцид - зачисткой, убийство – защитой родины, фашистов – патриотами суть дела не меняется.
Найдите себе эту книгу.
Основы советской цивилизации Андрей Синявский
Аграф, 2001
Где взять? Дом книги на Новом Арбате
http://images.zone-x.ru/36%5C48178.jpg
В томик собраны лекции о метафизике Совка, прочитанные в Сорбонне и в Колумбийском университете. Я не знаю, ощутили ли Франция и Америка какие-то заметные перемены в своем состоянии с появлением Синявского у них, но в России после высылки Андрея Донатовича ощущается невосполнимый дефицит интеллекта. Катастрофически малый тираж книги явно не восполнит этого дефицита.
«Основы советской цивилизации» – всеобъемлющи. Учебник, который невозможно будет уже переписать, подстроить под очумевшую от собственного всевластия надстройку, на котором не выбьешь имя нового фараона. Правда, будет очень сложно читающему внезапно осознавать себя дворнягой, не поддающейся очеловечиванию. Никого, кроме окончательных посредственностей, остаться в России за столетие террора и не могло. Купите себе значок: «Член общества без перспективы». Вкурите в существование без надежды на перемены. Здесь их не может быть по определению. Ребята, мы в живем в виварии.
К концу книги, когда автору все больше и больше начинает идти тога ни разу не ошибавшегося пророка, когда уже хочется так, запросто, подойти и отломить себе лавровый листок с его венка на память, становится совсем печально от грядущих перспектив. Я бы даже сказала, что Булгаков в свое время написал таки «Грядущие перспективы» – лайт. А Синявский расширил версию.
Недавно в Москве переименовали в честь Солженицына улицу. Открыли памятник Мандельштаму. Два вопроса в связи с этим. Почему эти два события не произошли раньше? У нас же уже официально (не смеяться) 17 лет как «свобода». И второй вопрос. Почему они произошли именно сейчас? Что, окончательная безопасность Мандельштама доказана, не воспрянет? Точно?
По «Культуре» на днях показали «Абрама и Марью» - фильм Александра Столярова. Я как раз заканчивала читать «Основы…» и было радостно увидеть и картину, и кадры с последних московских Терцин. Я так понимаю, кино то тоже показали только потому, что теперь можно сколько угодно и чего угодно печатать, показывать и кричать. Не осталось ни видящих, ни слышащих, ни понимающих. Одно такое широкое русское поле, засыпанное мусором.
Читайте книжки. Пишите книжки. Что еще можно делать в тюрьме?
7.12.2008
Не в сети
Стремление к минимализму
Любава Малышева
Вы никогда не замечали, что люди, стремящиеся к минимализму, всегда делают это за чужой счёт? Мы живем в пятикомнатной квартире, большая семья, три поколения. И все, как назло, стремятся к минимализму. Точно не помню, когда это началось. Кажется, после того, как мы одним вечером посмотрели по первому какой-то странный фильм про спасение планеты. Дедушка даже не заснул, настолько убедительными, пронзительными и вышибающими эмоции были герои ленты.
С тех пор каждый день, приходя к себе, я обнаруживал пару новых предметов. Свёртки, коробки, рулончики, ящички, сумочки, кулёчки вываливались на меня с полок шкафов, из под диванов выкатывались колонии гантелей, окно распухло от старых книг, сложенных горкой как раз до уровня, прекращающего проникновение солнечных лучей в когда-то просторную и минималистичную комнату.
Просьбы и уговоры ни к чему не привели – родные решительно не хотели считаться потребителями, а некоторые утверждали, что им свободное пространство неоходимо жизненно: «Лапуля, у меня астма». В меня тыкали указующие персты и клеймили «мелкобуржуазным эгоистом». Бабушка упрашивала ненадолго потерпеть присутствие рядом мешка с клубками, дед укладывал вдоль стены все новые и новые доски, вещи сестер окончательно вытеснили мои немногочисленные одежды. Тётушке не хватало места, чтобы уложить ровно коврик для йоги. О моём присутствии в комнате говорил заваленный барахлом комп и разбросанные кое-где носки.
И я решил: «Баста, выношу весь этот хлам».
Сначала я сложил гору из пакетов с вещами, от которых нашей семье следовало избавиться, в коридор. Потом сбегал за грузовым лифтом. Пара часов - и я снова стал обладателем десяти квадратных метров. Показалось, что грудная клетка стала шире. Некторое чувство полета приподняло меня над реальностью.
На всякий случай я нагнулся, чтобы посмотреть, ни осталось ли чего под кушеткой. «Дед!» - с ужасом понял я. Уже после того, как я вынес вещи, дед незаметно засунул под мою кровать несколько реек.
«Так дело не пойдёт», - я возмущенно зашагал с рейками в направлении баков для строительного мусора и только лишь швырнув рейки в контейнер почувствовал абсолютное освобождение.
Груда старья колыхалась на ветру. Я было собирался двинуться домой, когда понял, что на соседнем газоне лежит женщина с окровавленной головой.
«Ого, - подумал я, - интересный способ стремления к освобождению от излишнего». Я набрал на телефоне номер экстренной службы. Приехала милиция и надела на меня наручники. Скорая помощь забрала женщину.
Я сидел в милицейской машине и слушал перебранку между ментами. Оказалось, что меня арестовал наряд, к которому наша мусорка отношения не имела. То есть территория до газона курировалась одним отделением милиции – это там где стоял я, когда прибыли спецслужбы. А женщину приняли с зоны второго отделения. Теперь они ругались на тему, кто же будет дело вести. В конце концов я оказался в кабинете с синими стенами и зарешеченным окном.
После часа обстоятельного допроса о том, почему я хожу по городу без документов и в комнатных тапочках, убедившись в том, что имя, которое я считаю своим, не находится в розыске, меня переместили – в наручниках же, в камеру. Где я и просидел до вечера. После чего у меня взяли подписки о неразглашении и невыезде и вывели из милиции.
Родные мои времени не теряли. Моего отсутствия, похоже, не заметил никто. Младшая сестра установила на освободившейся нижней полке шкафа трехэтажный розовый домик для Барби. Освободившийся я лёг на диван и уснул, решив больше никогда в жизни не выходить из дома.
Разбудили меня милиционеры. Оказалось, что женщина, которую я заботливо сдал в скорую, пока не приходила в сознание и что я – главный подозреваемый. Я ходил в отделение аккуратно по повесткам. Милиционеры спрашивали почти одно и то же. Они считали, что я издеваюсь над ними, когда на вопрос: «если вы обнаружили женщину, то зачем же вы тогда позвонили?» я отвечал что-то вроде: «на моём месте так поступил бы каждый» и «я всего лишь исполнял свой гражданский долг».
В нашей семье говорят теперь, что мне повезло с тем, что женщина выжила и рассказала, кто избил её на самом деле. Иначе моё стремление к минимализму закончилось бы совсем иначе.
А так, если всё таки говорить о том, зачем я это всё рассказал… Странно, что никто не думает, когда убирает свой дом, что мусор он просто выносит наружу. Избавление от ненужных вещей – это просто перемещение ненужных вещей. Не более того.
10.12.2008
Не в сети
10 долларов
Корпус наш называется Крокодил. Он нежно зелёный. И это концепция.
- Лёва, в общем, принцип такой, - говорил Сашка, в недавнем прошлом наш ординатор, доктор с огромными, небесно голубыми глазами. Полгода назад со ставки в 600 рублей он срулил в фармакологическую фирму Керк и начал со ставки в шестьсот долларов, развозя «подарки» главным врачам клиник и рядовым докторам. Наши ординаторские и без Сашки всегда были наполнены ручками «Тепрофан» и «Нормонерв», у каждого врача есть сумка Керк, а зимой нашем старшим научным заплатили за поездку в США на конференцию по индийским генерикам. Убежденные во вреде генериков, а больше – в американском капиталистическом счастье, доктора теперь боготворили сотрудников Керка. Вот уже и Маня Варсонофьева принесла Сашке чай и булочку .
– Саш, только сахара нет. Вот лактулон-9 кинь, это гомеопатический, мы для Гереона исследовали, чистая лактоза, кинь.
Сашка протолкнул шесть таблеток лактулона в чашку и размешал.
– Спасибо. Итак. С каждого рецепта супериола тебе отходит 10 долларов. Блокнот, - он протянул мне толстый рецептурный блокнот. На каждом листке его было написано «Капс Супериоли нумеро 50».
- А сколько вообще стоит пачка?
- Дорого, Лёва, дорого. Но тебе только десять. Дело не в цене препарата, а в нашей с тобой дружбе.
- А как его назначать-то?
- Ну, назначай три раза в день, в течение трех месяцев. Сам понимаешь, сколько тебе с пациента. Это помимо исследования, само собой. Скажешь – курс в полгода. Итого….
…Варсонофьева снова прошла мимо, не отрывая глаз от Сашки. Еще бы – все наши доктора носят рвань, а у Сашки костюм, от которого сияние исходит. Серый костюм. Что стало с его стрижкой, что вообще за год – ведь год всего прошел – что стало с этим человеком? Теперь он дороден, доходен и улыбчив. Варсонофьева – девушка, лицо которой вырубали в скале топором, очень гордится тем, что она москвичка в шестом поколении. Однако костюм Сашки, видимо, уже кажется ей более значительным достижением в жизни. Поскольку про шестое поколение она сегодня не напомнила никому ни разу. Прикусила, то есть.
- А при каких диагнозах его писать?
- При всех пиши, что тут думать. Всем реологию надо улучшать, так? Смотри. Нам надо подборку из трехсот пациентов сделать. Я думаю, за пару недель наберу в Крокодиле. Пролонгированное им надо – то есть через три месяца снимаем ксерокопии с уже амбулаторных историй. Со всех историй, разумеется – и с тех, кому давали, и с тех, кому нет, но там мы впишем – и получаем капиталы наши. Годится?
- Годится, - не раздумывая, ответил я. Сегодня я должен был вернуться к себе домой, где из еды оставалась только посуда. Я жил в трех станциях метро от клиники, снимал комнату. И это было еще большой удачей. Потому что с деньгами был облом. Приходилось выходить из дома в шесть. Я еле-еле успевал на пятиминутку, шел пешком.
- То есть, Керку мы сдаем триста – получаем по две тысячи на нос. И с рецептов ты имеешь долларов 700. Ты ж семьдесят за три месяца окучишь? Окучишь. Если будут осложнения от тех, кто таки купит и будет пить, сами дураки – эти истории в урну и переписать. Кул?
- Как обычно, ога.
Сашка встал и засобирался: - Общий привет, привет Варсонофьева, москвичка в шестом поколении, не болей. Ушёл.
Я повертел в руках демонстрационную пачку «Супериола» и механически вытащил вкладыш. Фармакокинетика…показания…противопоказания…тьфу ты, по лекалу они штампуют их что-ли? В прошлом препарате «Киреаза-55» лежал точно такой же вкладыш, те же показания и кажется даже дозы те же. Чушь, полная чушь. Надо было скоренько пойти пообедать.
В столовой ко мне подошла буфетчица, Нина. Толстая, белокурая, лет сорока. Раньше она работала в пищеблоке нашего отделения и даже пару раз оставалась на моё ночное дежурство. Так что сами понимаете, пришла она с тарелкой капустных пирожков. - Лев Ефимович, у меня такая беда стряслась…
- Что, Нин?
- Ася заболела.
Ася – дочка Нины. Рахитик с бантами.
- Что с ней? – осторожно спросил я, предвидя перспективу хождения и прошения за дочку буфетчицы и всей душою надеясь, что у Аси сопли или понос.
- Слабость какая-то. Всё лежит, лежит. Плохо учится, уроки пропускает.
Я несколько минут помолчал и сказал: - Знаешь, давай пока не торопиться с обследованием. Вот тут мне один друг таблетки американские подбросил. Суперсредство, практически – панацея. Давай Аське три раза в день, три месяца минимум надо пить. Вот эту коробку забирай, а я тебе еще сейчас выпишу рецепт, средство учётное, в нашей аптеке продаётся. Слышишь? Только у нас бери, дешевле.
Ну да, ну да. В другой то аптеке и лекарства такого не найдешь, Нин, – улыбнулся я про себя. Я ехал на лифте в отделение. Дело пошло. Еще до окончания смены я прописал «Супериол» пятидесяти больным нашего отделения.
У нас последний год идет большой перегруз. Доктора ездят по научным конфам. Подкидывают пациентов, как кукушки. Ящики стола моего забиты историями доктора Завьяловой и профессора Мартиросяна. Всем назначен Супериол. Итого – 500 долларов. Стало быть, еще двадцать человек. Сегодня надо не забыть прописать все заборы крови.
Прошел месяц и я наткнулся на Нину около двери клиники. Нина была в черном.
- Что?
- Ой, Лев, - всхлипывала Нина. – Одна я теперь на белом свете. Ей приходилось соблюдать субординацию – говорили мы на пороге клиники. И это было очень кстати. Мне хотелось сейчас утешать её, чтобы там не произшло. – Асенька моя шла из школы позавчера, побежала за автобусом, упала уже в автобусе и умерла.
- Что врачи сказали?
- Кровоизлияние в мозг сказали. Бывает у молодых.
- Что с похоронами? Решила?
- Да, всё вроде договорено уже, повезем в Курск хоронить. И знаешь, Лёва, я наверное, уеду насовсем. Потому что мне теперь эта Москва самой то. Буду у могилок своих жить.
Я сказал что-то из тех быстрых шаблонов, которые все используют в таких случаях. Постоял еще у двери-вертушки под ударами плеч бегущих во всех направлениях сотрудников, распрощался с Ниной и ушел.
Всё бы ничего, если бы вчера не умер больной Пальцев. Тоже от кровоизлияния в мозг. Надо глянуть, что там у него. Вроде, тоже на «Супериоле» шел.
Так и есть – закрыл я историю. Плюс два инсульта на «Супериоле». Я набрал Сашке.
- Значит, смотри. В общем и целом, нормально. Фиктив пишу, реалы тоже веду. По реалам – смерть от уремии, списали на хронику. Один инсульт у алкаша, тоже пойдет мимо кассы. И один ребенок умер тоже от кровоизлияния в мозг, но это можно просто не учитывать. Пара кризов было, но мы «Супериол» понизили, можно будет как вариации описать. Когда ты приедешь? Отлично.
По срокам мы укладывались. Неделя бумажной работы, ксерокса, выписок, фотографирования десятки пациентов и наше исследование для Керка было готово.
- Ты знаешь, у меня сложилось впечатление, что это адская вещь.
- Ну да. Её и будут применять не на грудниках. Керк ее продаст в Африку, в какую-нибудь недоразвитую страну и негры за небольшую сумму вкрутят его в медицинскую госпрограмму. Еще и рады будут, что со скидкой купили. А наше дело – маленькое. Доказали клиническую безпасность, узкую задачу решили, юридическую, можно сказать. Керк таких пачек знаешь, сколько собрал? - Сашка встряхнул в руках коробку с историями. - И нигде, ни в одной – никаких побочных эффектов. За случаи с побочными не платят. Заруби себе.
Всё прокатило и в этот раз. Нам отсчитали гору денег. Когда Сашка принес мне две штуки, я так сжал бумажки в руке, что они намокли. Метнулся в обменник, в супермаркет. Дома, после того, как я съел всё, о чем мечтал долго-долго-долго, я лежал и мучался животом. Как тяжело быть врачом в этой поганой стране. Хуже только в Зимбабве, наверное, подумал я и пошел закинуть халаты в стирку. Пятница, завтра суточное.
Я не знаю, из чего они варят эту еду. Но я никогда не пробовал ни первого, ни второго, просто расписывался в книге. Пациенты это тоже не жрут, разве что нищие бабки в геронтологическом, у которых никого нет. Те, что вообще еще двигаются - те едят больничную бурду с крысами и тараканами. Недавно Павлик из геронтологии опять вступал в наследство. Уже вся больница смеётся над Павликом. Пятая бабка завещала ему квартиру. Да, мне не на что рассчитывать. Павлик, Павел Иванович, обошел меня на всех кругах.
Я позвонил Сашке: - Слушай, ну что там, когда вакцину дадите, есть хочется.
- Старик, если тебе критично, денег подкину. А вакцина на подходе. Сначала мы со средствами массовой дезинформации поработаем, они должны тему гриппа покрутить. И тогда мы запузырим исследование и прогу вакцинации одновременно. Чтобы у нас и клиника подошла и продажа была – одна перевозка дешевле обойдется мне. В России на Керка не надо документов, это они для французов исследуют. Только это надо будет делать без зава, а то и ему отстегивать. Как витаминчики проведем, ок?
-Ок, - кивнул я трубке. Мне то что, пусть как витаминчики. Сто рублей медсестре Кате за каждого пациента – лучше чем пятьсот долларов заву. Подкожно в плечо. С утра, до еды. Витаминчик.
Сашка привез сумку-холодильник с вакциной. С вакциной было больше канители, но и денег давалось больше. Надо было центрифугировать кровь, запечатанную в маленьких пробирочках, складировать в холодильнике и вести нехилую отчетность. Но за полгода работы по вакцине я реально мог поднять подержанную иномарку. Стоило напрячься.
- Доктор, доктор, Колыванов не дышит.
Так и есть. Мертв. Подох, собака. Минус десять долларов за случай, десять за заборы крови, напрасно отданы деньги Катьке, и за писанину никто не заплатит. Эх, Колыванов, минус сорок долларов.
Придумал эпикриз, дописал назначения, которые «сделал» Колыванову утром. Санитарки перестелили. Больной Кальмук въехал на место Колыванова из коридора. Кальмуку Препарат G-05 введен был около недели назад, Кальмук подавал большие надежды на оплату случая.
Вообще, G-05 осложнялся невероятными сочетаниями симптомов. От разных партий больных то неукротимо рвало – и отделение писало в ИБ – энтеровирус. То слезоточило – появлялся аденовирус. Некоторых старух совершенно съели стафилококки – зав даже вызывал санитаров-дезинфекторов. Некоторое время левомиколь и хлоргексидин стали назначаться чаще супрастина.
У меня в последние дни развилась даже какая-то мания – всё время считал в уме деньги. Срок оплаты подходил. Каждые три дня от Керка приезжала девушка с маленькой холодильной сумкой и увозила кровь. Отчетов мы не отдавали, отчеты были хлеб наш. Я скоро куплю машину, я скоро куплю машину… С машиной меня точно возьмут, я так долго уже в связке с Сашкой…
Я много раз и сам ходил в Керк. Я тоже хотел красную иномарку, серый переливающийся под лампами костюм, хотел, чтобы Варсонофьева принесла мне чаю и глядела на меня завороженно - как на божество, которому позволено всё. Но меня не брали в Керк. Мест не было. Подсуетились коллеги. Но я не унываю, всё впереди. С моим ли опытом унывать. Куда этот Керк от меня денется?
13.12.2008
Не в сети
Z
Любава Малышева
За приём я обычно беру 200 долларов. Секретарша обязательно предупреждает всех моих посетителей о сумме, которую им придется выложить за сеанс. Равно как и том, что беседы должны быть еженедельными. Для меня самого большая загадка, откуда берется этот нескончаемый поток обеспеченных людей, готовых на безумные расходы в течение нескольких лет ради решения своих пустячных, по сути, психологических проблем. Впрочем, наверное, этим вопросом задаётся каждый психоаналитик. Работа проста. Слушать и делать выводы, которые подсознательно блокирует сам пациент. Впрочем, если вы захотите заработать таким же способом, вам понадобится еще кресло, диван, лампа и секретарша Джейн. На трехмесячных курсах психоаналитика можно запросто купить себе подходящие для устройства собственного кабинета документы. Случай, который предстояло разобрать сегодня, в субботу, 20 декабря, был и вовсе простой. Молодой человек, у которого проблемы с девушками. Вернее, парень, который не может завести отношений ни с одной девушкой. Типично. Джейн приоткрыла двери. Напротив меня обосновался тридцатилетний холостяк. Я пожалел, что мне не с кем заключить пари о том, что я не нуждаюсь в разъяснениях ситуации. Моя практика продолжалась всего пять лет, но, клянусь Богом, пяти лет хватило для того, чтобы убедиться в том, что личности не существует. Личность – миф. Все приходившие ко мне изо дня в день говорили одними и теми же идиомами. Сюжеты рассказов были неотличимы друг от друга. Иногда я обводил куски текста рассказа пациента N и переносил в новый документ – слова даже рождались у пациента S в том же порядке. Таинственное перестало существовать для меня. Нервная деятельность оказалась чем-то вроде пищеварения, которое протекает примерно одинаково у всех людей. Одни и те же ферменты выделяются на одни и те же продукты из одного и того же магазина. Можно не ждать отклонений. Все случайности укладываются в ящик скромного набора предлагаемых вариантов. - Доктор, - начал Z , - у меня очень необычная проблема…. О, я был рад этому началу. Оно, по крайней мере, означало, что не прийдётся разбираться хотя бы с импотенцией и бесплодием. Я мысленно убрал из своего воображаемого набора психологических карт две центральные. Наверняка сейчас затянет песню про алкоголь… - …я вижу будущее. Так, долгих отношений у нас с этим пациентом не выйдет. Надо дать ему карточку Клауса. Клаус работает психиатром. Клиника совсем недалеко, квартал отсюда. …когда я хочу познакомиться с какой-нибудь мало-мальски симпатичной девушкой, я ясно вижу всё, что произойдет у меня с ней, вижу первые встречи, букеты, задний ряд кинотеатра, кафе, она сидит напротив, заломив пальцы, смотрит в зеркало, определяя, достаточно ли красива, чтобы разбить мне сердце, вижу лица наших детей, постельные сцены, ссоры, драки, лица ее любовников, моих любовниц и даже цветочки вокруг памятников на кладбище. Причем всё это проносится перед глазами моментально, иногда зрительные образы так ярки, что, по возвращении в реальность волосы девушки могут некоторое время казаться седыми… - То есть вы хотите сказать, что теряете интерес к девушке, потому что будущее не представляется вам загадочным? – спросил я, когда смог преодолеть свое удивление. Пациент был совершенно нерядовой псих. - Именно. - Но отчего вы уверены, что всё произойдет именно так, как вы ощущаете. - Я проверял это много раз. События развиваются именно так, как я увидел. На самом деле всё это лишь ощущение. Но доказать это пациенту возможности никакой не представляется. Надо попробовать противосудорожное все-таки. - Вы не пробовали обращаться к докторам, которые лечат медикаментозно? - Доктор, давайте я покажу вам, как это происходит. У вас в приемной сидит медсестра… - Джейн. - Да, Джейн. Дайте мне листок бумаги. Я протянул ему листок бумаги. Z быстро начал писать фразы - одну под другой. Не дописав предложения, на середине листка он резко протянул его мне: - Можете пригласить её? Вошла Джейн. - Что угодно? – девушка заглядывала в темную комнату, прищуривая глаза. - Скажите первое, что придет вам на ум, - прочел я по листку. Джейн было запнулась, но, почувствовав себя участницей важного медицинского эксперимента, произнесла: - Сегодня вечером я непременно окажусь в суши-баре и закажу роллы с авокадо. - Еще, - механическим голосом сказал я, не отрывая глаз от листка. - Роберт – это наш квартирант, доктор - вчера забрал свои вещи и съехал. Надо будет договориться, чтобы его почту пересылали по новому адресу. Все фразы, сказанные Джейн, движения её рук, упавший на лоб из-под белой шапочки локон, всё было написано на листке, лежащим передо мной. Розыгрыш, не иначе. Я принял подобающий в случае розыгрыша серьезный вид и подумал, что деньги в кассе и уж за 200 долларов я доиграю свою роль. Если уж так хочется моим друзьям. Вот только откуда они появятся в бумажных колпаках с криком «Сюрприз»? - Вы видите? – спросил Z . – Вряд ли вы поверите так сразу. Но это продолжается уже много лет. И нет никакого способа избавиться от странного вИдения. - Послушайте, - сказал я, - сохраняя максимальную серьезность. Но вы можете неплохо зарабатывать с таким талантом. Предсказывайте людям их будущее. Это особенность, которая, может быть, и есть способ вашей реализации. Поговорив в таком ключе, распрощавшись с пациентом и назначив ему консультацию через неделю, я вернулся к Джейн: - Чего ради это вы разыграли меня? Джейн недоуменно посмотрела на меня из-за конторки. - Когда? - Джейн, вы договаривались о чем-то с пациентом, который только что вышел? - Я? О нет, доктор. Когда подошла его очередь, он положил деньги и прошел к вам. Я положил перед Джейн текст, который начинался словами: «Что угодно…» Джейн вчиталась и спросила: - Это что? Вы зачем записали мои слова? Я окончательно запутался, забрал листок и отправился домой, через пару дней забыв про странного пациента. Надо сказать, я тоже не женат. Сначала мои средства не позволяли этого, а сейчас и сам не хочу позволять никому тратить мои средства, что при женитьбе неизбежно. Многие найдут одинокий образ жизни скучным и пустым. Но почему полная чаша существования непременно должна быть наполнена топотом детских ног, подгузниками и женскими криками? Почему однообразие суеты вокруг холодильника и детской кроватки признается обществом за некую здоровую норму, а человек, проводящий свои вечера за чтением газет, считается неполноценным. Я, конечно, скрывал от сотрудников, что не женат. Говорил, что у меня есть невеста, что свадьба планируется. Этого хватало - люди не чувствовали во мне нечто опасное, антисоциальное и чужеродное. Одиночки очень раздражают общество, ибо они своим существованием доказывают, что можно жить как-то иначе, без гамаков, пикников, лодок и велосипедных прогулок. Без семейной супницы, будь она трижды проклята. Да-да-да, я – убежденный холостяк. То есть сапожник без сапог. Психолог с психологическими проблемами. И такое бывает. В последнее время я часто думаю, что люди считают нормальными самых убогих своих собратьев. Людей усредненных, предсказуемых. Психопаты же – это и есть двигатель общества. Сила его. Люди с постоянно раздраженными нервными клетками. Почему люди, производящие шум и движение считаются приемлемыми лишь до тех пор, пока они не натыкаются на какой-нибудь грубый порок общества и не начинают его обнажать публично? Почему всегда после этого их объявляют больными и списывают в утиль?... Я не заметил, как прошла неделя. Иногда день недели я определяю по пациентам. Сегодня снова приходил рефлексирующий на тему своих сексуальных невозможностей господин. Стало быть, сегодня суббота. - К вам Z , - заглянула Джейн. Я совсем забыл его. Моя память просто вытеснила странного человека. Я постарался на этот раз рассмотреть Z внимательнее. Прежде, чем он ляжет на кушетку, я сяду в кресло у изголовья так, чтобы не видеть лица пациента и прежде, чем он продолжит рассказывать. Ничем не примечательное лицо, черты, не оставляющие после себя эмоции, стертый, прозрачный взгляд, полное отсутствие всякой энергетики. - Самое ужасное, что я не могу перестать предсказывать события. Я не могу отрешиться от реальности и не чувствовать, что девушка, которая мне симпатична, сломает руку или будет мучатся от родовых схваток. Перегрузка чувствами, отрицательными и положительными, сексуальными эмоциями еще не происходивших сцен держит меня в постоянной депрессии. Я перестал выходить из дому. - Можете ли вы точно припомнить, когда вы увидели будущее в первый раз? - Да, конечно. Это тоже само по себе любопытно. Я, двадцатилетний, загорал в шезлонге – мы как раз с родителями отдыхали во Франции. Ко мне подсел мужчина средних лет и заказал напитки. Нет, он не оплачивал их – пляж был из тех, где вина и коктейли разносят. Стало быть, он просто пригласил официанта. И мы стали говорить с ним о жизни, о девушках, которые ходили по пляжу… И, самое забавное, он тоже страдал от способности предвидеть… Еще удивительнее то, что когда он ушел, на кресле рядом остался бумажник. В нём лежали кредитки и около 1000 наличными. Я нашел бумажник спустя некоторое время, кинулся искать своего пляжного соседа, но тот исчез. Отдать ему деньги я так и не отдал, потратил на морские безделушки. На сувениры для знакомых. Я пошел к отелю и увидел девушку в белом костюме. С неё-то всё и началось… Он рассказывал долго, больше часа и я обдумывал, на сколько лет затянутся эти его рассказы, если он продолжает предвидеть, и продолжит говорить обстоятельно и с теми же подробностями – с именами внуков воображаемых спутниц. Что, если он пожелает оплатить достаточное для этого бесконечного рассказа число моих консультаций? Тогда кредит за дом будет выплачен гораздо раньше, чем я планировал. Z ушел. Я взял ключи у медсестры, вытащил из сейфа пачку денег и отправился вместо обеда за новогодними покупками. Несколько тысяч долларов за безупречный английский костюм, исключительные ботинки и фетровую шляпу – разве это плохие подарки самому себе на Рождество? Себе премию не выдашь. Приходится выкручиваться. Вернувшись с горой свертков, я поднялся сначала к себе в кабинет. Затем спустился поглядеть в книгу приема. Джейн что-то писала. Странные мысли наполнили мою голову. Джейн была у меня красавица. Если бы я не был убежденным холостяком, я бы даже обратил на это внимание. Все-таки я тупица. Наверняка что-то есть в этом в том, чтобы просыпаться с кем-то по утрам, приносить булочки с шоколадом и кофе…. Джейн остановилась и спросила: - Да? У меня закружилась голова. Я вдруг увидел, как Джейн стирает в тазу бельё. Словно наяву передо мной стали мелькать картинки: красные от холодной воды руки Джейн, маленький мальчик, прицепившийся к моей штанине, лобовой удар в авто, кровь, разбитые лица, девочка играет в мяч… Я выскочил из приемной на воздух и начал дышать. Джейн выбежала за мной, тревожно глядя мне в лицо: - Что с вами, доктор ? Вы чуть не упали в приемной. - Ничего, ничего, - я махнул рукой, пытаясь преодолеть наваждение. Лицо медсестры, мерцая, превращалось в лицо уродливой старухи с седыми кудрями. Глаза обступали морщины и рот съеживался. Мгновение – и на меня снова глядела моя кареглазая Джейн. Без плаща, в одной рубашке, я кинулся к трамвайной остановке. Начиналась метель. Очень мелкий снег засыпал землю. Надо было отдышаться и всё обдумать. Я присел рядом с дамой в красном. На минуту задержав на ней взгляд, я понял, что заболел. Я был тяжело болен и причиной этой болезни был пациент Z . Снова передо мной прокручивались валы жизни, выжимая неснятые фотокарточки. Я выпрыгнул на остановке и побежал в клинику. Только бы Джейн еще была на месте. Я издалека заметил ее за стеклом окна. Она делала запись в журнале приема. Я снова оказался в теплой приемной. - Джейн, сколько Z заплатил за прием? - О, я как раз хотела уточнить у вас условия договора с Z . Дело в том, что по договору он должен был нам 400 долларов за два приема. Я подумала, что он заплатил вперед, когда положил 500 долларов. Но дело в том, что сегодня он тоже принес 500 долларов. Деньги я отнесла в сейф. Не правда ли, странно? Вы оговаривали с ним иную сумму, доктор? 15/12/2008
Не в сети
От любого часа...
Любава Малышева
От любого часа отнимаю два,
От любого шага - тоже.
Так лучше, ты права, как всегда, права -
Иначе и быть не может.
Угадай простое слово - шесть букв.
На картах бесконечная дорога.
Мой друг, мой драгоценный друг -
Это всего лишь шесть вздохов...
Я хотел остаться, да и повод был.
Ты сказала: "- Останься в прошлом".
Человек, с которым я говорил,
Оказался случайным прохожим.
...Не придавай значения.
Нормально, не мало и не много.
Всего лишь каких-то там шесть вздохов
На одно русское предложение.
15.12.2008
Не в сети
Демидовские
Любава Малышева
Демидовские
Сцена 1. Есенин
Есенин Сергей проживал в самом крайнем доме. Демидовские точно не знали, какой родней он приходился поэту и приходился ли, но, на всякий случай, относились к Есенину благоговейно. Бутылка в есенинских руках казалась продавщице сельпо - ну и другим местным - атрибутом мистического культа, с нежной благодарностью за сопричастность к неведомому, но прекрасному, глядели вслед Есенину скукожившиеся дедки с палками, бабки с веретами на спинах: «Вона, Есенин пошел!»
Гостей село встречало необычайно радушно – простреленным дорожным знаком «Демидово 0,2». Чуть дальше, на повороте, на приезжих непременно вываливался синий комбайн, ржавый запор с детишками и мотоцикл «Урал» с дембелем в рябчике, Михой. В люльке «Урала» полагалось выкатывать очередную доярку.
Кроме самогона, который употреблялся на месте или сбывался на рязанском рынке, село сдавало в колхоз молоко и свёклу. Молодёжь, естественно, на молочно-свекольной ниве пахать не желала, сельской модой не увлекалась и понятно куда устремлялась.
Сейчас как раз перед нами идет представитель этой молодежи, Пуля. Пуля – по сувениру от чехов в коленке. Пуля, молодой человек в клетчатой бейсболке и подкатанных джинсах, хромал в сторону остановки. Удивительно, как великая американская игра – я имею ввиду бейсбол (в бейсбол играют абсолютно все американцы, с колыбели) - оккупировала Демидово в частности и Россию в целом. У Михи, к примеру, была бейсбольная бита. У Пули – американская кепка. Но вряд ли тот или другой соотносили свои вещи с эстетикой предполагаемого противника. Вероятнее всего, продажи бейсбольных бит в России будут повыше продаж американских. Ходовой товар, нужный в хозяйстве.
Миха догнал Пулю: - Чего звонил? – В Москву поехали. – За каким … - Работать. – А что, есть с чем? – Ну, пакет фасовок… Видимо, Миха тоже захотел поработать Москве, потому что дальше они пошли вместе. Вернее, Миха пошел, а Пуля похромал.
Сцена 2.
Следователь был молодой, коротко стриженный, в накинутом на плечи халате. Он всё время тревожно дергался и оглядывался, когда в плату заходил сестры или пациенты. Стажировка его только началась, опыта не было никакого. Ему казалось, что насмешливо глядели не только врачи, санитары, уборщицы, но даже грязный больничный кот. Записав в ординаторской странное слово «сплендэктомия», следователь пририсовал к нему букет цветов по ходу беседы. Мы обнаруживаем его уже в палате, где он записывает в планшет следующее:
- … Но кто бы не переживал – мы столько прожили вместе и тут я вижу его – совершенно случайно, в ресторане - с этим… (пауза) Анатолием. Я не знаю, можете ли вы понять мои чувства - вы так еще молоды. Вначале это и правда напоминало жизнь на содержании, всё таки он солидный мужчина, а я из провинции и без копейки, но потом, казалось, началась и любовь… То есть он и я, мы как-то стали ближе, ощущали себя парой. Казалось, что мы будем вместе всегда. Прекратилась, знаете, эта ежедневная гонка за телами, новыми телами.
Значит, поругались. И вот я еду в метро, забыв про окружающее, думаю обо всем этом, и тут ко мне начинают приставать нацисты. Целая банда заходит на Чистых прудах и прямиком кидается ко мне. Сначала один, тот что постарше всех был, с оттопыренными ушами и озверелый такой, хватает меня за рубашку и тащит к дверям – они начали закрываться уже, когда они меня стали бить на перроне. Колонна, наверное, только и спасла – куртка, шарф, брюки, рюкзак – все было ножами пробито. Так богатым наливают, кроче. Что? Нет, никто из людей и не пытался их прогнать. Когда они разбежались, меня начали тормошить какие-то люди, но это я плохо помню…
Сцена 3
- Не идет торговля-то. На что ужинать будем? Эй, пацан! – крикнул Миха.
- Я не пацан, - обернулся прохожий в спортивных штанах и белой майке, огромного роста качок с барсеткой. – Я пацаненок.
- Прости, брат. Не знаешь, почему клиента нет?
- Так сегодня в аптеке Галя. Не повезло вам. Гале рецептов не надо.
Аптека переживала свой аншлаг сутки через трое. Все местные торчки мгновенно выкупили день и время по шприцам и пустым упаковкам во дворах и создавали странную ночную очередь. Пуля и Миха молча пошли к метро. Надо было что-то думать, денег пока решительно не хватало. Мать Пули поставила ультиматум, деньги были нужны спешно – отец помирал.
- Давай разведем лоха первого встречного да и всё – что тут думать? Нож-то вот есть, – предложил Миха.
- Нет. - Пуля только что вернулся на свободу после отбывания за разведение лоха и, похоже, несмотря на статусную романтику, обратно ему не очень хотелось. Пуля позвонил Ренату.
Ренат сразу предложил работу. Сначала надо было съездить на Преображенский и выбить из торговца-узбека пару тысяч. За это полагалось по сотне. А потом можно было подвиснуть с одними правильными ребятами в центре, попрыгать, поснимать – за хорошую картинку можно тоже было толкнуть в плечо и получить немножко денег.
Началось с того, что от Плевны повели двух целующихся парней, когда те поссорились, моб поделился на две части. Прыгнули на обоих. Пуля не резал, а снимал. Встретились уже дома у Рената, слили видео, отдали-получили деньги, посидели так хорошо. С утра, как протрезвели, отправились в своё село.
Сцена 4
Рязань в августе изумрудная. Трава разрастается заливная, синие мотыльки коконом окружают прохожих, толстая рыба скользит в ледяной речке между крупными камнями и рыбаки, стоящие глубоко в воде, врастают в песок и становятся неподвижнее громадных дубов.
Миха и Пуля как раз попали в синее облако прилипчивых бабочек, переходя реку. По реке ехал джип. Да-да, прямо по реке. Вода почти заливалась в машину, дверца была сбита, машина была заклеена стикерами со всевозможных ралли. Из машины радостно выскочил голый рыхлый человек в семейных трусах. Миха и Пуля, как видно, были его приятели. Путь по реке они продолжили вместе.
В кабине: - И знаете, послушал умных людей, купил-таки эту карту и металлоискатель. Глядите – четыре монеты эпохи Ярослава Мудрого. Да еще смотрите, какие, - хозяин джипа притормозил, отогнул от потолка козырек перед собой и показал серо-зелено-коричневую монету. – Это подороже бабочек выходит. Хотя бабочки у нас не ахти, дороже ста не бывает. Так что теперь я нумизмат, ребята.
Тут хозяин джипа стал серьезен: - Мотыля вчера закрыли. Теперь передел будет. А вы что-как?
Парни рассказали про свои приключения в Москве.
- Неплохо, но мелко, мелко. Сто пятьдесят на лицо, стало быть. А вы два дня корячились. И мокрое дело, опять же. Давайте я вас к Мирону всё-таки направлю. Он в депутаты наметился, поддержку получает от больших московских людей. Там дело простое – боевая подготовка, вы уже ученые, акции простецкие костюмированные типа сожжения чучела обезьяны - ну это когда они с православным гротеском работают. А так за акцию по 300 рублей на нос – это в час. Уже сегодня могу вас на Сербский марш записать.
Сцена 5
- Ну как сегодня?
- Нет, никого нет.
- Не знаешь, почему?
- Вчера опять нападение было.
- А ты чего стоишь?
- А мне не страшно. У меня уже селезенки нет.
- Что так, подружка?
- Да вот здесь недалеко мы с одним познакомились.
- Заливаешь?
- Не, правда. С местным хозяином заводов и пароходов. Он мне карточку дал свою. Я у него сначала раз в неделю бывал. Потом он мне даже квартиру снял – не верится совсем теперь. Такой роман был красивый, сказочный, киношный. И поругались по глупому – увидел я его с другим. Поругались, знаешь, здесь, как это не смешно – вон в том кафе сидели и поругались.
- Внизу?
- Да, на нижнем этаже.
- Я тоже всегда там ем.
- Наверное, боны за нами отсюда и следили. Его у дома словили, а меня в метро, на Чистых.
- Резать пытались?
- Слабо сказано. Я про то, что он погиб, только из новостей узнал. А сам легко отделался – селезенки нет. Многочисленные ножевые. Два месяца в ре-аниме. После хирургии я поехал сначала домой, думал – все, буду жить как человек. Родители домой не пустили. Вот вернулся. По ребятам - отошел, снова стою тут. Жизнь длинная. Посмотрим еще.
27.12.2008
Не в сети
зима - весна 2009
Любава Малышева
Пока идиоты стоят в одиночных пикетах,
Толкают на Красную площадь коляски с младенцами,
Самосжигаясь во славу Красного Гетто,
На Аллее Свободы ждут вечной аудиенции -
Правильные люди рубят на протесте деньги!
Борцы политкапитала, армия мира.
Все остальные - интеллектуальные калеки,
Не способные найти себе командира.
Дурак-идеалист держит шест транспаранта.
Выбитая челюсть - стоимость его протеста.
А наблюдающий за арестом получает зарплату - гранты.
Для здоровья второе более, чем полезно.
Правильные люди косят на протесте евро!
Посвятим нашу песню борцам с кровавым режимом:
Главным, старейшим, умнейшим, опытным, первым,
Монолитным, гранитным и нерушимым.
Всем божкам иерархий организаций,
Не заинтересованным в результате,
Главным режиссерам потемкинских акций,
Говорящих на камеру тем, кто больше заплатит.
Правильные люди просто умеют работать!
Любой инфо повод - лишь статейка, подкрепляющая сумму.
Если нет ведьм - то кто же оплатит охоту?
Если нет врага для продажи - его надо придумать.
Вам, грызущим горло друг другу за место предателя,
Считающим после расстрела отверстия в стенке,
Респект - в Освенциме должны быть свои наблюдатели.
В каждом заборе должен быть свой Ниненко.
А если в паспорте написано "Палах" или "Каланта" -
Ничего не делай - не снижай нам тарифы.
Намекали же тебе, что платят только за мигрантов.
Не веди наш корабль антифа-приживалок на рифы.
Ограничься бумагой, как все правильные люди.
Пусть Свобода стоит в сторонке, мы знаем методу,
Как сделать так, что Свободы больше не будет,
Как отодвинуть ее подальше, эту Свободу.
Добро идет черепашьим шагом.
Начнем свои диалоги с танком.
Всё что во имя общего блага
Совершается - это приманка.
Наметим план разговора с кошкой:
Тезисы, методы, цели... Впрочем,
Всё это, кажется, было в прошлом
И завершилось как-то не очень.
Завтра будет новый выстрел.
Очевидно, смертью в подъезде
Обсчитавшись в конце недели,
Люди по памятнику залезли
И на шею петлю надели.
Пусто у Соловецкого камня.
Нет нот в героической гамме.
Сверим часы. закрытые ставни.
Ноль-тире-ноль-тире-ноль. Играем.
Завтра будет новый выстрел
От которого нет защиты.
Сбежится толпа друзей и близких...
Как все-таки много друзей у убитых...
Завтра будет новый выстрел.
31.1.2009
мы встречались на страстнОм
и на бесстрАстном
вы выглядите - страшно ваша паства
пьяна, впрочем, вся ваша каста -
это муравьи-хранители излишков вина...
подвешенные к потолку бочки,
по балкам к вам подбираются бесконечные черные точки
кирпично изображение
или нет, это моё отражение
а у меня есть жена галя
она, кстати, сидит в зале
галя, привстань привстань, кому сказали!
вот галя - аплодируем
мир нем мир глух и нем, когда я ем
но я еще почитаю
пока не прогнали
так вот, когда я спал на страстном на скамейке,
прикрыв голову глупой статейкой,
человек из газеты вместо привета
протянул мне ваше фото
вот
ваше имя оказалось не больше, не меньше - таня
неплохо для заглавия, нормальное такое название,
для совместного выбивания на могильном двуспальном
для общения стихами
и нам в общем пора вот ключи
галя помолчи
вот ключи от одной хорошей дачи
галя не плачь! понимаешь задачу?
там лежит десять кассет тинто брасса
мы встречались на самом бесстрастном
на самом бесстрастном
бульваре но
я кажется выпил больше, чем было можно, но
кажется я говорю больше чем нужно, но
да что же это такое! куда ты меня тащишь?
какая горячка? я буду читать дальше!
дайте микрофон! таня! какая камфора?
купите книгу! книгу с автографом автора!!!
куда вы меня тащите?? на страстном
на страстном бульваре литера не та,
нет
та
ня
1.2.09
Одна награда есть у того,
Кто одинок, как Рильке -
Когда-нибудь, на исходе дней,
Взяв приступом мир иной,
Послав подальше снулых богов,
И развернувшись шпилькой,
Сидеть так, чтоб было видней,
Что ты с открытой спиной.
Пока заклеивают конверт
Двое влюбленных русских -
Краснеющих, слушающих урок,
Предчувствующих подлог -
Следить, когда наступит момент
И раковина моллюска
Приоткроется: выдох- вдох...
Всё ради пары строк.
Вбитому в землю по пояс, но
Знающему, что снова
Размахнется веселый страж,
Одна награда ему -
Верен ленник, растет зерно,
Если проста основа -
Остро заточенный карандаш
Передадут в тюрьму.
Что уж дверь выбивать плечом
Или в окошко прыгать?
Если чуточку обождать -
Резкость берет своё.
Одна награда - быть не при чем,
Родив достойную книгу,
Расстреляв трусливую рать,
Метко кинув копьё.
7.2.2009
Банки, Ростелекомы, Узбекские кухни,
Восемьдесят шестые, бьющие в руку
Двери, ступени, газетчики - всё, что рухнет
Тотчас же, стоит закрыть глаза, отвернуться.
Все без тебя запросто обойдутся,
Переживут отсутствие и разлуку.
Все Шоколадницы, дворники и вагоны
С рельсами, выводки сто сорок первых,
Желтые, синие, дюрасэлы и кроны...
Видишь во сне, что прохожу мимо
В сторону Уткина, Вольных и Соколиных?
У контакта снова отсутствует клемма.
Да, несанкц. Неискусная кража.
Сыпется с неба внутрь белая крошка.
Подойди к железному кубу - там же.
Да, никто не обнаружил пропажи.
Гибели. Ты лети, шарик бумажный.
На цепи, тень, сиди на дорожку.
Новый корпус построен, всюду собаки.
На рукавах охраны черная лента.
На земле лежат сбитые знаки.
Не живу, следов не оставляю.
Все обойдутся запросто без тебя. Я -
Во второй группе эксперимента.
11.2.2009
Похоронив под снегом не одно
Четырнадцатое. Заклеив рану,
Налечь на лёд, проламывая дном -
На раз - замёрзший череп океана.
Ползти безумной точкой, несмотря
На то, что прожевали и сомкнулись
Канала стенки. Утекать в моря
По кружевам изрешечённых улиц.
Набрав своих любовниц номера,
Послав своих посыльных за грибами,
Спорідненість котла и топора
Доверив односложной телеграмме.
Полотнище сшивая из цитат,
Не ожидая отклика-отбоя.
И, пропуская день за днем за такт,
Как вечный несгибаемый солдат,
Не предавать, не лгать, не рушить строя.
14.2.09
Сон Ахилла
Как будто я оплакиваю тело,
Возлюбленного друга погубив -
Как, в общем, полагается Герою.
Всё то, что подавалось, пригубив,
Всё, что текло, взаимно тяготело,
Влекло и нас подталкивало - к бою.
Уже бредет равниной вереница
Печальных соплеменников моих,
Кряхтя и передергивая в карты,
Соображая только на троих,
Повязывая на железных спицах,
Прокалывая лацкан красным бантом.
Куда идёте? Всё вокруг сгорело.
Он сдался не на пытке... При попытке
Не то чтоб к бегству... Отравился сном,
Повесился на судьбоносной нитке.
А я сижу, оплакиваю тело,
Накрытое суровым полотном.
14.2.2009
Говорят, нет голоса у меня,
Темное прошлое, трудности с алкоголем,
И, как порой газеты твердят,
Я мешаю пиво с водкой, рифму - с болью...
В стихах моих - говорили - грязь и холод,
Библейский туман смешан с вокзальной печалью.
В них ветра, словно женские стоны,
Умеренно-континентальны.
Хлопали мне и подавали стаканы,
Со словами: стихи текут к вратам неба рекой.
У реки поэзии два берега, всего навсего два,
Один — в аду и под моими ногами - другой.
Слава приходит, ложится рядом, уходит снова,
Рвет на самокрутки - со временем - книгу твою.
Стихи - умение говорить три обычных слова:
Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю.
Поэзия — когда всю игру карта к тебе не шла,
Туз покрыл даму и осталось идти курить,
Ночь укутала город, шутки - не смешат,
А у шлюхи рядом - на шее от бритвы следы.
Это переделка предыдущих переводов http://emarinicheva.livejournal.com/68284.html
Мы коротко живем - уходят годы
На стрёмные неискренние встречи.
Но каждый близкий нами искалечен -
Находятся и силы, и метода.
Бессмыслены они, казалось бы -
Скандалы с незначительным размахом,
Пересыпанье бисера и праха
И вынесенье сора из избы.
Меня уже не так смущает скорость,
Как то, что я не вижу ни исхода,
Ни способа переменить природу.
Нет жизни. Есть одно - опустошенность.
Ни выиграть, ни покориться силе.
Стремишься ты к слепым и равнодушным.
Нет времени. Спокойной. Свет потушен.
Сегодня мы опять не говорили.
16.2.2009
Утешает чужое горе
Тех, кто телом и духом слаб.
Все печалятся на просторе -
Улыбается только раб.
Стынет корочкой от морозца
Иллюзорность любви большой.
Что за женщиной остается?
Дом, ребёнок, добро, покой,
В золотую полоску шторы,
Стол сосновый, горячий хлеб.
И пускай продаёт миноры
Магазин или польский склеп.
Переставленная личина,
Сеть невылеченных хвороб.
Что останется за мужчиной?
Одиночество, бляди, ДОБ,
Дым табачный, чужие стены,
Обесцененность бытия -
Вся сакральность убогой схемы,
Безысходная колея.
Всё в одном чувстве: полётность,
Свет и холод, свет и весна,
И бессрочность, и непригодность,
И научность, и новизна.
25.2.2009 23.00
Заступит на свою ночную вахту
Солдат, накинув черный капюшон.
Удар засчитан. Выстрел предрешен.
Нам побеждать, а вам стрелять ворон.
Нам, певчим, петь - вам, курицам, кудахтать.
И длится миг, пока недвижен кадр,
Пока собака греется на люке,
Пока гребцы застыли на фелюке,
Пока засели голуби на Дюке.
Пока ты спишь, Великий Александр,
Я тихо составляю список ран:
Мечом в бедро, затем стрелою в голень,
В затылок камнем... Ты сегодня болен.
Ты умираешь в этом Вавилоне.
Но что с того - закончен список стран.
Тут сказано: «Длиною в два локтя
Стрела пробьёт… Пройдет она сквозь панцирь…»
Ты выживешь и сможешь отыграться.
Ты пробежишь любую из дистанций,
Поскольку боги этого хотят.
Не надо кофе, не зови стюарда.
Пусть Азия предчувствует поход.
Поскольку в лихорадке снова бьёт,
Я просто составляю список нот,
Лежащих на линейках старой карты.
Тунику и кольцо возьми себе.
Не обращай внимания на толпы.
Не делай скидок. Твоего оплота
Не потревожит ни вода потопа,
Ни человек, сидящий на трубе.
Лежи себе – покоен, бледен, наг.
Страна скорбит. Солдат стоит в дозоре.
Рассвет гремит, но тихие здесь зори.
Дорогою течет людское море
И облегченно засыпает враг.
пережив
с максимальными потерями но пережив
постельный режим лучше любого другого режима
недвижим
бывший классик пусть полежит пока мы решим
как многотонный монумент занести ему на вершину
пьедъестал
потерт но испытан тем и хорош
в эпоху рециклинга надо понять надо быть проще
хлопает зал
ускорение на массу умножь
именем каждого первого назван корабль или площадь
что по чём
не первый год, не первый поход
череда условных и творческих работ
нас бъёт ключом
скрипичным или гаечным это народ
отгадывает код
Он захватил Империю и стал
Единолично править, не оставив
Наследникам и краешка земли.
Куда бы мы строку не повели -
Наткнемся на его мемориал,
На отблеск отчеканенной медали.
Любой кричит: "Меня не поминай,
Я присягнул, я в книге о раскопках
Старейшего". И крест на каждой двери.
Спасибо же ему - по крайней мере,
Он нам доверил Африку, Китай
И Индию оставил на растопку.
К лицу ли петь всё на один мотив?
Руладами он наводнил столицу.
Скупил особняки с приличным видом,
А нам оставил Дом для инвалидов.
И, в общем - словом - как ты ни крути,
Но все им обесчещены девицы.
Берешь из моря красный черепок
От амфоры, садишься с ним на скалы
И взгляд скользит по тоненькой бороздке...
И чувствуется, чувствуется Бродский!
Когда же протрубит призывно рог?
Когда же наконец нахлынут галлы??
Как убедить лежащего в земле? Я
Бился, шёл, копал, что было силы,
Но натыкался на культурный пласт.
Пусть мне свою Империю отдаст
Или пришлет солдат под Фермопилы -
Посмотрим в самом деле, чьи сильнее.
Земля не разверзлась,
Небесные кары не пали -
Об атмосферу стерлись,
Увы.
Не вписались в эллипс,
Утонули в Урале,
Не вынесли сор из
Избы.
На уста наложив печати,
Слепого ограбив
В буквальном смысле,
Прямо.
У способных к зачатью
Отняв потомков здравых,
Подослав нечистых
В храмы.
Можешь жить, как угодно -
Лгать, убивать, зная,
Что воздастся.
Точка.
По неведомому закону -
Огненной дланью.
Каждому братцу -
По почкам.
По касательной возмездие
Пролагая,
Подмигнет, выбив клеймо на челе,
Сгинет.
Земля не разверзлась
Под твоими ногами?
Не нашлось места в земле
Под ногами твоими.
8.2.2009
Вот выцветший молитвенный флажок,
запутавшийся на своей веревке,
поникший и растрепанный на нити.
Вот лОнжа, ангел твой предохранитель.
Магнит на безупречной упаковке.
Край раны замыкающий стежок.
И сонм стоящих "за", берущих след,
садящихся на край твоей кровати.
Зачем ты отключаешь все защиты?
Кто в наши дни сражается открыто?
Остановись, пожалуй что и хватит -
вводи свои войска, включай балет.
Врубай бэкдор, пусти их с молотка,
в конце концов умри за честь короны -
но не сиди, как заключенный. Рыбой
не притворяйся - все мы так могли бы.
Не доставало нам угла наклона.
Не доставала нас судьбы рука.
Отходишь, оставляя рубежи
и пробуешь остаться не при деле,
как на победу обреченный каждый.
Бывает то, что кажется нам важным,
по сути - лишь мешает главной цели
движения, как мертвый груз лежит.
В тот самый миг, когда ничто не греет
и катятся горошинками бусы,
волна тебя подхватит, кинет вверх.
Ты для неё - всего лишь человек,
букашка, крошка, безымянный груз,
который нужно выбросить на берег.
12.3.09
То не дождь золотой, не Зевс - кислота, Даная.
Прыгай с третьего этажа вслед, ну, скажем, за Блоком.
Избегай любого гонца, живи не желая
Никаких новостей, смс, дневников, хокку.
Заколоченный ящик свой украшай на святки.
В перерывах среднего кризиса жги архивы.
Привыкай навек к ненавистному распорядку.
Не была любимой - значит, будь терпеливой.
Год и день проведи под дофаминовой планкой,
Промолчи для конкурса жен "Февральские иды".
Клей прощальный стикер на гусеницу танка.
Но горит, не тлеет, горит - рекорды побиты.
Разрывайся - то онкоцентры, то концерты.
Можжевеловой стружкой лети в Книгу судеб.
Ненаучен взгляд, что бесполезны жертвы.
Не Моя воля, но Твоя да будет.
10.2.2009
Выбыл хозяин - оборочка, оболочка.
Понятны глухим, ползут, отбивают ритм,
Расходятся теперь ничейные строчки,
Принадлежащие, слушай, себе самим.
Заметив рядом, непосредственно рядом,
Очередной кусок, обрывок блокнота,
Без поисковых систем знаю, что надо
Отдавать долги и платить по чужому счету.
_______________
Любовницы помирают,
эпохи твоей не чтут.
Кто тебя поминает?
Разве площадный шут...
Мимо проскачут гунны,
проследует Вечный жид...
Возле доски чугунной
засохший венок лежит.
***
Пройдешь в Доме Фонтанном
под скрипы оконных рам.
словом случайным бранным
разгонишь пыль по углам.
То война прогрохочет,
то человек и закон...
Но - поверх многоточий -
ты пишешь - и ты спасен.
***
Скажет малый ребенок,
от трепета сам не свой,
пару строк про влюбленных
и сядет ждать за стеной,
а ты оборвешь нитку:
"Иди и пасти стада".
Грядут золотые слитки
но это пока руда,
руда золотая... Время
ликующее грядет.
По задуманной схеме
тонет вражский флот.
Не выходи к залу,
не выходи в печать -
всеведущим не пристало
на реплики отвечать.
****
Сожги старую почту -
к чему повороты рек?
Что ищешь? Повсюду почва,
повсюду белеет снег,
тень верно следует рядом,
бредит серп колоском -
и в этом побольше правды,
чем в каждом слове людском,
чем в гулкой протяжной пытке
бормочущей - бытия.
Грядут золотые слитки,
но где-то под ними - я.
16.3.2009
Литературная столица -
какие-то больные люди,
сплоченные лауреаты,
пустой палаты короли,
цветы засохшие в петлицах,
многоголосая кантата -
нули.
Политик, нытик или критик -
сервиз незвонкого фарфора,
формально признанный посудой.
Набор надтреснутых идей.
О где ты, психоаналитик!
Приди на дымную Агору
и излечи неадекватных
людей.
Что в этом гуле я услышу?
Летают холостые пули.
Идет пред ликтором весталка.
В углу храпит большой эстет.
Что если слышащий здесь - лишний?
Не смей сбивать осиный улей,
на чердаке приросший к балке.
Добро пожаловать на свалку,
поэт.
- А стоило ли, слушай, так страдать?
Так париться, тонуть в придонном иле,
Заканчивая склокой эту ленту?
Цементом мир воспетый заливать?
- Да, может быть... Но если мыслить шире,
не мир, но скажем так, рlus quam perfectum.
И убери, пожалуйста, печать.
Благополучно миновав
канаву, половину года
ещё одну играть в свободу -
до следующего обхода.
Дверь заперта - сиди, конклав.
Смеяться, перепосветив
стихи лирические. Мину
разведав или скорчив мину.
Монетку бросив, бросив мимо -
возвратный тиф - возвратный нерв -
возобновляемый парад.
Замри, разомкнутый на части!
Прозрачен спирт. Эфир - бесстрастен.
Спокоен, бесконечно ясен
Пронумерованный субстрат.
Посредственностью прирастать,
Приобретая ужас личный:
условен - круг, нелеп - обычай.
Все то, что пишут вне кавычек,
Внутри уместнее писать.
Вмят в несопоставимый быт
биг бит нестройного оркестра.
Нет ничего, что повсеместно.
Так много лишних неизвестных
что смерть системе не грозит.
улетает свернутый чек
за стеклянные двери дзота
гуттенберг - твоя ли работа?
в полгорба или в полсубботы
с полпинка, в полоборота
неужели когда-то что-то
я любила в тебе, человек?
не горит, не жжет, не гудит
отойди мне не нужен гид
мне хотелось бы перегрузки
дофаминовой город спит
ничего у него не болит
мы плывем, отдыхает кит
разбивает лед трясогузка
мы сидим напротив в метро
ты читаешь про окуджаву
я читаю про окуджаву
и читающие окружают
эта книга мне угрожает
подбегает рифма чужая
бьет меня ножом под ребро
ничего не осталось нет
ничего выключаю свет
обесточен и обеспечен
с высоты непрожитых лет
не с тобою прожитых лет
как-то кажется что и нет
да и не было нашей встречи
30.03.2009
навстречу идет банда
хорошо что я без значков
без листовок и без платков
без прямой пропаганды
никогда не видала сразу
у соседской заразы
столько белых шнурков
особенно странно летом
выходишь из подъезда
а они кого-то зарезали
и асфальт красного цвета
дворники покорно
переносят труп в сторону
кювета
в моем доме их сотня
локальная сеть забита
нацистами и молитвами
принарядились сегодня
смотри, моя дорогая
как, посвистывая, шагает
смерть по подворотням
30.03.2009
я не слушаю никого
я под грузом пяти хлебов
всё потратишь но если врёшь
не спасёшь
и одного
итого
укололась
конский волос
дамоклов мяч
спрячь
пожалуйста просто спрячь
если предусмотрена полость
этот непредвиденный голос
этот тормоз
ни о чем не беспокоясь
я не слушаю я сижу
никого уже не сужу
изгонять из храма случалось
испугалась?
шшшшшшшш не бойся, это не мышь, а совесть
Нападает цепкий кат -
так приливом набухает
гроздь. Восторженный парад
на границы отправляет
и размазывает кровь
по учебникам и плахам -
ты ему не прекословь,
ты не рви свою рубаху.
Сто зазорных лиц подряд
шепчут справа неустанно.
Слева от него сидят
слабоумные Иваны.
И опасен он вдвойне:
вылезает из берлоги
и командует: "Ко мне
запятая бандерлоги!"
Всё проходит. Всё пройдет.
Канет в омут, слава Богу.
Поживет - да и помрет.
Не помрет - авось помогут
Елене Мариничевой
Зашитая прежде в кресло,
Размноженная теперь,
Книга, займи же место
В списке общих потерь.
Законное место с краю -
Бумажных завалов гать.
Пускай не покупают -
Желающих здесь хватает
Таких, как ты, продавать.
Беречь бы крепче ребенка -
Но нет, не будем, прости.
С винтовкой или котомкой
Кому за тебя идти?..
Душа тюремной тетрадки -
Измученный голос - тих.
Сквозь строй бежишь без оглядки,
Сквозь гул обложек пустых.
Согреешься от ладони,
Но жесток твой переплёт.
Дожмут, добьют, похоронят,
Но кто-то один прочтёт.
Моноспектакль. Повсюду - пустота.
Поэт - ты состоишь из монологов.
Посредник крут, посредственность полога,
Но им одним по средствам - немота.
Застывший задник превращая в хор,
Ползет биопик, мечется прожектор.
Никто не видит суть недокомплекта.
Ты - сценарист, актер и режиссер.
Замри в изгибе уголка - закладкой.
Твой город мёртв, пустынен твой приход.
Сквозь землю прорастает через год
Триолями - затоптанная грядка.
папа, зайчонок... кем был твой папа?
летчиком, гранатометчиком, в общем - героем
вот его фотография в красивой рамке
вот он на отдыхе у моря непосредственно перед боем
да, папа постоянно ездил на танке
пока не доездился
привет ребенок болен ему нужны деньги
сколько? семьдесят
до воскресения
хочешь - возьми одну тысячу
у меня прямо сейчас есть одна тысяча
и за тысячу вылечат
нет, нужно семьдесят
до этого воскресения
ну нет так нет
привет
нет, малыш, это совсем не больница
видишь эту тетю никто не боится
и ты не бойся
успокойся
держись помни что твой папа
был летчиком, гранатометчиком,
спичечным коробком.
когда придет папа?
папа придет потом
1.4.2009
Усопшему всё прощается
и нет прощения - бывшему.
Живое вьётся и тянется,
хотя могло и повыше бы -
взлететь, взвиться над крышами
и над судьбой тем более.
Утонувшее и уплывшее -
разные категории.
Просто любить усопшего -
себе не позволит лишнего.
Останется мёртвый в прошлом,
с тобою пребудут бывшие.
2.04.2009
все знали как это закончится
как вы хотели так и закончилось
стирайте с подоконника
слово "нет"
не так эффективно, как видите
но имена детей и родителей
в этом смысле и в этом климате
не действуют как запрет
осеннее солнце рыжее пламя
холодное я догораю
горит горит горит пылает за розовым лесом
стою прижавшись к коре древесной
скажи мне как тебя скрыть от прочих
чье имя шептать ночью
кто ты кто ты мой неизвестный
а я потерялась я не знаю
позабыла куда возвращаться
сморю мимо и попдаю
в твоё время и пространство
эта женщина смешная
братцы кролики и лисы
нас с тобою обсуждают
изучают наши лица
так вот за кем приходили вот
кто вместо меня давай пилот
неси его выше как бы меня
мгновенно я смотрю в окно
легки оставшиеся
варианты вроде раньше его
должна была но значит то-то важное
незавершено
о как всё кратко но повтори мне
стирай синичку рисуй колибри
пари апрельская пташка впрочем
я разлетаюсь на кусочки
стою прижавшись к коре древесной
скажи мне как тебя скрыть от прочих
чье имя шептать ночью
кто ты кто ты мой неизвестный
Не в сети
Доставим Быстрее Всех
Любава Малышева
- Откуда он прыгнул?
- Видите стеклянный купол?
- Завершайте всё, жду вас в кабинете, - Дмитриев сел на заднее сидение, машина тронулась. Насчет этого прыгуна ему уже позвонили сверху шесть раз за время дороги на место. В офисе «ДБВ», из окна которого только что вылетел один из управляющих, бегали плачущие полуголые девушки. Убийство? Самоубийство?
Наутро, когда по делу «ДВБ-сервиса» было проведено уже несколько оперативных совещаний, Дмитриеву принесли «Новую газету». На первой полосе была фотография Калиниченко и огромный заголовок: «Прощальное письмо миллионера Калиниченко». Дмитриев поморщился от слогана, начал читать.
«Это было, наверное, двадцатое собеседование. Одних менеджеров не устраивал возраст, другие с сомнением смотрели на изодранный синий свитер . На эту вакансию я приехал уже просто от безысходности. Девушка, изучающая мою анкету несколько раз с удивлением переспрашивала: «Вы точно к нам хотите? Секретарем?» «Да, - с тем же сомнением подтверждал я, - секретарем». Сейчас мне тоже кажется странным, что я, отказавшись от перспектив адвокатской работы, пошел в «ДБВ-Сервис» и прибывал в оном многие месяцы за сто долларов, не предпринимая никаких попыток заняться чем-либо иным. Но в начале того года, когда у меня не было денег ни на еду, ни на метро, а все прочие работы – и интеллектуальные и физические - были заказаны (я только что перенес ранение в живот; кроме того, профессиональная репутации моя была безнадежно испорчена – всё говорили о том, что я сам способствовал побегу клиента) мои желания сосредоточились только на том, чтобы остаться в светлом офисе «Доставим Быстрее Всех», чтобы понравится этой девушке. Главное – не идти тот час обратно по снегу в мокрых ботинках домой, где никто, кроме голода, меня не ожидал.
Меня сразу посадили заводить письма и на телефон. Как я сейчас понимаю, разница IQ между мной и типичным сотрудником «Доставим Быстрее Всех» удивила не только девушку-бухгалтера. Двое директоров – Толстый и Длинный – поочерёдно выходили смотреть на чудака. Да, я не был пьян, как курьеры 10-15,17-28, особенно 28, 30-80. Я не был слабоумен, как 16 или 29. Я значительно отличался даже от сообразительных «срочников», доставлявших самые серьезные пакеты – двухчасовые, пятидолларовые. Эти работники у нас шли под номерами 1-9. Самым сложным в моей новой профессии оказалась необходимость не думать. Не задействовать мозг. Мысли мои скапливались около глубочайшего обрыва и недоуменно глядели вниз. Думать не требовалось. И это причиняло ощутимую физическую боль. Но я хотел не думать, я хотел теперь быть как все. Ничего не изобретать, не искать обходных путей, не держать в уме, не хитрить, не спасать. Я хотел достойной статики и величественного покоя.
Я приезжал после четырех, раздавал «срочникам» заказы, оставшиеся от секретаря первой смены, и заводил письма. Письма – это был основной поток нашей корреспонденции. Крупные фирмы – например, провайдер Барбина – давали ящики с тысячами серых конвертов. Вся контора садилась тогда за компы. И директора, и бухгалтер, и трое «заводил», и я, телефонный оператор. Коллеги мои печатали удивительно медленно. Контора своими силами заводила 1 000 писем в то время как я забивал 5 000. Это не сказывалось на зарплате, это не давало ничего. Но просто медленнее у меня никак не получалось. Когда письма заканчивались, следовало сделать на них наклейки с штрих кодами и зонами доставки, наклеить и перетащить коробки в зал курьеров. Огромные стеллажи с сотнями ячеек были пронумерованы так, чтобы курьер мог подойти к зоне своего доминирования, взять конверты и поехать. Все, что бралось со стеллажа, развозилось в течение недели и стоило доллар. Я тоже брал письма и носил их в соседние со своим дома. Руководство удивлялось неоплачиваемой работе, но не препятствовало ей.
Зарплата, учитывая запойный контингент, выдавалась два раза в месяц. Очередь курьеров выстраивалась от коридора до кабинета директоров и концентрация алкогольных паров достигала своего максимума – относительно прочих дней. В таки моменты я рисовал с очереди маленькие карикатуры, которые потом вешал на стены офиса. У меня было две серии: курьеры-улитки и курьеры-черепашки. Люди толпились у стенда и, найдя карикатуру со своим лицом, довольно хохотали и шли разносить конверты.
Пьющие курьеры, хоть все они были стары, страшны и оборваны, все-таки немного отличались. Поработав месяц, я уже четко знал, что 58-му ни в коем случае нельзя выдавать заказы перед зарплатой. А если какой-нибудь другой курьер уходил в запой, его увольняли сразу. Это называлось «Послать пятнадцатого». Пятнадцатый был сохрАнен и быстр, он ехал домой к запойному и отнимал недоставленные письма. Пятнадцатому даже оплачивали эту поездку как срочный заказ. А освободившийся номер присваивался вновь поступившему работнику.
Собеседования с курьерами происходили ежедневно. Брали всех, у кого была московская прописка и телефон. Паспорт ксерился, а телефон пробивали, сообщая ответ – взяли ли человека на работу. Курьеры шли потоком и за несколько месяцев сменялись полностью. Только пятнадцатый, бывший военный, держался не первый год. Ну и «срочники». И два умственно отсталых инвалида. Они прилично работали, кстати. Лучше алкоголиков.
К праздничным дням многие корпорации рассылали вещи. Нестандартные открытки, шампанское, живые цветы. Драгоценные заказы тогда носили даже запойники, потому что количество посылок исчислялось тысячами.
Я сидел в горах адресов счастливых обладателей подарков. Я был тот человек, который знал адреса и мобильные телефоны всех, кого показывают по телевизору. Я знал, что получит завтра Элла Кумачева, я сам собирал красные ящики с орхидеями для Маий Айкуле, я мог послать им что угодно, от динамита до восторженного послания. Иногда доставляли исключительную мишуру. Календари от Вазпрома, которые легко трансформировались в нефтяные вышки, памятные книги от мэра Сушкова, огромные красные коробки конфет и платки в горошек для богемной вечеринки в стиле Фанты Малиновой. Продюсеры запаковывали диски бездарных команд одновременно с ценными кайфушками. Они окучивали радиостанции, искали благосклонности звезд и политиков. Графоманы рассылали звездам свои книги. Бизнесмены рассылали политикам удивительно дорогие ручки, галстуки и кошельки. Бывало, что наш курьер получал 1 доллар за доставку груза, стоившего 500 долларов. Красть у нас никто не крал. Ни разу за время своей работы я не слышал ни об одном случае воровства. Все мы относились заворожено ко всем этим подчеркнуто роскошным предметам. Они заслуживали уважения - в отличие от нас, служащих «Доставим Быстрее Всех», предметы высказывали эмоции, передавая их от одних общественно значимых людей другим. Мы же были бессмысленной серой тупой массой, бьющей двумя пальцами по клавишам или зарабатывающей свои 50 грамм водки в час, перенося конверты. У нас не было ни малейшего шанса когда-либо оказаться в мире колоссальных денег, собственных домов, путешествий, блеска и иллюзий. Кроме того, кроме меня, директоров и бухгалтерши, ни у кого из сотрудников что-либо, кроме беленькой в сферу интересов не попадало.
Шампанское курьеры не пили, а водку никто не рассылал. И разносящие, и рассылающие относились к водке различно, но в обоих случаях именно водка определяла самооценку. Курьеры считали ниже своего достоинства пить что-то кроме водки. Звезды считали ниже своего уровня водку отправлять - это было неизящно.
Красть проще было так. Когда фирма делала через меня очередной канцелярский заказ в Хомусе, я указывал чуть больше бумаги, конвертов, наклеек, фломастеров, скрепок и прочего. У меня дома скопилась приличная гора нераспакованной нетронутой канцелярки . Кроме того, Хомус сделал меня менеджером. От суммы каждого заказа мне отдавали 10%. Немного выходило, но на эти деньги я оплачивал счета из ДЕЗа.
Первое время особенно было тяжело рассылать продукты. У меня, помню, тогда у выходило 30 рублей на еду в день, то есть я, наконец, мог купить себе не только хлеб. Однажды по дороге в контору я долго стоял у витрины магазина и выбирал. В итоге купил булочку и сырную пасту в стаканчике. На работу я не шел, а бежал. Наверное поэтому, когда я добрался до восьмого этажа, булочка решила поиграть в колобка и покинула меня. Ну, оставалась же еще паста. Только из не надо было слить воду. Угу, паста слилась вместе с водой. Я сел и заплакал. Хорошо еще, что пришел в офис первым. Я заглянул в холодильник. Ничего кроме директорской заморозки. Работать предстояло до одиннадцати. Я спустился по лестнице. Булочки нигде не было видно.
К моему ужасу в тот день как раз рассылали торты, маленькие корзиночки с кремом и цветы. Приехала большая машина от Соединенных Кондитеров и выгрузила несколько кубометров сладостей. Я помогал сгружать и от голода у меня кружилась голова. Виду подавать было никак нельзя. Я изображал равнодушие. Не знаю, получалось ли.
Курьеры очень контрастировали с белизной салфеток и прозрачностью кондитерских коробок. Мы выдавали им ящики, обычные желтые картонные ящики, наполненные упакованными пирожными и они их несли в организацию, которая таким образом отмечала 8 марта. К средине смены я был уже в полуобморочном состоянии от голода, путал адреса.
Когда мы закончили забивать сегодняшнюю тысячу адресов, нас поставили конвеерно заворачивать в бумагу с изображением Фимы Дюрана маленькие букетики цветов. Затем мы прикручивали к сооружению коробочку с духами, розу из ленточек. Подарок, состоящий теперь из мимоз, тюльпанов, Фимы и неповторимого аромата алкоголя от «Доставим Быстрее Всех», отправлялся к одному из сотни поклонников певца.
Принимать заказы тоже было иногда весело. Я часто срывался, когда хамили мне или изначально разговаривали на повышенных тонах. Как вы понимаете, очаровывая клиента при первой беседе и получив деньги вместе с письмами, мы уже меньше заботились о своей репутации, чем могли бы без 100% предоплаты. Так что возмущенными звонками оканчивалась абсолютно любая наша работа. Но никто не обращал на это внимания. Ведь все остальные доставки работали так же, как наша, и никакой особой конкуренции в Москве тех времен не было. Иногда казалось, что человечество сосредоточилось на рассылании подарков, а разносить их - кроме нас - было не кому.
Ежемесячно звонила наша основная заказчица, Барбина и недовольно сообщала о том, что мы перепутали адреса и не доставили счета. Единственные, от кого никогда не поступало жалоб – это адресаты посылок. Я так понимаю, что всё, доставляемое нами, летело прямиком в мусорную корзину и служило лишь довеском к имени отправителя, на которое исключительно и обращал внимание получатель.
Меня только иногда просили не говорить клиентам, что у них низкий культурный уровень и не рекомендовать им принимать корректоры поведения. Но всё это говорилось мимоходом и не имело принципиального значения. Настало время, когда я почувствовал, что я совершенно в теме. Я разобрался в самых тонкостях работы фирмы и понял одну вещь. Перспективы для меня в этой норе не было никакой. При максимально эффективной работе фирмы, с новым персоналом, с рекламой «ДБВ-сервиса» всюду - никакого финансового подъема нам не грозило. Мы и так окучили всё, что только можно. Разве что зарплата директоров выросла бы на несколько тысяч – и всё. Сама ниша, занимаемая нами в этом городе, сама наша ракушка на восьмом этаже забытого богом здания на задворках вокзала не предполагала перемен. Всех все устраивало. На мои усилия раскрутить контору все смотрели с недоумением.
Однажды наши письма загорелись. Один из курьеров закурил в коридоре и уже через несколько минут полыхало пол-офиса. Все закричали, кинулись к дверям. Директора бежали с компьютерами, бухгалтер с маленьким сейфом. Я вынес сотню срочных писем и свою сумку. Мы бежали вниз по лестнице, навстречу нам бежали охранники, кто-то вызывал пожарных. Этаж выгорел. За форс-мажоры мы - по договорам - ответственности не несли.
Откашлявшись, мы пошли по домам.
В метро я достал из сумки конверты. Вот черт. Это были поздравления для министров и депутатов с Днем Независимости. Стало быть, звёздные конверты погорели. Мы еще не забивали и не заклеивали эти письма, они были подписаны от руки. Домашние и юридические адреса. Интересно, подумал я.
Дома я одел перчатки, насыпал в каждый конверт соды, оторвал липкие ленты и заклеил конверты.
Через два дня директора дали взятку пожарникам и мы снова попали в своё помещение. Выгорел всего один угол. Охрана залила пол-офиса пеной, но многие стеллажи спаслись. Я незаметно выложил письма и текст заказа в ячейку. Через час мне принесли эту же пачку на стол и велели сделать маркировку.
Госдуму, Белый дом и несколько офисов эвакуировали из-за белого порошка несколько раз. Моя пачка соды, верно пережившая со мной голодный год, сделала своё дело. Каждый выпуск новостей доставлял мне массу радости. Город гудел, как растревоженный муравейник. Кто-то снова и снова обнаруживал мои конверты . Наш офис был забит телекамерами, журналистами, спецслужбами и милицией. Курьеров допрашивали непрерывно месяц, особенно 28-го. Пять курьеров из-за вынужденного воздержания от пития во время допросов пропали в объятиях белой горячки.
Отправитель писем рвал и метал. В сущности, главным моментом дела было то, что на мой стол письма легли уже заклеенными. Все сразу «вспомнили», что письма доставили уже заклеенными. К общему удивлению, все письма были по документам доставлены адресатам почти мгновенно, то есть в течение двух часов после распечатки документа о доставке. Ну да, иначе и быть не могло. Курьеры два дня не работали, и я завел эту пачку первой. Небывалая для Москвы точность и четкость удивили не только нас самих, но и потенциальных клиентов.
Со временем внимание ФСБ сосредоточилось на отправителе писем , алюминиевом гиганте «Ракурс». Политическая версия набрала обороты и вскоре верхушка Ракурса переехала в Англию. А место «Ракурса» быстро занял консорциум господина Павлова.
Наша фирма очень поднялась после того, как логотип «ДБВ» показывали в течение месяца по всем каналам. Я стал одним из директоров. Толстый директор через год после пожара и всей этой истории умер, объевшись сырого мяса в шашлычной «Купола». И Длинный предложил мне работу. Бухгалтерша снялась в маленькой сериальной роли и ожидает ребенка от режиссера. У нас появился офис на Тверской. Мы десять лет занимались доставкой vip-приглашений на закрытые вечеринки. Пятнадцатый работал офис-менеджером. От прежних курьеров мы оставили только инвалидов, чтобы числились для процента. А реальнымыи курьерами работали у нас исключительно красивые девушки. Назывались мы, по-прежнему, «Доставим Быстрее Всех». На завтрак я каждый день ел салат из клубники и ананаса.
Пользуясь случаем, я хочу передать привет моему бывшему коллеге и начальнику Павлову, благодаря подставе которого меня не брали в свое время на работу по специальности ни в одно приличное место. Надеюсь, Жоржик заплатил тебе тогда достаточно. И я хотел заметить, Павлов, что твоё последнее замечание, что я слишком ригиден, чтобы добиться успеха в какой-либо другой области, кроме адвокатуры, было несостоятельным. Если бы не тот случай, прыгал бы я не из пентхауса на Тверской и надел бы сегодня не Армани». Руслан Калиниченко».
- Павлов… Тогда всё становится понятным, - Дмитриев уже набирал номер. - Да, это я. С Павловым Калиниченко работал до ранения – клиент ударил адвоката заточкой в живот и сбежал из отделения. Павлов выгнал Калиниченко с треском, ославил на весь мир. А почему Руслан прыгнул, интересно? Чего ему не хватало? Богатейший был мужик, парады планет устраивал. И какой неожиданный поворот в деле «Ракурса».
7.3.2009
Не в сети
Страсти по бидону
Любава Малышева
Эпизод 1
Кухня
- Что? Что ты говоришь? Смс напиши, ничего не слышно. О.В. положил трубку и крикнул в комнату, где резали хлеб. – Этот мудак опять проспал акцию. Говорит, что выехал и привезет бак через два часа.
Оксиду 23. Он высокого роста, светловолосый, некрасивое лицо. Одет в зеленый свитер. О.В. возвращается в кухню, где четыре человека готовят еду. Двое фиолетовых эмо и двое панков разговаривают, все друг друга перебивают. Эмо совсем юные, панки-староверы нетипичного вида, просто очень оборванные, но без палева. Между ними поровну распределены эти сплеши:
- А что он делал?
- Да, наверное, трахался беспробудно, у него это теперь навроде как раньше было увлечение радикальным самиздатом, клеил и печатал, так теперь ему ничего, кроме баб, и не нужно. Бидон принести время не может. И еще Крошка Цахес с хлебом пропал. Кто-то помешает?
- Ахха, а Гну знаешь, что мне написал, когда я попросил привезти второй бидон? Что ему противны мои авторитарные методы работы и что он ничего не должен.
- Псих. Сам виноват. Нечего было этой группе вообще давать вещи. Они же слабоумные абсолютно. А, кста, группа МОСХБ свой бидон освободила в Герасиме, знаешь?
- Большой? Дай соль.
- 25. Он у них как декор стоял, прикинь?
- Слушай, тут одна герла сегодня приедет уже на раздачу.
- Сэм отзвонил, несет хлеб. И в следующий раз не обязательно сжирать хлеб, товарищи.
- Знаете, я категорически против вот этих просмотров. Человек должен сам делать группу или не делать ничего. Это же напрочь убивает потенциального активиста – включение в устоявшуюся схему. Надо Ире позвонить про шары, вдруг шаров нет.
- То есть группы должны быть такими, какие есть с самого начала и до конца? Если уходит кто-то? Все должны сваливать и делать новые группы?
- Да, конечно.
- По-моему, это не вариант вообще. Не должно всё так сильно зависеть от каждого отдельного человека.
- Почему от отдельного? Если в схеме что-то не - так она не работает. Зачем множить ошибку? Оккам.
- Один свалил - ну и по фигу, нашли другого. Кто-то захотел присоединиться - пусть присоединился, не нравится - пусть валит тоже… Что, если 'не так' в самом человеке, а не в схеме? – перекидывает морковь из сковородки в пластиковую красную ванну с гречкой.
- Так не бывает. Надо исходить из того, что люди равные.
- А что, если он с самого начала хотел участвовать, например, только чтобы его закотировали и чтобы со всеми познакомиться, а на милитаризацию ему насрать? Люди равные, но не одинаковые.
- Значит, это уже было для него важно и статусно.
- Ну, эта-то герла пусть придет. Она же не сможет сама группу сделать, ей 14.
- Вот! Опять началось. Васе 15, Томми 14. А она – не сможет. Потому что девушка.
- Мне ей отписать, чтобы не ехала? Так она скорее подумает, что ее не взяли, потому что она не пацан.
- Бля, пацан-не пацан, что вы здесь развели, всё подгорело. Пусть кто-то подметет эту шелуху, – пинает ногами кучу очисток, пронося девятикилограммовую кастрюлю с кашей.
- Гарик, подмети. Лучше даже пол помой.
- Я не буду мыть пол.
- Почему?
- Я не создан для этого. Я могу что-то другое делать.
- Еб твою мать, все по очереди делают всё. Это фнб, придурок, - наливая кипяток в бак.
- Я против такого подхода. Анархия – это значит все делают, что хотят и когда хотят.
- Да ты в уме ли?
- Если уж на то пошло, то я вообще не собирался сюда приходить. Я знал, что вы начнете что-то такое. Я не буду ничего мыть.
- Ну и пошел тогда отсюда на хуй.
Уходит.
Эпизод 2
Дорога
Те же в зеленом коридоре. У одного из панков на руке прихватка для бака.
- Он реально задолбал. Кто теперь бак понесет второй.
- Ну, мы понесем, - надевает большой рюкзак.
- Ну да. Звони крастерам, может они приедут. Мы ж теперь не дотащим.
- Ира купила шары. Мешай.
Перекладывают еду в бак, ставят его в рюкзак, собираются, выходят.
- А что с посудой?
- Посуда в центре зала.
В метро на трех станциях заходит в последний вагон по человеку. Девушка с посудой, девушка с шарами, парень с хлебом. Пассажиры читают, им все равно. Между девушкой с шарами и антифа сидит бон и изо всех сил делает вид, что он обычный гопник, втягиваясь в бомбер. Выходят, идут по городу.
Эпизод 3
Действие
Идет раздача еды.
- А это что за гондон идет с ней?
- Ну, это Эмпузов, анархист.
- Какой он, бля, анархист, если мы его первый раз на акции видим.
- Ну, могут же быть и другие дела у анархиста.
- Кроме борьбы за мир без голодных?
- Это Света, это Степан Эмпузов.
Света школьница, маленького роста, с дредами на голове. Фиолетовые волосы. Показательно радуется, фотографирует на телефон. Света в арафатке. На каблуках. Эмпузов староват для этой компании. Старше самого взрослого из ребят на 30 лет. Он толст, уродлив, неопрятен. Ужасные роговые очки с толстыми линзами. Пьян. Не отличается от бездомных почти по внешнему виду. На спине грязные следы от ботинок. Замотан в поношенный шарф. Света торжественно держит Эмпузова под руку. В это время выстраивается человек пять бездомных. Все они пьяны и избиты. Серега с костылем сидит прямо на парапете у бака, не может встать и освободить место.
- Так вот здесь вот все оно и происходит, - Эмпузов неприятно смеется. - А вы уже сейчас будете еду раздавать?
- Да. Надо встать в общую очередь. Света, иди на компот.
- Может, мне отсыпет кто в плане братской помощи без очереди. Я ужасно голодный.
- Можно я для начала посмотрю?
- Нет, у нас полагается в очередь.
- Она посмотрит, блядь, что за люди приходят, - в сторону говорит О.В.
- Маша, тарелки!
- Возьмите листовку, - О.В. подходит к высокому мужчине в черном пальто. Тот седой, очень аккуратный. С большим букетом цветов.
- Спасибо, мне не надо.
- Я так и знал, что вам все равно, - через плечо.
- Вы не правильно меня поняли, - возмущается мужчина в черном пальто. Впрочем, давайте, я прочту. С чего вы взяли, что мне все равно?
- Это написано у вас на лице.
Читает.
- А одежда есть?
- Есть одежда.
- А женская есть?
- Есть. В очередь. Сначала раздаем еду. Потом одежду. Убирайте использованную посуду в бак, пожалуйста.
Эпизод 4
Эхо
- Нет, я не понимаю, к нам что, всех уродов Москвы вы каждый день собираете. Почему никто из этой зашибенной группы поддержки сегодня не мог даже листовки раздать.
- А что это за болван не мог шарик держать ровно, когда я писала?
- Это Брустрик.
- А, это тот, который про Деда Мороза не мог падежи связать?
- Ну да.
- Тогда претензия снимается. Он еще неплохо для себя, значит, помогал.
- А зачем твоя Света привела это прожорливое чудовище?
- Ну, я уже ей выговорил. Она оправдывается, что он, мол, её друг, старый анархист, а не знал, где Еда вместо бомб раздает.
- Да что ж ты такое говоришь-то. Не может быть.
Смех.
Эпизод 5
Длинная постельная сцена. Оксид и девушка-эмо.
- И представляешь, я его три месяца просил принести принтер ко мне. Работа стояла. Он все говорил: "Нет картриджа, нет картриджа". И вот когда осталось три дня до акции, он говорит: "Забирай". И все опять на скорости пришлось делать по ночам. А я только слез. Но это не самое смешное. Мы назначили съемку на новом сквоту. Если это можно так назвать. Комната без света, всё, ничего в ней нет. И человек десять должно было собраться, из них пять иногородних. И он пропал на три дня. Мы звонили ему непрерывно. Телефон был отключен. Думали, он с Муцером опять зажигает. Или арестован. Или погиб. Однако оказалось, что он просто забыл, потому что да… да… трахался.
- И причем здесь теория распада?
- А это и есть теория распада чистом виде. Чистый лист, человек, приходит к нам и его поражает эта совокупность идиллических качеств активиста. Он начинает бояться, действует как машина, как ксерокс. Он не может быть оригинален – не подпишут на анархорассылку, отпишут от анархорассылки. Кстати, подпишут тебя только в том случае, если ты полное ничтожество. Если ты хоть что-то сделал в своей жизни, хоть вздохнул не так - какая-нибудь гадина обязательно прокрякает против.
И что мы имеем? Поминки нон-стоп. Люди ослабоумлены абсолютно. Они могут только одно и то же шествие, машинальные неосознанные действия, как в «Последнем деле Вареного». Они видят – кого-то грохнули и действуют по схеме. Флаг, кричалка, фаер, свечка в стаканчике, гвоздичка, портрет. Один маршрут ходят десять лет. Бля, можно трибуны по ходу для ФСБ поставить уже. Смешное движение, да. И вот ребенок, который бы имел какие-то шансы на свободное критическое мышление, на формирование минимально адекватной оценки реальности, пропитывается этим формалином, в нем, как грибница, разрастается трусость, подличание, доносительство, авторитарность. Он боится заорать, ударить в морду суку, боится быть не тру. Когда он понимает, что его водят за нос, что за митинг платят 300 рублей, он стоит, пораженный, и верит не своим глазам, а плесени в собственной голове.
- Саша, это перебор.
- Да ты посмотри что происходит. Ничего не осталось. Я поэтому за то, чтобы не принимать никого нового в группу. Надо объяснять новым, которые пишут, всё это. Пусть сами. У нас – не вышло. Мы проебали свой протест.
- Я не думаю так. Мы работаем, мы читаем, общаемся. Живем, в общем.
- А надо умирать. Умирать от усталости, от работы.
- Ну и как ты собираешься умирать.
- Я не собираюсь. Что само по себе. И - утеряно это народовольческое ощущение греховности насилия. То есть они кидали бомбы и стреляли, но они понимали, что это глубоко аморально и шли добровольно на плаху. А мы режем людей с полным осознанием собственной правоты.
- Ну, кто мы, кто?
- А ты разве не разделяешь ответственности за любое левое насилие?
- Да, но…
- Никаких «но», никаких «да». Всё это глубоко аморально – тупик, в котором мы оказались. Есть такие два фильма-близнеца про безуспешную борьбу идиота со страстью - «Платон» и «99 франков». Ты смотрела?
- Да, это же попс, это все смотрят.
- Там тоже вроде люди попадают в ситуацию безысходную. Но иногда понимание бессмысленности дороги приводит к тому, что появляется иной путь. Смерть ли, необитаемый остров или просто исчезновение.
- Не могу понять, где там дорога. Первый был креативщиком, рисовал картинки, придумывал идеи, нюхал кокаин, загребал кучу денег. Влюбился в девушку, у них всё было круто, но когда он узнал что она беременна - он засомневался и она ушла. Он не смог её вернуть. И закончилось всё тем, что сначала она вышибла себе мозги, а потом он тоже. Второй - так же шикарно жил, занимался тем, что продавал счастье, влюбился в девушку, она вроде тоже, дальше какая-то кутерьма, он просит её поужинать с клиентом, она просит клиента убить его (этот момент я вообще не вкурила) и дальше выходит так, что она сама выходит замуж за этого самого клиента. Дальше вроде всё понятно, но когда этот главный герой к ней приезжает – она ничего не делает романтического и Платон съябывает один.
- Дорога человека - это любовь. Любовь проверяет, насколько ты в своей жизни накопил душевных сил. И оба этих человека имеют достаточно сил, чтобы победить в игре, но пытаются переиграть противника, который сильнее. Пытаются переиграть рок.
- Не знаю. Почему любовь - это дорога человека? Судя по тому что пишут этологи - любовь это такой же как инстинкт, как самовыживание. Чисто животная и очень прагматичная вещь, цель которой сблизить людей - для того, чтобы они завели детей и воспитали их.
- Она, если ты не поняла, обиделась, что он ее продал. Самое обычное дело в любви, между прочим. Я так думаю, тут речь идет о любви, как о путеводной звезде. Сшибаешь ненароком камнем - и всё. Общий привет. То есть он ее предал, она его. Но потом она способна на благородные поступки. Она жертвует своей жизнью. И он способен тоже. Он исчезает. И я не думаю, что в фильмах показана шикарная жизнь. Показан, как раз, эрзац жизни.
- Вот это все ты сказал, чтобы обосновать, что нам не надо больше готовить?
- Я этого не говорил, Оль.
- Давай спать.
- Вот ещё.
1.2.2009
Не в сети
Освобождение
Любава Малышева
Сцена 1
Минк сидел, разложив свои вещи на одеяле. Нельзя было брать с собой ничего лишнего. Паспорт, новый телефон, зарегистрированный на Соню, платок, деньги, карта на метро, обвязка, веревка… В комнату вошел дед. Он присел на стул справа от двери. Минк посмотрел на него. Дед сливался с черно-белыми фотографиями «пражской весны», которыми была заклеена стена. Минк знал весь иконостас деда по именам: «Только бы он снова не начал вспоминать, тогда точно не успею…»
- Павел, ты опять едешь с ними…- неторопливо начал дед.
- Да, еду и это мой выбор. Моё право рисковать и выбирать себе протест.
- Ошибиться протестом невозможно. Но в 99% с тобой будут работать нечестные люди.
- Дедушка, о какой честности ты говоришь. Ты коммунистом был, я напомню. Ты даже не понимаешь, что мы делаем. Ты не вегетарианец даже, в конце концов, а ведь мог бы, ты же знаешь, как мне неудобно перед товарищами. У всех уже родители веганы. А ты настолько закоснел в своих убеждениях…
Родителей у Павла не было. Он никогда не видел их, они погибли. Дед был дальним родственником по маме. Пачки черно-белых стертых фоток - сделанных на акциях протеста двадцать, тридцать, пятьдесят лет назад - были их семейным альбомом. Всю жизнь дед занимался пречислением «ужасов режима» в обществе «Помни о власти». Павел - ничем не занимался. Недавно он поступил в институт и познакомился со странными людьми. Деду сразу не понравились новые друзья Павла. Всю свою жизнь он интуитивно чувствовал носителей беды и старался избегать людей, в отношении которых испытывал даже ни на чем не основанное недоверие.
- Да, я не понимаю того, что ты говоришь о правах животных. Но ты, в свою очередь, ничего не желаешь знать о правах человека.
- Чем меньше людей – тем лучше. Тем лучше для мира.
- Ты знаешь, взгляд мизантропа, во-первых, не нов, а, во-вторых, типичен для ограниченных людей. Как ты приобрел эти формулы, я не понимаю. Жаль, что ты так еще молод и не видишь, что ваши лидеры берут деньги у тех, кто поддерживает репрессии. Ты не чувствуешь, когда тебя используют.
- Дед, очнись, какие репрессии? Нет никаких репрессий!
- Ох, мальчик. Когда ты захочешь меня услышать, меня не будет.
- Ты опять умираешь? Ты всю мою жизнь умираешь, дед. Всё, я тороплюсь, - Павел скинул свертки со стола в рюкзак. – Можно я возьму твою старую ручную дрель?
- Зачем она вам?
- Там не будет электричества.
- Бери.
- Думаю, что не смогу ее вернуть.
- Бери. Будь осторожен.
Мальчик захлопнул дверь. Дед вернулся к компьютеру, сменил очки и стал вбивать цифры в таблицу, которая называлась «Количество лиц, попавших под первую категорию, рудник Кинжал, 1938».
Сцена 2
Лла и Че стояли в центре зала на Выхино друг напротив друга. Когда приехал Паша, оказалось, что какой-то странный тип палит их. Но операцию нельзя было отменять. Лла первый раз участвовала в освобождении, Павел настоял на этом. Больше никто из группы не хотел связываться со школьницей. Она не знала ничего о предстоящей операции.
Паша спросил ее только: - Ты идешь со мной? Тебя могут убить или посадить за это. Лла ответила: - Конечно да.
Добирались долго. В итоге вся группа собиралась через сорок минут около Института Иммунологии. Стояли по одному-двое за колоннами, чтобы видеть бегущих с дороги и, одновременно, не попадать на камеры.
Никто не опоздал. Кому-то пришла смс. Очень громко прозвучала мелодия в парке Института. Опавшие листья приклеивались к ботинкам.
Первую дверь взломали легко, со второй начали мучаться парни, которые имели некоторый опыт взаимодействия с металлическими дверями. Решетки частью отогнули, частью распилили ножовкой, частью откусили. Попали, в итоге в длинный темный коридор.
Кошки орали и царапались. Сажать по две кошки в рюкзак оказалось неумно – они начинали драться. Воздух в помещении был настолько тяжелый, что Тото пришлось вывести и оставить с В12, который следил за помещением охранника на улице. Всего в клетках оказалось 12 кошек. Каждый нес по одной в рюкзаке. Пакет с лягушками шевелился и протекал. Павел стоял по колено в воде и вытаскивал жаб из огромной черной квадратной ванны.
- Икру брать? - спросил он у Иры.
- Не знаю, Минк. Она же не живая еще, а тащить. Ну, бери. Вдруг надо брать. Че уже вышел, не спросим теперь.
Ира и Паша последними вышли на улицу. Шли по коридорам с черными и зелеными граффити о исследователях-садистах.
Группа сидела под оградой.
- Ну что, действуем по плану А. Вы едете в приют, а мы завершаем работу, - сказал Че.
Сцена 3
Когда Паша вошел в дом, перемазанный грязью и краской, мокрый, дед отложил газету и встал.
- Я все понимаю, мой мальчик. Но зачем вы взорвали лабораторию. Вы хотите просидеть всю жизнь в туберкулезной камере?
- Дед, там никого не было, мы все вынесли. Мы с химиком познакомились недавно, попробовали, что он умеет, в общем. В новостях показали?
- Какое там. Прервали вещание, по всем каналом прошло, что злоумышленники подорвали виварий Института Иммунологии и что исчезли животные, зараженные редкими вирусами.
- Не были они зараженные, дед. Просто порезанные на живую. Все нормально. Дрель, конечно, выбросил.
- Мой мальчик, я хочу сказать тебе одно. Взрыв – это маркер того, что среди вас конторщик.
- Дед, хватит.
- Ну ладно. Иди мыться и есть, нельзя же так…
Сцена 4
Звонил Че:
- Минк, приезжай на Кунцево, у нас вечеринка.
- Танцы?
- Танцы.
- Круто, хорошо.
В квартире было три человека. Павел удивился, увидев Коломийцеву. «Не знал, что она тоже ALF». По комнате гонялись кошки. В ванной плавали жабы. Какая-то новая девушка стояла с бело-черной крысой.
- Откуда крысы?
- Ой, не спрашивай. Но их две тысячи. И это проблема. Пойдем.
Они зашли в маленькую комнату. С верху до низу комната была заполнена клетками с крысами.
Девушка рассказывала: - Мы сортировали их. Вот крысы с красными метками, в этой колонне. Это парни, это девки. Вот с зелеными, вот с синими. Крысы без меток в кладовке. Наша квартира сгорела. Всех животных надо будет сегодня ночью переместить в другие места на квартиры волонтеров, поэтому мы всех собираем. Ты что можешь предложить.
- Я могу взять пятьсот крыс и жаб. У меня есть недалеко от дачи пруд и колхоз, где можно из на зимовку скинуть. Есть деньги?
- Денег нет.
- Как же я прокормлю их? Вы клетки даете?
- Нет, клетки нам нужны, мы их спрячем в гараже для следующей атаки.
- Ясно. Я возьму пятьсот вот этих красных.
- Может, с кошками что-то предложишь?
- Нет, у меня двухкомнатная. Я свою комнату займу под крыс. Больше возможностей не имею.
- Как тебя зовут?
- Рыба.
Приехала Капитолина. Она привезла два мешка опилок, в очередной раз украденных с ипподрома. Двух мешов хватало на сутки. Взяв два мешка с дерьмом, Капитолина уехала.
Паша стал упаковывать крыс в столитровку. Рюкзак шевелился и протекал. «Опять приеду весь в говне», - подумал Паша. У дороги он взял такси. На коленях у него стояла маленькая корзинка с самками крыс.
Водитель курил траву. Обернувшись и протянув Паше косяк, он спросил:
- Это у тебя что в корзинке, хомяки?
- Да, хомяки, - сказал Паша и приложил очень много усилий, чтобы не расхохотаться. От марихуаны и от того, что у него было с собой 500 крыс. Дагестанец точно бы врезался в столб, если бы Паша рассказал ему об этом по приколу. Хотя можно было б рассказать. Кто бы из ментов поверил дагу-наркоману?
Сцена 5
Барто и Паша сидели на траве в парке Сокольники. Ребята подходили, присаживались и выкладывали на расстеленный платок мобилы и батареи.
- Ну что, как у кого, - спросил Че.
- У нас хорошо. Но кошки реально заебали. Сорок кошек, Че, сорок кошек все время хотят жрать. Все бы ничего, но мать тоже веганка и отказывается варить им мясо.
- Купите синтетический таурин и варите кашу.
- Да, да, точно.
- Что у тебя, Лла?
- Я пока раздала 70 крыс. Весь институт ходит с крысами нашими. Только парней, баб решили стерилизовать.
- Кто будет это делать?
- Третьекурсники-ветеринары берутся.
- А сколько баб?
- Шестьсот.
- Охуеть. Мы сможем это?
- Чуваки говорят, что да. Только напряг будет в первую неделю. А потом мы скинем их в элеватор и всё.
- Кул.
- Что с жабами, Минк?
-Закончено.
-Что с кроликами?
- Кроликов переправили в приют под Воронежем. Там есть один бизнесмен, который отдал большую часть своего имения под клетки для спасенных. Он даже не вегетарианец, но хочет помогать.
- Проблемы?
Заговорила Капитолина:
- Есть большая проблема с лабораторными собаками, у которых трубки в животах и черепа вскрыты. Инфекции и биожидкости.
- Что решила?
- Оперировать будем завтра. Но пришлось прекратить все контакты с Виртом. Он сказал, что не говно собирать хотел, а освобождать.
- Все это слышали? Кто с ним работал, осторожнее избавляйтесь от контактов. Были ли еще скандалы по уходу за животными?
Три человека подняли руки.
Че сказал: - Вы видели, парни, кому надо помогать. Еще из новостей. Освободились большие клетки. Кроликов взяли в село, обезьяны сдохли. Расходимся.
Сцена 6
Первой арестовали Лла. Прямо на лекцию по матанализу приехали фсбшнике в УАЗике и забрали её. Потом аресты пошли каждый день. Квартиры потрошили одну за другой. За последние сутки арестовали двадцать человек. Люди спешно уезжали на Украину и в Белорусь. После ареста Капитолины уехали все иностранцы. Оставшихся животных выпустили или скинули дальним знакомым. Невозможно было связаться друг с другом, потому что договоров уже не было насчет стрел и Че не давал указаний перед последней акцией. Никто не ждал такого провала.
Лла, В12, Иру и Капитолину показывали в новостях, говорили о разгроме экстремистской группировки, организовавшей серию взрывов и ограблений в Москве.
Паша сидел на Большой Ордынке в квартире у Марины Ивановны, знакомой деда, восьмидесятилетней диссидентки. За час до того, как приехали за Пашей, около одиннадцати, дед вошел в его комнату и приказал одеться. После того вручил ему бумажку с адресом, обнял и велел быстро бежать. Дед почувствовал, что ОНИ придут сегодня.
Марина Ивановна, беловолосая, покачиваясь в кресле, смотрела ночные новости. Паша спать не мог. Часы с огромным маятником тикали, шишки на их цепях передвигались. В новостях оказали фотографию Че и сообщили, что он внедрился в преступную группировку и помог следствию. Марина Ивановна поглядела на Пашу. Паша заплакал.
27.1.2009
Не в сети
Новости
Любава Малышева
Свобода закатала рукава -
Уколы на изломах контитента
Растягивают в линию права
Римейком ежегодной киноленты.
Все слушают: Италию трясет,
От взрывов ли, от выкачанной нефти;
В Молдавии оранжевый народ
Сместил парализованного йети.
Мы видим: человека бьют в лицо,
Он падает надломленным багетом.
Не все же им выращивать кайсо -
Подумали и сделали ракету.
Копнешь поглубже - мёртв любимый царь.
Кто думает иначе - те безумны.
Кончается открытый календарь
Замедленной добавленной секундой.
13
лет тринадцать тому
я помню в ужасном парке
жестко хрустнули пальцы
вползая в леску ноль два
оделась едва-едва
потом на одной из станций
принимала подарки
возвращалась в тюрьму
словно играя в пленницу
под дверью стояла час
закрыв прозрачные шторы
мертвый лежал в постели
две полных недели
как грушу разрезав город
забыв тебя первый раз
где-то на два месяца
повторы стихов не дают
муза сломала нос
слепая мышка попалась
шарик взлетел в прошлое
и видимо что-то большее
ничего не осталось
даже оттенка волос
пал мой последний приют
жалкая нищета
мешала правду с землей
ты же стала смелей
карточки водопадом
все говорили - ладно
с земляничных полей
ты возвращалась слугой
мартовского кота
и потом понеслась
вранье самолеты менты
фсб встало в анфас
ломала дверь мсч
и все потеряло вес
даже наборы фраз
торжественной красоты
исчезла странная власть
Есенинская легенда
Любава Малышева
Издание пятое. Книга закрыта.
Читатель скорбит, выжимая платок.
Печальна основа единой молитвы.
Уж как тяжелы вы могильные плиты -
А всякий стремится добавить венок.
...Стога пережевывая по травинке
Запарились стойла больших городов.
Приехал поэт из рязанской глубинки
(На поезде, правда) и спел по старинке
Великую песню про страшных жидов.
Его окружали космополиты -
Крепили оплот и сжимали кольцо.
Сквозь призму чистейшей российской пол-литры
Он видел как многоголовая гидра
В стакане звенит и дрожит холодцом.
Какие-то жены (всё больше еврейки)
Мешали поэту. Он пламенно пел:
"Евреи во всём виноваты, поверьте.
Еврей вездесущ, кровожаден, бессмертен"
Пять раз эту песнь продала ЖЗЛ.
Жиды окружали и продолжали
Дышать, подозрительно выжидать.
Они наживались на каждом скандале.
Поэт же все знал и ругал изначально
Евреев и даже еврейскую мать.
Что дальше случилось с отчаянным малым?
Издал ли трехтомник? Нашел ли приют?
Примерно за двести страниц до финала
Я, можно сказать, даже подозревала,
Что эти евреи Серёжу убьют.
Убили! Как вовремя сделана книга!
Как спаян с тальянкой коричневый нимб!
Распяли Христа - обошлось ли без Бриков?
Чапаев утоп - у него же, смотри-ка,
На шее евреи повисли! И криком
Заходится космос - лампадку у лика
Евреи украли - Гагарин погиб!
Смеркается ночь мировой закулисой,
Еврейские звезды выводит на круг.
Ульянов подорван. Царь-батюшка близок -
Приветствуй любителя расовых чисток,
Индийских крестов, православных потуг.
Не очень понятно, причём тут Есенин.
Тор Штайнар, хоругви, молитвенный тризм.
По щучьему - традиционно - веленью,
По КПРФ-овскому вдохновенью,
О автор нетленки, пиши продолженье,
Прими от зигующих благословенье
И взращивай дальше неонацизм.
«Весенние почки есенинской легенды» разворачиваются свежей ксенофобией https://hippy.ru/forum/viewtopic.php?pid=22327#p22327
Филомела
Любава Малышева
Видишь пьяного? Просится на плакат.
Пролезает под турникетом "Булат",
А честнее многих, больных аскезой.
Чувствуешь ли, что нитку пора разрезать,
По цветам разъять упрямым железом
И рассыпать чёток покорных ряд.
Ты - не человек, а чучело льва.
Так ли уж болит твоя голова?
Только ли теменная пойдет на дело?
Ты - немая ласточка Филомела.
Вышивала - да и окоченела,
На канву набрасывая слова.
Все тебе рады - рыночный продавец,
Нищий фальшивый, осторожный подлец,
Официант киргизского суши-бара.
Пересядь и теплового удара
Не дожидайся - солнце тебе не пара.
Поищи среди послушных овец.
Одарка
Любава Малышева
Я ехал за тобой к монастырю.
Покачивалась розной лодкой суша.
Ветхозаветной тьмой, пустой и душной,
Закрашивая винную зарю,
Литва прощалась с нами. Лился воск.
Воск жалился, с церковного огарка
Стекая на ладонь твою, Одарка.
Всё - ради светлых, ради белых кос.
Бывает, мне мерещится - любой
Готов покинуть дом и пробираться
Тропинкой заболоченной, богатством
Считая только вечную любовь.
Чудны твои дела
Любава Малышева
Чудны твои дела с учетом склонности
К развешиванью тушек на крючках.
Читает "Психологию духовности"
Уродливая девочка в очках.
Всем требуется к вечеру скоромное -
Христос воскресе! - рубят мясники.
Идут по небу звери безголовые
И кровью заливают цветники.
Все молятся, кропят водой серебряной
Каморок жалких грязные углы.
Для нравственности, право, слишком ветрено -
Без масок наши праведники злы
И смотрят добродушными убийцами.
Из сумки каплет красное вино -
И тут же расползается страницами
Уродливое красное пятно.
Не в сети
Я шёл один
Любава Малышева
Есть тяжесть статуэтки призовой, пригодная в быту весьма условно: солить капусту, заменяя гнёт, колоть орехи, рамы выставлять и шиповать деревья костылём, для верности откусывая шляпку. Для общества, пока я был живой, пока меня читали поголовно, я был провинциальный рифмоплет: крылатка, профиль, ручка и тетрадь и на плече охотничье ружьё на ремешке, пристегнутом к антабкам.
Урод, коллекционный экземпляр, двуглавый волк, сидящий в формалине, листочек, обещающий удачу. Безумный, обличающий режим ценою жизни собственного братца. Доходный дом, теперь чужой для всех, кто сторонится, глядя на пожар, кто занят повседневными своими делишками: рожать, кутить, булгачить. Есть много слов, полезных для души, которым полагалось предаваться, впоследствии отмаливая грех.
Вода - таким, как я, в ней нет числа - мелела, обнажая скользкий камень. Из моря раздавался только гул. Толпа на главной площади шумела, и первый раз со мной заговорила, и первый раз притронулась ко мне. Высоко подняла и понесла, поддерживая бортики руками. И все, кого я не упомянул, сошли для окончательного дела: заполнив площадь, ждали терпеливо, врастая в исторический момент.
И это смысл массовки за спиной: вздыхать, шуршать, стрелять, свистеть, табанить, вгрызаться в обнаруженную падаль, изображая сопричастность, врать, хватая оброненные куски, из-за ушедшей юбки биться насмерть. Я шёл один. Никто не шёл за мной. Никто не порывался бросить камень. Поодаль истеричная цикада звала, пытаясь пару отыскать. Я шел один, спасаясь от тоски, подальше от людей, собравшись наспех.
Разговоры
Любава Малышева
Точишь камень, мрамор, песок, суглинок
и таки находишь свой миллиард
натрия бензилпенициллина.
Чем же не клад, да и чем ты не Шлиман?
Всем, в общем-то всем ты и не Шлиман.
Ты годишься только лишь для тирад.
Вроде тех, что нет у нас государства,
вор при власти... Навязчивый призрак страсти...
Девушка, уколите ваше лекарство!
...оттиском повторяет застывший пластик,
штабелями дисгармоничных пластик
заполняют памятники пространство.
Мир шансона, пьяный водитель Юрка
грузовик на клетках бетонных плит.
Трое в кабине ты, Ленин и урка -
фото на ветровом мелко дрожит.
"Он лежит, подумай, так и лежит!" -
артефакт, золоторунная шкурка.
Я прикрою глаза. Если едешь - слушай.
Где бы ты не жил - ты возле Централа.
Кладбище, юринститут, роддом, психушка -
земля велика и обильна, а места мало.
Для географа - много, для жизни - мало.
Не жгут твоей шкурки, хранят, царевна-лягушка.
***
Иди на голоса по створным знакам -
в век катастроф оправданы затраты.
Поребрик стелят вдоль предела страты.
Стеклянный шарик на песке кладут.
Кому мешать как не чужим собакам?
Заключены договора и пакты,
И я не в силах перепрыгнуть такта -
Нейтрален, пограничен, свят уют.
На мачте зажигай фонарь, не бойся -
Проедут, пролетят, не беспокоя,
Не тронув утрамбованного слоя,
Сместив по ходу избранный маршрут.
Не вступит в бой направленное войско.
Косичку не сплетет над головою
Твой парашют. Накрученной на пои
Стропы не подожжет никто лоскут.
Кати по небу мерное светило
С двух до пяти и в унисон с товаркой.
Ты никого не встретишь в этом парке.
Никто не посещает этот пруд.
Лежи песчинкой тягостного ила.
Скрутись до дна, до тла, до чистой примы.
Стелись дымком, плыви домой незримо -
Хотя и там не помнят и не ждут.
Не в сети
Безумцы
Любава Малышева
Тиран надевает лавровый венец и бродит на пепелище.
Всегда избегает расправы подлец. Солдат умирает нищим.
Слепым равновесием полнится мир - нет выхода из лабиринта.
Непрочен фундамент, двуличен кумир, последовательность разбита.
Ручей журчит, но вода горчит, бегущая по базальту.
Безумцы майолику держат в печи, стекло превращают в смальту.
Падут под стоптанным сапогом решётки вашего сада!
Надо было железный лом переплавлять в снаряды,
лить пули, мечи ковать, коням задавать корму.
Не тратить время на крестик да гладь, а шить защитную форму.
Цветочки рисуют на белой стене - забыли про честь и славу
безумцы, на бесконечной войне живущие не по уставу.
***
Товарищ, видимо, влюблён. Исчез классический затворник,
что в неблагоприятный вторник не покидал свой павильон.
Кто взгромоздился на листы, сверхновой линией разлился?
Увеличительная линза мгновенно подожгла холсты.
Постой, одумайся, сосуд прижми рукой в яремной ямке,
мольберт повесь на стенку, лямку оставь, оставь бесславный труд.
Вотще ты расточаешь дар. Она придвинется поближе -
тебя на ниточку нанижет, защелкнет нежно фермуар.
Беги! Не слышит. Карандаш крошит, не чувствуя угрозы.
В любой строке таится проза и райский видится шалаш.
Не верь - ты будешь одинок и примешь вечную аскезу.
Стирай же линию отреза, учи свой маленький урок.
***
занимаясь литературой а не войной
пробираясь в книжных завалах, на свой счёт
думая жаль, что не солдат со шпагой, не чёрт
не сломишь ногу и уже не пропадёшь
враг взаимный не пожелаю даже тебе
пребывания в этой беззвучной пустоте
в ожидании подходов, прогонов, аккордов, тем,
коды праздника, возвращения в город людей
как привычно летит, обрушивается вниз
эта вода перегородки вдребезги бьёт
из фанеры сделан крошечный самолёт
и бронепоезд из засушенного лепестка
но, кажется, есть надувай фиолетовый шар
выноси под окна столы, поднимай кумач
пройден порог по берегу пройден, но задача
решена условия новой уже даны
Шанти
Любава Малышева
Ягнёнка мы зарезали с молитвой. Собрали кровь и, закрывая двери,
над самым входом - от большого мора надёжно защитив своих детей -
египетским оставили могилы, границу для Исхода провели.
Сидишь в больнице, слышишь стон за стенкой, не понимая изначально - твой ли
ребенок это? Чьи же муки длятся? И первозданный ужас в детском крике
бессилие мгновенно обнажает и заставляет взрослого дрожать.
Какая боль охватывает всех, какая тьма спускается и душит...
"Погибнут только лишь чужие дети..." Чужие дети есть ли на земле?
Покорно пришивали белый крестик к одежде, помолившись об успехе,
дела забыв, записывались в Лигу. И шли, и убивали тридцать тысяч
приезжих, не имевших метки белой - во славу Веры, Бога, Короля.
Мы не родство спасали - чужеродство. О сколько догорит костров, покуда
поймут, что происходит кость от кости и плоть от плоти отделить нельзя.
И все мы одного отца потомки, одна семья, рассеянная в мире,
одна на всех не Родина, но мать. Что Родина? Готовность по команде
собраться в моб и убивать соседей, в различных жестах вскидывая руки
на площадях? Свирепого народа уродство исключительным считать?
В любой стране, готовой ежечасно восславить искупительные жертвы,
стремительны потоки добровольцев к военкоматам, лишь раздастся гул
призывный, лишь негромко щелкнут пальцы, лишь свистнет недоразвитый тиран.
Так шли и убивали миллионы себе подобных, гордо потрясая -
за чуб схватив - людскими головами над полем смерти. Славные победы
провозглашали обе стороны, довольные развалинами Мира.
Грядущая откатная волна уже слышна. Кампанию задумав,
настройкой тонкой занимают день хозяева доверчивых народов:
пасись, живи, нагуливай жестокость, травы не отдавай чужому стаду,
выказывай нам почести, работай, роди солдат, готовься воевать,
крепи ряды, к перловке привыкай, прикалывай георгиевский бантик.
Нестабильная стенокардия
Любава Малышева
Без боя город сдался. Потемнело
сильнее небо. Клиньями сурепки
врезалось поле в чёткую разметку
и нитроглицериновой таблеткой
небесное светило догорело.
Мне не достало храбрости прорезать
суровую канву вперёд иголкой,
и знамя сшить, и кинуться вдогонку,
избавить от себя, на верхней полке
уснуть, читая книгу про аскезу...
***
Сумрачно в храме лютой веры твоей.
Пусть перепрошен каждый красивый жест,
в дар принесен каждый нательный крест,
снятый мною с родных, чужих и друзей.
Если желаешь (видишь, твои слова -
мои законы) - то обретает плоть
и существует Бог или даже два
Бога - и.о. плюс Запасной Господь.
***
Где заболеешь - там лечись.
Старинным правилом восточным
доверься, продлевая жизнь
универсальностью поточной.
Клин клином вышибая и
любовь любовью прерывая,
иди с учетом колеи,
следи особенности края.
Бери целебную траву,
мастику из мышей протертых
от сердца и читай главу,
главу из местной книги мёртвых.
***
Высокий берег выбрали и тем
Унгвару новой бронзы подарили.
Кораблик плыл стремительно, мысочком
разбитым вместо стрелочки грозя.
Для взаимозависимых систем
губительны особенности стиля
и всплески вдоль течения проточной
воды непредсказуемого дня.
Когда так жарко - триста сорок - то
что человек? Метал теряет твёрдость!
В столетии бывает день один лишь,
когда пятиохватные теряют
кору и струнки бьются - обертон
(что невозможно, как известно, порознь)
звучит и ты услышишь, но проспишь
свидание, орестиада Майя.
***
Москву, набитую антителами концептуалистов,
фриками современных, иноземных сортов,
не взять нахрапом, не испугать рёвом и свистом
ста соловьёв-разбойников, чумою со всех портов.
Мало ли маршировали под военные барабаны?
К мишуре привыкли монастырские терема -
Стали сверхчувствительными к навязанному обману
и к местному, только лишь новгородцу мила хохлома.
Если хватает таланта и искренности - то просто
дверь толкнуть в прибежище, частью истории стать.
Нет, не возьмешь огненным боем, но переносным
смыслом, тихим напевом - любую сломишь печать.
***
Привыкший к перегибам переулков, к неброским и неспешным райским птицам,
к холодным речкам невысоких гор, живущий в первом доме от дороги...
Я думала о том, что ты заметишь, въезжая в этот город поутру:
заборы, недостроенные башни, угрюмые, измотанные лица,
людей безликих злая суета, толпы бегущей сомкнутые плечи,
удары справа-слева, толчея и гулкость бесконечных подземелий,
спокойных, равнодушных ко всему. И - климтовское золото горстями
на Киевской разбросанное крУгом. Поймешь ли ты, что Омулёвой бочкой,
кафтаном дыроватым акатуйским, Москва свои сокровища несёт?
Расходится крестовым сводом веры, съезжает вглубь и ввысь взметает балки
новейших замков железобетонных и плавными изгибами модерна
Остоженкой, Пречистенкой звенит. Юла, чей белый свет тогда и виден,
когда её раскрутишь посильнее - вот истинная стать и тихий гул -
основа исключительного ритма которым создаются наши песни.
Всё то же, что и дома, только громче - поскольку голос многомилионно
здесь возрастает, ибо отражают его, как свет, другие голоса.
Не в сети
Стороны добра
Любава Малышева
Не так уж много может человек -
Идти, молчать, любить, забыть... Глаголы,
пожалуй, только нам принадлежат
и вся задача - вспомнить подходящий.
И если что вольны мы выбирать -
осла породу, крепость стопок винных,
дизайн гвоздей - короче, минус-плюс
в контексте предназначенной работы.
Меню, этаж, условия этапа,
подсветку непременных рубежей,
фасон, размер одежды, скорость фразы...
Не нашу цель, не вечный общий смысл.
Любой живущий дополняет ряд
вариативный в принтовом пейзаже.
Иллюзия свобод на поводке.
Бессмысленность и предопределённость.
28.5.2009 Прага
Внутри большого дерева всегда находишь пустоту. Петлёй распила захвачено пространства больше, чем ты юным в этом мире занимал. Безжизненная старая кора - потрескавшийся контур места силы - похоже, оттеняет штрих-пунктиром бессмысленный, но правильный овал. Когда тебе немного за пятьсот - что там других, себя уже не вспомнить. Душа молчит, недолго эхом бьёт, любви не ждёт, паучьей ниткой крестит. Ты можешь приходить теперь сюда, касаться тела мёртвого ладонью своей, шептать, что ты текла водой, что были мы с тобой, что были вместе.
7 июня 2009 Прага
Любовь - всё равно, что корона для маленькой пешки:
дойдешь до обрыва доски, до предела, до края,
принцесса из сказки волшебной. Скорлупка орешка -
последняя крепость. Погибнешь, понтоны взрывая.
Афишами Мухи заклеены тумбы-цилиндры.
Ты здесь невозможен, негоден - состава второго
для драмы не нужно и многоголовая гидра
избыточна - лишние траты, пустая морока.
Cкользят по одной из поверхностей неба барашки,
коньком оттолкнувшись, оставив тревоги, заботы
и переливаются пенкой на блюдечко, в чашке
моей отдыхают от вечного круговорота.
***
Выходишь из гетто, любимого ранее, и
спускаешься к людям, которым ни разу не нужен.
Живешь механически, споришь с течениями,
влечениями, изречениями и - не платишь за ужин.
Осколок уродливой глыбы, убогой страны
наследник, наместник руин, собиратель бутылок
оборванный, от обороны и от бороны
отставленный, отлученный за крепкий затылок.
О, предпочитающий сгинуть, сказаться немым,
рассеяться, перемешаться, растечься закатным,
не выдохнуть вместе со словом отеческий дым -
не выдали чтобы своим, не вернули обратно -
тебя молчаливо приветствую в этом раю
с душой одиночки, раздавленной камерой, в тихом режиме
бездействия сердца. Мелодией жуткой "Сою-
з нерушимых, союз нерушимых, союз нерушимых"...
Здесь, где у земли не то, чтобы край, но...
Здесь, где земля как бы впадает в крайность,
глубже разлом от раза к разу и зло
бредит, бурлит, бродит кипящим котлом,
воду разлить, выплеснуть собираясь,
перебрать, вздрогнуть, слететь, перейти грань,
развернуться в не-личном пространстве,
встать нелепым призраком на пути. Встань
и ты, насвистывай свой мотив, дань
собирай, сам-себе-тан-тинг-закон-государство.
Вот откуда приходит морок, могильный мрак,
боль бережет настройку - крутит, крушИт сустав.
Крест, чертеж, по которому строят любой барак.
Ланцуг, цепь, с которой спускают всех собак
: наверняка укусом украсит одна из ста.
Что тут делать? Пойди погуляй, посмотри вниз:
пустота-ничто-смерть - то, не знаю, что.
Вдохни, дыши, говори, улыбайся, "чиз".
Ты победил. Возьми утешительный приз.
Уровень первый. Люшер. Выбор цветов.
4 июня, аэропорт Рейкьявика
Задевать за предметы, практически недостижимые для остальных без особых усилий - вот (если не смысл) преимущество тех, кто повыше. В ключевые моменты истории всякий режим точкой взгляда своих центровых, а не стилем берет, обозначив тюрьму - словно некую крышу. Или, будто случайно взглянув за широкую спину добра, обнажив нефасадные ракурсы благодеяний и чёрные стороны честно, но, по сути, банально сдаёт при попытках сдвинуть основу, нажимом безликих метафор включает отстрел и отсчёт. Всё что дальше - известно. Сам себе император, бредешь в треуголке, ко сну приготовившись, но неизвестные в форме стоят у парадного входа и миг до команды. Увеличь же стократно отменный пример, зарисуй состояние в норме - безумие, темные контуры всякой свободы, борьбы, пропаганды.
12 июня 2009, Подмосковье
Можно
Любава Малышева
Можно остаться, но лучше поехать домой.
Можно продолжить, но следует остановиться.
Белым словом, белым, словно больница,
укрой.
Многим не стоит своих покидать лагерей -
день без привычной ограды тревожен и жуток.
Серией выстрелов, беззаботных шуток -
убей.
Я выбираю безмолвие в этом году.
Впрочем, и в прошлом встречались лишь серые камни.
Если покой мой нарушат, что делать тогда мне?
Уйду.
Мало деталей - картинки я не соберу.
Бронзовой птичкой сижу у поющих фонтанов.
Слушаю музыку, слушаю. Если устану -
умру.
О, пятикнижие, о, пятилетие, о,
библиотека в тюрьме - сколько книг без названий!
Вот мой билет в недостроенный зал ожиданий,
в кино.
Белым укрой, белой-белой укрой пеленой...
Сколько разбросанных лиц, незаконченной жизни!
Ненависть бегает,
будто ребенок капризный
за мной.
14.6.09 18:50
Свадьба
Любава Малышева
Как всегда некстати проходят свадьбы!
Мир обычно счастлив в противофазе.
Я же, запинаясь на каждой фразе,
думаю, что следовало сказать бы.
Ближе, ближе! Вот он, расшитый гладью
и измором взятый всеобщий праздник.
Выбираю правило, повод, платье.
Всё бы ничего - никого не жаль.
Что у нас по курсу? Диагональ.
Что-то с курсом. Стоило начинать ли,
символичным делать рукопожатье,
издавать, приписывая мораль?
Понимают ли, понимая узко?
Разговоры, надписи на бортах,
повороты тел, лопастЕй винта,
перерывы, сбои, перезагрузки...
Перевод стирай, говори по-русски,
где проходит временная черта.
Но завишу ли, зависая даже -
будто некий фон бытовых работ
или фронт, радиоактивный фронт,
рядовой момент, бытовая кража?
Никаких долгов. Никаких поблажек.
Никакой любви. Никаких забот.
Патруль
Любава Малышева
Всякое чувство мнится в юности указателем на пути.
Ускоряешься, встретив трудности, пролетаешь, где не пройти.
Но дорожный рабочий в тоге пурпурной знаки расставил с тем,
чтобы ты знал, где ремонт дороги, избегал стандартных проблем.
Пересечением равнозначных массу простых вариантов дал,
обозначив проходы жвачных, всякий обрыв, тупик и завал.
Веруя, интуитивно зная, что есть подсказка, живая нить,
едешь ты без учёта правил и не пробуешь их учить.
Обнаружив себя в кювете с разбитым лицом, как правило, без
ботинок, ты встаешь, не заметив, что круглый знак означал "объезд",
а то, что принимал за манящие огоньки и земную твердь -
болото самое настоящее - в катафотах бродила смерть.
Видишь, стонет притворно раненная она - как тут не пропасть?
Идёт, огоньком заманивая, на каблуках покачиваясь...
Доброжелатель мечется втуне, приоритеты указывая -
не внемлешь ты аббревиатуре, снимая защиты базовые.
Если повезёт с реверсивным, врезаешься в первого встречного -
забываешь сказать спасибо - но было тебе отмечено.
Несёшься мимо с опасным грузом, мост взрываешь, идёшь на дно -
с табличкой, упавшей сверху на кузов: "Стоп! Движение запрещено!"
Эта странная неосознанность - безграничная слепота -
проходит если, то слишком поздно, стирая твой персонаж с холста.
Но ластик кажется преимуществом неоспоримым, отчего
ты, опять, криков не слушая, мчишь мимо дома отчего.
Кончается зона ограничений - а если нет, то сама игра.
Зачем ты плыл по своим влечениям до острогИ, до крюка багра?
Ловец смеётся и правый берег легко отталкивает веслом.
Достаточно было просто верить в то, что указывали перстом,
в то, что тыкали мордой с юности, то, за что всегда получал:
любовь - это обозначение глупости, умиления от палача.
Видишь, сколько страшной символики - лезвий, виселиц и костей?
Что же ты едешь, словно дальтоник, на красный свист её лопаcтей?
Давай на грунтовку, разворачивайся - может успеем и подберём
всё, что было тобой утрачено. Иностранный со словарём,
с переводчиком, с костылями, с ходунками - ну что уж, раз
ты остановлен был патрулями - кто-то, стало быть, всё же спас.
А можешь лесом, просекой, лугом двигаться в направлении
вот этого яркого желтого круга без всякого промедления.
Мы срежем маленькие пионы, положим рядом и тихо пойдем -
наблюдатели аттракциона "Сумасшедшие за рулём".
Три удара
Любава Малышева
Три удара чуть слышных о стену,
следом один, шесть, два.
Я надеюсь на старую схему,
угадать пытаюсь слова.
Два, один... Ясно! Два, три,
следом четыре... Что дальше? Стук
крик охранника, скрежет двери,
лязг ключей прерывают вдруг.
Молчаливы и терпеливы
ужасом охваченные,
но конвойных речитативом
мысли упорядочены.
Тем, кому всего не хватало,
утешенье шести рядов,
мышки, мчащейся по подвалу,
только еле скрипнет засов.
Видишь, истина откровенна,
безнадежно обнажена,
ожидания непомерны
сроки, смысла жизнь лишена.
Происходит невероятное
чаще. Время меняет ход -
ускоряется многократно
и проваливается в под...
- знаешь, прямо вместе с часами -
в подземелье. Предметным стеклом
режет хлеб, утоляет печали,
крошится йодистым серебром.
Кто меня призовет к ответу?
Кто разрушил мою тюрьму?
Я стараюсь не думать об этом
И не спрашивать, почему.
Три удара чуть слышных о стену....
август-сентябрь 09
Любава Малышева
старушка перед литературным мероприятием
читала про алкоголизм как родовое проклятие
девушка в ожидании стихотворений
изучала статью про православные знамения
женщина вникала в космическую
магию руническую
из таких людей состоял
зрительный зал
кому бы спросят его наверняка вы были бы рады
из так сказать современной обоймы вариант плеяды
а он естественно скажет что платонов не рождено
вот раньше было дно а сейчас разве это дно
так, пустыня среднеамериканская
никто не примеряет арестантского
ни одного приговоренного к отстрелу
потом начнется доступ к телу
грызут друг друга обложки изгоняя с парада
соседа сталкивая сдирая погоны награды
в заранее выкопанные рвы
оскалилась книжка идет на вы
на выброс меняет фамилию бабочку на кирзу
на букет которым следует накормить козу
и это естественно это часть ритуала
указание для интеллектуала
ради кого следует оставить на пару часов руны
целителя в третьем поколении космические струны
оторвавшись от заговоров и приворотов
куда идти после работы
кого сфотографировать для святцев
где прекрасное с которым соприкасаться
с кем просыпаться перед побудкой
о ком писать на тюремной прогулке
роением и гудением слов отмеченный вечный мальчик
как пчеловод в защитной маске как фехтовальщик
со скорбной и пятью комическими в кармане
с декоративной повязкой на ране
люди это однородная масса
спящая люди смотрят вполглаза
слушают вполуха
гляди старуха
опять достает свою газету
девушка разворачивает статью о приметах
поверни руль раскачай колыбель
отведи свой корабль на мель
сиди в творческой зоне
в бумажной треуголке в газетной короне
там ничего рябь волн бег
помеха препятствие им одно человек
husvill
Лежишь. Стаканчик опрокинув,
собака воет, рядом сев,
в асфальте мокром отражаясь.
Прямой линейной перспективы
придерживаясь, нараспев
рассказывая о пожаре,
расхаживают горожане.
На этой стороне залива
нет лучше темы для бесед.
Как звёздочки на фюзеляже
чужом блестят и день дождливый
растягивают сотни бед.
Кухонным пересудом, кражей
эмоций, лишних персонажей
вкраплением, комком мотивов,
инвариантов этот свет
тебя уже не угрожает.
И ты, лежащий терпеливо
и ожидающий монет -
не ограничен рубежами,
непостижим, неподражаем...
Проваливаясь в землю и виском
к порогу приложившись, проявляя
на теле ватном крови отпечатки,
качаться в темном море на волнах...
Засушенным лилейным лепестком
застыть в условном мире, не влияя
ни на один процесс, лежать закладкой
и постепенно превращаться в прах,
годящийся ну разве что на то,
чтобы его развеивать по Крыму -
по выморенным, выжженым, бессменным
стоянкам диким, лежбищам туристов,
по пыльным стебелькам солончаков,
вслед длинным поездам, идущим мимо...
Но, отлетев - как-будто от стены -
вернутся в контур тела, контур мысли,
грозящему осыпаться стеклу
покоиться сказав, ползти по полу
бочком в холодный дом, где все проснулись,
разбуженные грохотом паденья;
прижав рукой отбитую скулу,
перебирая в памяти глаголы
уместные и, несколько сутулясь,
подняться на разбитые колени...
***
Ты, проигравший, вытяни билет.
В ассортименте - пара вариантов:
идти на запад, бигос в котелках
разогревать, кутить, ползти с обозом
или, допустим, к северу свернуть -
взрывать мосты и стены Петербурга,
снежок сбивая с мраморных носов.
Бери шинель, иди, куда захочешь,
но только не туда, куда глядишь
сквозь зарево пылающей столицы.
Что прогорело - разлетелось пеплом...
Отнимет силы мертвая земля...
Зачем же поворачиваешь лошадь
и едешь по обугленной пустыне
и в старую смоленскую дорогу
вгрызаешься лафетным колесом?
У дороги, где сложены выбывшие сегодня и вчера,
в окружении запчастей, сдутых покрышек, гор стеклотары,
из камней, жестянок, пыли словно бы выложено "жара" -
Солнечная Королева, тут были другие твои эмиссары.
В карантине холерном, в бреду, в глуши - огонь отгони, остынь...
Рассыпается в пепел трава, сухая земля, чужой полуостров.
Всем, дающим обеты, хватающимся за молитвы или посты
достается большим трудом то, что должно быть легко и просто.
Мне, живущему в мире иллюзий, битых очков, карманных воров -
тормозить с носилками и изображать согбенную спину.
Я готов, но, похоже, уже катастрофически нездоров -
поворот, другой - упаду в канаву, забуду пароли, сгину.
Посижу в бараке, чья тема - вечный всеукрепляющий чай.
Вместо сахара - три таблетки, вместо жизни - всё, что полезно.
И повязка дежурного на уровне середины плеча -
некий знак, что я не умру, а если умру - хотя бы воскресну.
Не верь, не будет исхода
Любава Малышева
Не верь, не будет исхода - добыча пустой породы, пейзажи из ржавых труб...
Кольцо пыхтящих заводов сжимает стадо уродов с почетным правом на труд.
Гордился легкой походкой, считал простой подработкой - на пару дней, на часок.
Казалось, будут находки - вода несет самородки, родит золотой песок...
Горел в литейном цеху, подковывая блоху. Срезал засохшую краску
и думал: "Я наверху" - пока рассыпАлись в труху завхозы других участков.
Смешнее, чем в первый момент, когда я платил процент от минуса, от пропажи
со старых кассовых лент - степенно делать цемент, стоять с корытом отважно.
История поплавка, в поисках башмака ныряющего вслепую.
Но все довольны пока - работают на века, дробят породу пустую...
Не в сети
О где эти призраки прежних лет, которые верили в партбилет
и делали всё что прикажут им убогие командиры?
Борцы за нравственность и мораль... Осыпалась с лиц пропитых эмаль,
вожди рассеялись, словно дым, рассыпался прах кумира.
О сколько "бывших" молчат, живут без прошлого - с целым мешком минут,
со счастьем просто несовместимых - те, что были рабами,
и те, кому подрезали крыло и прятали под телестекло...
Но - возмездие неотвратимо, оно всегда настигает.
Как первые полосы газет, с которых изгнанный поэт
расскажет - уже без корректур - кто был шпион и доносчик.
Как простой лианозовский холст, запечатлевший буквы "ГОСТ",
вырвет из пасти аббревиатур себя и, видимо, прочих.
Впрочем, никто не усвоит урок. Как прежде - трюки за сахарок.
Подвид покорных неистребим - жужжат бездарные мошки.
Покуда в снегу сидит этап, мы делаем шаг и видим масштаб
картины, в связи с которым им всегда достаются крошки.
Здесь никто не поёт и не играет, не переживает о пустяках.
Был один поэт - да и тот зачах. Как мы это сделали? Схема простая.
Надо не верить, не видеть, не слушать, не замечать топоров и плах.
Вязнуть в быту, жить равнодушно, сосредотачиваясь на деньгах.
Гвозди вбивать и готовить веревки, ставить ловушки, морозить лед -
тут кто бы ни был он, пусть самый ловкий, поздно ли, рано ли - пропадет.
Но почивать на лаврах не стоит, сгинет один - народится другой.
Будут любовь и свобода покоя дороже ему. Нам же нужен покой.
Первый, десятый, а, может быть, сотый... Предусмотрели мы - пуст будет зал.
Чтобы никто не мешал нам работать, чтобы никто не пел, не играл.
Не в сети
Публикации
Журнал Окно http://oknopoetry.narod.ru/no3/poems.html
Журнал Колесо http://www.koveco.info/koveco21/malisheva.html
Газета Вечерний гондольер http://gondola.zamok.net/164/164malysheva_1.html
Литгазета Ёж http://www.lityozh.ru/n44/44-5.html
Вью и стихи в журнале Антилира Ух http://www.antilir.ru/documents/uh/uh14.rar
Не в сети
Украинская белка
Любава Малышева
Конечно же, на салатовой майке поперек ее груди золотыми буквами было написано слово Versace. Похожая на огромный пирог, обесцвеченная - по законам лучших оптовых рынков Украины - Наталка сидела на нижней полке моего плацкартного отсека, прямо напротив, и грызла семечки. Затем - из ниоткуда - перед моим лицом появилась большая челночная сумка, которую две руки с очень длинными и очень акриловыми когтями заталкивали наверх. Вторая девушка, да, Оксана - как вы догадались? - крашенная в малиновый оттенок, тоже блистала новогодней бижутерией. Хотя, впрочем, может и не совсем бижутерией. Четвертой нашей соседкой до Львова – все ехали до Львова – стала пожилая женщина с вытянутым носом. Она говорила мало, односложно и тихо. В отличие от двух других девушек, как я поняла позже, девушек моего возраста. Но в момент нашего знакомства все трое показались мне одинаково взрослыми тётками.
Пятнадцать лет «свободы» не прошли для моего поколения бесследно. Они стерли интеллект, здоровье, молодость, будущее многих – ластиками челночных сумок, перевязок кавказской войны, пятен нефти. Покачивая вьетнамкой на ноге, сидела напротив одна из моих таких вероятных, но не прожитых жизней. И говорила:
- И вот, девочки, тогда челноки поселились в номерах по двое, двадцать мужиков, для экономии, представляете? В Дели газеты в тот же день вышли с заголовками: «Индию посетила делегация советских гомосексуалистов»… Какие разборки были потом, страсть! – Наталка говорила на русском, иногда переходя на суржик. Такая усталая речь человека без родины, переезжающего из страны в страну. Проснувшись утром, он первым делом вспоминает, в каком он городе, исходя из даты и сети на мобиле.
- Мы йдэмо на тачке, а Ярославчик, нибы в нёго шило, скачет. Нас останавливает гаишник. «Платите, у вас ребенок на переднем сидении…» Ну, я набираю куму, Билосевичу, да: «Опять твои собаки озверели, говорю, кумэ» и передаю трубку гаишнику. «Да сколько ж можно», - возмущается гаишник, - «каждый второй Ваш знайомый. Шо? Шо-шо? Добрэ… Выбачтэ, нэ знав, что вы кума…» Вот такие у нас во Львове дела. Если бы не Билосевич, я бы разорилась на них. Дом у меня загородом, три этажа, отделываем десять лет, много возим вещей, и всюду эти собаки. (в трубку) Алё! Цэ хто? Цэ ты, Мухамед? Да, всё добре. Прямо на стадиони? Ничого соби! За кого болеешь, за нас? Ото добрэ! Шо? Нэ за фашистов же. Ото так! Шо? Гол? Пьетэ? А Мустафа за кого? У, сучара! Ну то так, ше трошки лышылося. Зара будэм. Добрэ. Так…
Тут соседи вытащили гору кур, яиц, вареных картошек, соленых огурцов, колбасы и, предлагая то и дело мне тоже присоединиться к ним, продолжили общаться…
Есть такое странное состояние, которое наступает после любви – после острого психотического состояния, я имею ввиду - долгоиграющий момент перехода к ненависти. Когда само чувство еще велико, но некая пересыщенность проблемами наполняет сердце отвращением к предмету увлечения. Что-то подобное по отношению к моим милым спутницам, смесь любви и гадливости, я испытывала всю дорогу. Это были люди, видевшие мир, но видевшие его через клетку челночной сумки. Люди, знавшие жизнь – в отличие от меня - и умеющие устраиваться в этой жизни, но меряющие счастье благоустроенностью вокзальных туалетов и кабаков. Простоватые и наивные, очень добрые и честные, прямые, как рельс, но живущие вне мира человеческого, летающие, но низэнько-низэнько.
- Я смотрю на его китайское лыце – три дня уже не спала и говорю: «Качпара?» Он удивленно молчит. – Рассказывает Оксана. – Я ему: «Что же ты, сука, делаешь вид, что не понимаешь меня? Качпара!» - А китаец такой рослый, для нас даже рослый, молчит, стоит. Из-за его спины выходит наша украинская баба и кажэ: «Дивкы, вы шо спрашиваете? Он по-турецьки в мэне нэ балакае…»
- «Сяся» надо было, спрашивать, точно! – смеётся Наталка,
- «Сяся!» Ну мы там даже чай сели пить, подружились. Хотя про суку он понял. Выхлоп был огромный тогда. Тысяча процентов. Оказалось, ездила, как мы, но из Владивостока. Вышла замуж, теперь на оптовом торгует. Тоже, как я, на Галычине стеснялась торговать, теперь на китайском рынке нормально сэбэ почуваэ. Качпара, короче…
Примерно на качпаре я спрыгнула вниз и села возле самой пожилой дамы. Наталка посмотрела на меня оценивающе. Очевидно, она поняла всё и сразу. Мои джины спадали чудовищно, я не знаю, на чем держались, на самом деле, я достала марлевый черный платок и завязала его вместо пояса.
- Хочешь шоколадку? – спросила Наталка.
- Нет, я после родов худею, - пришлось соврать. Хотя получилось все равно смазано. Было видно, что остальные тетки не то, чтобы не худеют после родов, они после абортов не отходят. То есть задело их все равно высказывание.
- Да я уж вижу, молодец, - дружелюбно вмешалась складчатая Оксана. - А муж как, одобряет?
- Ну да, - соврала я во второй раз и подумала, что быть мне теперь в следующей жизни жабой. Никакого мужа не наблюдалось много лет. В буквальном смысле. Однажды увидала его на встречном эскалаторе и сначала подумала, что это едет бонхэд уродливый. По одежде, по желтому балахону, который сама покупала однажды днём, когда ползла из больницы – в тот день я позвонила – не мужу, нет, своему любимому – сказала: «Мне плохо, не могу доехать домой, можешь прийти ко мне» – он бросил трубку : «Я сплю, отстань» - я пошла сидеть на лавке много часов, прислонившись к остановке, а когда перестала кружиться голова - пошла в ближайший магазин и купила эту кофту - по желтому балахону узнала, что нет, не бонхэд, мой муж.
- Хосе эрэс ту? – Наталка снова говорила по телефону. Си синко дэпартиерон а наранхас… Синко мас кларо? И трес ховэнитас пара Ольга? Си ло арэ но ольвида ми комисьон... комо эстас, комо эста ту керида? Си буэльво дэ Туркиш грасьяс тодо эста бьен…
- К кому едешь? – спросила Оксана, перекрикнув Наталку.
Стоило бы ответить – «Ни к кому». Но, в общем, я подождала, пока Наталка договорит и сказала, что еду к Алику - брать у него интервью. Алик – мой друг из Львова. Хиппи. Оказалось, девушки видели его. И Пензеля на рекламе пива видели. Так-я-что-журналист? Видимо, для вас - да. Ахх, быть в следующей жизни жабой, без всяких сомнений.
- Алле! Шо? Вася, ты вжэ с ландышами чэкаешь? Добре, ше час и дойидэмо! Ты чекай, чекай… (положив трубку) Да, уже на вокзале стоит, ага, еще бы, такие деньги едут, думаю, и не один ждет, а с парнями. Дывно, шо вид Кыйива нэ бижать.
Галина, женщина 50 лет, которая в основном молчала, тоже поддержала разговор. Ее единственная история была про сбор орехов:
- И вот мы рассыпали на чердаке орехи, чтобы высушить - и уехали на неделю. Приезжаем – только шкорлупки. Билка всё пэрэтаскала. Та сама билка, шо коло нашего дома жие. Три мешка горихив.
Мне сразу представилась эта жадная украинская белка, которая носит по нескольку орехов за раз. Несмотря на то, что съесть она не сможет эти три мешка орехов ни за зиму, ни за всю свою жизнь, и пропадут эти орехи - даже если немногочисленные животные всего леска придут на помощь.
- Как три мешка?
- А чому ни? То ж была наша, украинская белка.
Наша украинская белка, вцепившаяся в старые автобусы, рассыпающиеся на детали электрички, обшарпанные поезда, дребезжащие самолетики. Тащит свои орехи, свои индийские ковры, своё турецкое золото. Мокнет под дождем, давясь за три копейки, но с широким размахом старается заплатить за всех. Разламывает хлеб и разливает водку поровну – тем, кто сегодня с ней ночью - в ее доме, в ее купе, она пахнет самыми паршивыми на свете сигаретами и смесью прочих гадких ароматов дороги. Рожает, свиноподобная, невменяемых детей и выкармливает их упорно и самоотверженно. И в общем комке грызущихся из-за добычи она почти уже незаметна. Неотличима от остальных нелюдей.
Не в сети
да, про белку класно! прочее не всё читал. непременно на досуге полюбопытствую...
Не в сети
Красный серафим http://www.serafim.spb.ru/index.php?lan=0&module=297
Не в сети
ИНГЕР ХАГЕРУП, норвежская поэтесса
зарифмовано сегодня по параллельному переводу Екатерины Хохловой. http://norway.narod.ru/norwegian_literature.htm
***
Хотела этой ночью умереть,
Но побоялась умирать одна.
И темнота влекла, как чёрный омут.
Казалось, будто я обречена
На это одиночество и впредь.
Казалось, что тревоги не унять.
Смотрела смерть огромными глазами
И слишком тёмен был её наряд.
Jeg ville dø i natt. Jeg ville dø.
Men jeg var redd fordi jeg var alene
og mørket var en slik uhyre sjø.
Hvad skal jeg vel med timene og døgnet
og med min kropp når du ikke er her ?
Jeg ville dø. Men døden var for nær.
Den så på meg med altfor store øyne
og hadde altfor svarte sørgeklær.
Язык цветов
Ты говорил (ты так умён):
«Всё тленно в мире, в принципе.
Любовь пройдет, и синий лён,
Как все на свете, выцветет.
Погибнет всё, что рождено.
Водица превратиться в лёд
По вечному закону, но
С весною снова оживёт».
Раз так устроена Земля -
Цветёт один, ну а другой
Погибнуть должен – то не я
(хоть думаешь, что я слаба,
хоть так мудры слова),
не я погибну, милый мой.
Мне чужд язык цветов твоих.
Уволь, забудь, мечта моя.
Зачем здесь нежный гиацинт?
Меня ты с ним не сравнивай.
Я кактус, твёрдый как кремень,
Колючками поросший.
Бутонов сотни в ясный день
Раскрою, мой хороший.
А на засушливом ветру
Лишь силы набираю.
Воскресну я, а не умру,
Приду к тебе цветами.
Blomstertale
Du talte med din kloke röst
En aften disse kloke ord
At kjaerlighet har vår og hǿst
Som alle andre ting på jord.
Og livets lov, sa du, er den,
At alt som spirer fram skal dǿ,
Men vokse veldig opp igjen
Den neste vår av hǿstens frǿ
Fritt oversatt, – slik svarte jeg –
Ska dette blomsterspråk bety
At e av oss (sannerligen jeg)
Skal visne og gro opp på ny.
Men gå i frǿ for din skyld? Nei,
Det gjär jeg ikke. Unnskyld meg!
Jeg er nok ingen hyasint
Av de saktmodige og blå
Jeg er en kaktus, hard som flint,
En sånn med skarpe kanter på.
Og gi meg sol, da blomstrer jeg
Men gi meg storm og ǿrkensand
Da gror det pigger fram på meg,
Mens rotten tappert holder stand.
Du tror kan hende ditt farvel
Villtive hele stasen opp?
Nei, jeg slår knuter på meg selv
Så tusen pigger star i knopp!
Считать ли это везением?
На тропинке оставить след,
Идти в платьице летнем,
От укусов почёсываясь
Комариных, в этом раскаиваясь,
Непережитую любовь
И молодость вдыхая .
Поймать паутинку лицом,
Кувырком скатиться с холма,
А может быть, ждать письма,
Разговора с святым отцом.
Всё скоро произойдёт.
И, может, да, а, может, нет...
Любит ли? Как мне узнать и -
никогда тебя не встречать?
Lykke
Hva lukke er?
Gå på en gressgrodd setervei
I tynne, tynne sommerklaer,
Klǿ sine ferske myggestikk
Med doven eftertenksomhet
Og vaere ung og meger rik
På uopplevet kjaerlighet.
Å få et florlett spindelvev
Som kjaertegn over munn og kinn
Og tenke litt på vaer og vind.
Kan hende vente på et brev.
Be prestekravene om råd
Og kanskje ja – og kanskje nei—
Han elsker – elsker ikke meg.
Men ennå ikke kjenne deg.
Так здорово!
Так здорово мышью летучей быть,
от дома к дому парить,
под утро лишь засыпая.
Как же спать, повиснув вниз головой,
Среди ветвей во тьме ночной -
Кто-нибудь знает?
Så rart!
Så rart å vaere flaggermus
Og flaxe rundt fra hus til hus
Og gå til sengs i traerne
Men er det noen som forstår
Hvordan den kan få sove når
Den henger efter taerne?
Сказка
Жили когда-то за дальней горой
принцесса, рыцарь и старый тролль.
Решив, что принцесса попала в плен,
Отважный рыцарь медлить не смел.
Помчался галопом белый конь
И пал мечом сраженный тролль.
Рыцарь встал на колени пред
Принцессой, прекрасней которой нет.
Но ах и ох, ох и ах,
От дамы рыцарь ушел в слезах.
«Шестихвост и девятиголов
Был славный тролль – а ты каков?
Тролль стар был, как многоохватный дуб -
Ты только рожден, ты молод и глуп.
Сама я в горы пришла к нему
Ты, рыцарь, принял мой дом за тюрьму.
Горя не знала пять лет и зим -
Здесь и останусь с троллем моим».
В траурном платье сидела она,
Смотрела на рыцаря из окна –
Так смелый рыцарь узнал, у кого
Принцессам живется лучше всего.
Eventyr
Det var engang en ridder bold
En skjönn prinsesse og et troll.
Prinsessen var i trollets makt
Men riddaren var uforsakt.
Han sprengte frem i veldig trav
Og hugget trollets hoder av.
Så knelte han for damen skjönn
Og ventet på sin ridderlänn.
Men akk o ve! O ve og akk!
Prinsessen ga ham spott til takk.
“Mitt troll det hadde hoder ni
og haler seks, men hva har De?
Mitt troll var åttehundre år,
Men De er sikkert fǿdt igår.
Selv gikk jeg inn i berget blå,
Det har jeg aldrig angret på.
Her led jeg aldrig noen nǿd,
Her vil jeg vaere til min dǿd”.
Ptinsessen kledte seg i sort,
Og riddaren red ensom bort.
Ti skjänte da den ridder bold:
Prinsesser trives best hos troll!
Не в сети
