X. ХИППИ ЭНД. ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ, ПРЯМЫЕ

эссе о молодежных практиках, близких идеологии прав и достоинства человека

От молодых претендентов на ведущие позиции в журналистике, науке и артистическом бомонде логичен "проброс шайбы" в менее респектабельную, но куда более населенную, гремучую зону молодежных субкультурных пространств - их фольклорной стихии, стилевых различий, коммуникативных перекрестков и др. Но прежде чем приблизиться к ней на расстояние вытянутой руки, придется совершить затяжной "вираж" в сторону и разобраться с очевидной (и потому - вдвойне подозрительной) инерцией мышления, побуждающей искать союзников именно в этой, "ушельской" среде.

Визуально выраженная инаковость, отрицание власти нивелирующей массовой культуры, критическое (не обязательно нигилистическое) отношение к доминирующим нормам и сотворение своего "социального тела" (группы, "пантеона героев", символики) по каким-то иным, самостоятельно найденным и обкатываемым в повседневной жизни правилам - достаточно ли этих признаков, чтобы констатировать незримую связь между правозащитной (и - шире - гражданской) активностью и нонконформистским пафосом "ушельца"? Является ли чистым недоразумением нынешнее "непересекание" правозащитных полей с молодежными тусовками, колышащимися вокруг культовых музыкальных стилей и групп (растаманы, рэпперы, рейверы, панки и др.), технических изобретений (геймеры, хэкеры и др.), литературных и кинематографических произведений (ролевики, готы), хобби, экстремальных видов спорта и туризма (черные археологи, следопыты, поисковики, диггеры, спелеологи и др.), способов знакового присвоения территории (граффитти, муральи[204] и др.)?

Приглядевшись, практически в каждом из этих суб-культ-аморфных сообществ легко различить те или иные элементы правозащитной идеологии, обостренное чувство собственного достоинства, сопротивление принудительной унификации. Культура раста (растафари, реггей - "Эфиопия в Эрефии"), будучи по истокам "синкретическим афро-христианским культом",[205] отраженным в ритуальных песнопениях жителей Ямайки и гении Боба Марли, проповедует пацифизм, активное ненасилие, толерантность и сентиментальную гармонию с миром. Байкеры или автостопщики - чем не ходячая ("ездючая") иллюстрация к праву на свободу передвижения? Или хэкеры (идейные хакеры; не путать с компьютерными урками, взломщиками, сочинителями вирусов и спама) - как специфически понятое право на свободу распространения информации? Про рокеров и говорить нечего: рок-н-ролл, как стаю перелетных птиц, инстинкт и супротив воли ведет к архетипическому Востоку-Вудстоку, антивоенным выступлениям против войны во Вьетнаме, движениям за равные гражданские права, молодежным протестам против расовой, религиозной, возрастной, гендерной дискриминации.

Раз так, правозащитникам, чтобы "наводить мосты" между собой и сообществами "ушельцев", следует чуть более настойчиво акцентировать внимание на ценностной близости, искать точки резонанса, апеллировать к исторической памяти молодежных стилей… Стоп! Давайте притормозим хлынувший поток свободных ассоциаций и сделаем обещанный "вираж". Без него на трассы современных "ушельцев" не вырулить.

"Что расшатало советский тоталитаризм? Кто преодолел наследие Сталина, прочитывавшего без устали по 600 страниц за день? Чье вступление на социальную арену дало обратный ход стахановскому энтузиазму? От кого зависело, что прекратится возведение грандиозных гидроэлектростанций и рытье каналов, что сократится объем принудительного лагерного труда? Когда я ищу ответ на эти вопросы, в голову мне приходят байдарочники и альпинисты, собиратели икон, бороздившие северные окраины Новгородской Руси, сбивающиеся в стаи алкоголики, gangs и молодежные компании (peer-groups) шестидесятых, джазисты и их почитатели, ценители подпольной литературы, которых притягивали к себе в Москве Юрий Мамлеев, а в Питере Сэнди Конрад (Кондратов), и все те, кто обратил свои силы на организацию досуга и на активность, не считавшуюся государством трудовой", - этой шуткой профессор Констанцского университета Игорь П. Смирнов начинает главу о "микрореволюциях, или трактат о неформальных коллективах" в книге "Социософия революции".[206] С его точки зрения, советскую государственность расшатало политическое недеяние, скрытый саботаж и абсентеизм, уход в частную жизнь и создание сотен неформальных сообществ, "переосновывающих мир" на свой вкус и лад без претензий на духовное владычество и присвоение власти.

"Тоталитарное государство, вознаграждавшее подданных в той мере, в какой они приносили себя в жертву ему на трудовых постах, обретало системность как гигантский рабочий трудовой лагерь"[207]. В ситуации, когда за пределами государства не было и быть не могло никакой "работы", "профессии", "карьеры", когда труд приравнивался к общественному долгу, преследовал внеэкономические цели и по сути являлся ритуалом верноподданнической присяги, любая "автопоэзийность" (от самиздата до фарцовки), даже отдаленно не напоминавшая гражданский протест, чохом приравнивалась к политическому преступлению. Даниэля с Синявским судили как "антисоветчиков", Иосифа Бродского - как "тунеядца". Последний на вопрос судьи "кто дал вам право называть себя поэтом?" отвечал "я думаю, это от Бога", то есть - посягал на "святая святых" советской власти: функцию номинации, определения цены и общественной полезности труда. Не стоило путать хобби с работой, а Бога - с министром народного хозяйства.

Диссидентское движение в СССР началось с отказа людей идентифицировать себя и других по "тарифной сетке", нахождению в тушью расчерченных фазах жизненного цикла советского человека (октябрёнок, пионер, комсомолец, коммунист), социальному статусу и предписанным ролям.[208] "Отказ" еще не означал диссидентства как такового, то есть - осознанного, принципиального, публичного противостояния тоталитарной модели государства. Убежденными диссидентами становились единицы. Большинство же, платя положенную дань плановой системе труда и потребления, обходилось без чреватой санкциями гражданской фронды. Круга понимающих с полуслова, разделяющих общее увлечение и поведенческий код было достаточно, чтобы чувствовать себя если и не свободно, то вполне сносно. "Мигрирующие" публичные пространства - кухни, экспедиционные, дачные и туристические костры, творческие мастерские, клубы, литературные кружки, домашние семинары - служили очагом и пристанищем инакомыслия.[209] Правозащита была лишь одной из его разновидностей. Далеко не все диссиденты являлись правозащитниками и разделяли принципы правозащитных групп (апелляции к соблюдению советского законодательства, гласность, отказ от насилия и политических требований). Однако любой правозащитник по определению был диссидентом (несогласным). Довольно часто гражданское инакомыслие выступало следствием репрессивного давления на свободу этического, эстетического или научного поиска, а также фрустрацией, возникающей из невозможности легально опубликовать его результаты (отсюда - феномен самиздата и тамиздата, "бульдозерная выставка"[210], филигранная редполитика толстых журналов на грани разрешенного и табуированного, развитая культура эзопова слова в новостных СМИ и т.д.).

Отношения "Культуры Два" ("андеграунд", "неофициальная культура"), диссидентского движения и правозащитного сообщества ни в коем случае нельзя представлять в архитектурной логике зиккурата (одно - платформа для другого): мол, значение независимых авторских культурных стратегий и неформальных творческих объединений исчерпывалось тем, что они своей альтернативной энергией подпитывали диссидентское движение, наиболее зрелым, организованным, идейно продвинутым проявлением которого были правозащитные группы. Скорее наоборот: стремление к культурной автономии (в производстве, потреблении и распространении информации, неконтролируемом обороте художественных ценностей, нелитированных песен и др.) предшествовало гражданской рефлексии и эмансипации. Вне образования независимых публичных сцен и субкультурных моделей поведения[211] правозащита как социогуманитарная и правовая миссия была бы невозможна; она бы ссохлась, лишившись своей "влаги, почвы и удобрений" ("когда б вы знали из какого сора…" уместно и здесь). Александр Даниэль указывает на это в статье "Истоки и корни диссидентской активности в СССР": "Гораздо более серьезную роль в становлении инакомыслия сыграло этическое и эстетическое неприятие режима, складывавшееся в послевоенный период и, как правило, не оформлявшееся никакими политическими и идеологическими клише. Новое мировоззрение рождалось в той же среде, что и подпольные группы; но центрами кристаллизации этого мировоззрения были не законспирированные кружки, а стихийно складывавшиеся студенческие компании. И признаком принадлежности к этим компаниям были не конспектирование "Государства и революции", а литературные предпочтения: "своего" отличали от "чужого" не по политическим взглядам, а по отношению к запрещенным или полузапретным поэтам: Ахматовой, Пастернаку, Гумилеву и т.д. Отношение к официозу выражалось не столько в прямой полемике с ним, сколько в отторжении от него, скепсисе, осторожных шутках, интересе к иным философским системам (например, к эзотерическому знанию). Если же прямая полемика и возникала, то она чаще всего принимала художественную форму. Это, разумеется, не гарантировало от ареста в случае, если вольнодумные литературные упражнения становились известными госбезопасности: так случилось с Аркадием Белинковым, Наумом Коржавиным, Даниилом Андреевым, Борисом Чичибабиным и некоторыми другими молодыми литераторами, ставшими впоследствии авторами Самиздата".[212]

Связь правозащитников первой волны с литературно-поэтическим и художественно-артистическим нонконформизмом, миром авторской песни (Б. Окуджава, А. Галич, Ю. Ким, В. Высоцкий и др.), дискуссионными клубами и гуманитарно-научными кружками 60-70-х годов проявлялась не только в личных дружеских отношениях между людьми, входившими в эти среды. У них были сходные биографии (читательский кругозор, уровень образования, принадлежность к либеральным интеллигентским кругам и др.) и проблемы социализации (границы компромиссов с совестью, конфликты между логикой профессиональной состоятельности и механизмами подтверждения лояльности (партячейки, осведомители КГБ), инкорпорированными в университеты, НИИ, академгородки, киностудии и др.). Не случайно история правозащиты началась с протестов по поводу судебных, психиатрических, "спецслужбистских" преследований авторов, самим фактом свободного, "нелекального" (не по лекалам) творчества оспаривавших символическую власть кураторов советской науки и культуры. Фактически, речь шла о самозащите и обереге архипелага дружеских связей ("массы пересекающихся множеств" - Н. Горбаневская), о сопротивлении незаконным задержаниям, арестам, увольнениям, давлению на близких родственников, товарищей, коллег и тех лично не знакомых людей, которые проявляли свою интеллектуальную независимость.

Андрей Сахаров, Юлий Даниэль (Николай Аржак), Юрий Орлов, Владимир Буковский, Юрий Галансков, Сергей Есенин-Вольпин, Андрей Амальрик, Григорий Померанц, Сергей Ковалев, Лариса Богораз и другие сталкеры правозащиты "в миру" были писателями, поэтами, учеными, философами. Их высокая репутация в академической и художественно-гуманитарной среде косвенно способствовала популяризации правозащитных идей, придавало ранней правозащите черты не только собственно правовой, но и в широком смысле социогуманитарной (нравственной, научной, эстетической, религиозной) миссии. Чтобы сбить пафос, вспомню бородатый анекдот. Армянское радио спрашивали: "Правда ли, что Петр Ильич Чайковский был гомосексуалистом?". Радио отвечало: "Правда. Но мы его любим не только за это". Так вот, правозащитников первой волны было за что уважать, помимо общественной деятельности. Многие из них, как А. Сахаров или А. Рогинский, пришли к идеологии прав и достоинства человека не только через нравственные реакции на государственную жестокость, "церберство" и несправедливость. Отчасти это было следствием нового типа интеллектуального поведения внутри своих профессиональных корпораций и нетрадиционных для советского общества стратегиях профессионального успеха.[213]

Несколько туманнее связь правозащиты с более поздними (70-80-е гг.) субкультурными образованиями (молодежными - в том числе). "Совокрылый" знаток Борис Бурда возводит генеалогию постсоветского гражданского общества именно к ним: "Большинство активистов современных неправительственных организаций мало знают об истории третьего сектора, разве что по графикам университета Джона Хопкинса. Но у американских NGO - своя история. Нашим общественным организациям "проторили дорогу" клубы авторской песни, молодежные кафе, клубы любителей фантастики, рок-клубы, экологические дружины, турклубы. Те, кому власти тогда позволили "высунуться". Те, кто сумел в затхлой атмосфере позднего тоталитаризма создать "островки свободы" с иными отношениями, иными нравственными ориентирами. Все те, кого потом, в начале перестройки, стали называть "неформалами" (не путать с тусовками юных любителей рваных джинсов и различных музыкальных течений)".[214]

Десятки самодеятельных рок-групп и "Система" (городские тусовки, путешествия автостопом с "зависанием на флэтах", "квартирные джем-сейшены", рок-самиздат, обмен ремесленными артефактами и музыкальными записями (магнитиздат)), ассоциации клубов "Что? Где? Когда?" и КВН, актерские и студенческие "капустники", свыше 400 киноклубов, всеми правдами и неправдами добивающихся просмотра фильмов, застрявших в прокате (Тарковский, Бертолуччи, Годар, Трюффо, Бюнуэль и др.), разноообразные литературные студии и художественные союзы, подпольные секции каратэ, айкидо и йоги, и, наконец, уличные ватаги "юных любителей рваных джинсов", несправедливо исключенных Борисом Бурдой из списка "носителей альтернативных отношений и нравственных ориентиров"… Все эти знаки интеллектуальной независимости и самоуправления, на мой взгляд, внесли свою лепту в либерализацию и демократизацию страны, но имели весьма опосредованное отношение к диссидентству и к правозащите тем более.

На миг попробуйте представить коммунальную московскую кухню, где Сахаров с Анатолием Зверевым и Игорем Холиным подливают чай обнявшимся Солженицыну, Тимуру Новикову и Щаранскому с Шафаревичем, где Башлачев с Галичем и Кимом поют песню на стихи Роальда Мандельштама под аккомпанемент Сида Вишеза, Гилмора, Юрия Визбора, Кронида Любарского и Валерия Абрамкина (на ударных, где ж еще?); где Эрик Булатов показывает "Русское поле" о. Глебу Якунину, теологам Григорию Померанцу и Евгению Барабанову, а в углу хор евангельских христиан-баптистов, Майка Науменко, "King Crimson" и Джерри Рубина под дирижерскую палицу Д.А. Пригова кричит кикиморами, мешая медитировать медгерменевтам, "Поп-механике" и Кагарлицкому с Якиром. За дверью Вознесенский, Стас Намин и Павловский "периода поисков и размышлений" набиваются на интервью Карлу Профферу и Севе Новгородцеву. В чулане между тем пахнут типографской краской "Хроника текущих событий", "Метрополь", "Синтаксис", "Часы", КАСовская "Община" и "Рокси" с "Урлайтом"… Представили? Вы, часом, не Илья Глазунов? Уверены - картину маслом не испортишь?

Не подлежит сомнению, что часть организаций, ставших оселками постсоветского гражданского общества возникли из "серой зоны" полуразрешенной культуротворческой активности: передачи "Что? Где? Когда?" и КВН шли в прайм-тайм по ТВ (являясь "витриной" для одноименных массовых студенческих игровых ассоциаций), КСП и литстудии открывались при ДК и университетах, ленинградский рок-клуб родился при отеческом попечительстве КГБ, порождающими средами экологического движения выступали легальные государственные институции (биологические, почвенные, географические факультеты вузов, НИИ и др.). Однако за пределами этого "режимного либерализма" оставалось множество протополитических, правозащитных, религиозных, национальных, субкультурных групп и сообществ. Их диссидентство было вынужденным, поскольку "зона оффсайда" зависела от прихоти левой ноги сумасбродных арбитров и менялась быстрее, чем о ней успевали узнать "игроки". Разрешенное в Прибалтике аукалось выговором в Москве, строго каралось в Костроме, а в Средней Азии осуждалось раньше, чем успевало созреть. Те же правозащитники, за редкими исключениями, попервой были настроены на переговоры с властями и рассчитывали на "советскость" последних, имея в виду простое внимание к советам. "Соблюдайте собственную Конституцию!" при всем желании не списать на призыв к изменению строя. Львиная доля диссидентов, несмотря на репрессии, оставались лояльными гражданами, "ревизионистами" более красными, чем Генсек. Они поверили в ХХ съезд. Их возмущали отклонения от "заветов Ильича" и несовпадение государственных деклараций реальной фактуре жизни.[215] "Улучшить хозрасчет", "социализм с человеческим лицом", "конвергенция систем", "реабилитация репрессированных", "разоблачение культа личности", соблюдение норм международного права, плюрализм мнений… Какое из этих шестидесятнических изобретений хищно угрожало Системе? Зачем потребовалось выталкивать наиболее честную, думающую, шебутную и неравнодушную часть поколения во внутреннюю и внешнюю эмиграцию, мурыжить в Матросской тишине, Бутырках и Кащенко?

"Кто творил для себя, вырастая в онтолога микрорайонных масштабов, кто углубленно изучал философские проблемы нигерийской гляциологии, а кто становился первейшим знатоком прогулок русских мыслителей. И так - десятилетия. Маленькая собачка до старости щенок. Мы не сломались и не исподличались. Но мы - не выросли. Мы - мичуринская карликовая порода" - это горькое признание математика, философа, переводчика джойсовского "Улисса" Сергея Хоружего[216] - одна из наиболее точных эпитафий шестидесятникам. Слишком высока была цена чести и достоинства в бесчестных и не достойных человека обстоятельствах. Платить эту цену всю жизнь оказалось многим не по карману. Но пробовать - пробовали. И мучительно переживали собственную неплатежеспособность, когда обнаруживали, что взятые на себя естественные обязательства (профессиональные, семейные, дружеские) поглощают не только часть времени, но практически Все Время, что засыпать приходится, не приходя в сознание, что общество победившего социализма ежедневно заряжает людей-молекул в имитацию работы, а досуг - в сотни одинаковых очередей (за продуктами, одеждой, билетами, книгами…). Исключение составляли дети и молодежь, которым делались скидки и поблажки в расчете на шлифующие эффекты дальнейшей социализации. Потому - не случайно поэтика свободы и независимости в СССР так часто выражалась в демонстративном отказе покидать "территорию юности", маскировалась под "детский лепет" (линия от обэриутов, детских писателей и художников-примитивистов до сознательной проповеди инфантильности как способа легитимизации андеграунда - митьки, "дети цветов" и др.) и "кружкообразность" (принятие условий роста Гуимплена в расчете компенсировать дистрофию социального тела офигительно насыщенной жизнью духа в тесном, насквозь прокуренном кругу).

Расхождения правозащитного движения и неписаных правил про-, анти-, постсоветских молодежных субкультурных сред как были, так, увы, и остаются принципиальными. Предложу свою версию "нестыковки", отталкиваясь от сравнения социальных эффектов, порождаемых молодежными субкультурами на Западе и в России (Советском Союзе). То есть - меня будут интересовать не субкультуры "в собственном соку", а то, как они влияют на общественное поведение и его неписанные конвенции, развитие каких личностных и групповых качеств поощряют у своих сторонников и т.д.

"Классические" европейские и американские субкультуры, эмблематически стянутые в "миф о студенческой революции 1968-го года", были инвариантами реагирования на проблемы поколения "икс" и кружили вокруг темы "психоисторических перемен", при которых переделке подлежало не столько институциональное, сколько поведенческое и ментальное измерение общественной жизни ("менять не мир, а отношение к миру", "смысл революции не в смене управления, а в преображении самого человека", "нужно изменить психогеографию личного окружения"). Все вроде бы осталось на своих местах (капитал, государство, полиция, армия, тюрьма и др.), но люди, их экзистенциальные практики (гигиена, сексуальность и контрацепция, психотехника, отношение к собственности и зоне приватности…) и ежедневные касания (быт, совместный досуг, этикет), самовосприятие и нормы обычного, неписанного права едва ли не в одночасье стали другими. Повседневность прошла через сотни самозваных "ревизионных комиссий" (малых групп, ставивших какой-либо фрагмент реальности под вопрос), просеялась сквозь сита тысяч критических языков. Часть совершенных открытий была позже отбракована обществом и повзрослевшими "субкультуристами", часть - вошла в золотой фонд.

Революционно настроенные западные интеллектуалы склонны бичевать "отступничество" харизматических лидеров 68-го года (Даниэль Кон-Бендит, Режи Дебре, добрая дюжина художников и активистов Ситуационистского Интернационала, фронтмены легендарных рок-групп и др.); те, мол, тихой сапой вписались в истэблишмент, предали блаженные идеалы молодости и сотни тысяч сверстников, поверивших в близость другого мира. В способности капиталистической системы абсорбировать, канализировать и перенаправлять протестные движения ими видится нечто дьявольски коварное и непролазное как беловежские или баскервилльские топи. И впрямь - на месте безбашенных Аллена Гинзберга, Кена Кизи, Нормана Мейлера, Боба Дилана, Жана-Люка Годара, "психодельного" Тимоти Лири и кошмарных "Уизерменов" воцарились добродушные симулянты - MTV-клоуны, эксплуатирующие "коды протестной музыки" (под громкое рычание и дружеское ржание рождаются на свет Red Hot Chili Peppers, Chemical Brothers etc), делающие прибыли на слепой агрессии и неудовлетворенности низов, которые по-прежнему хотят, но по-настоящему не могут. Как еще недавно пел Джорджио Габер в песне "Qualcuno era communista" ("Кто-то был коммунистом"): "Revoluzione? Oggi? No. Domani? Forse. Ma dopo domani - sicuramente" ("Революция? Сегодня - нет. Завтра? Быть может. Послезавтра? Это уж как пить дать").

Но… В лидерах ли дело? Они сполна (кто жизнью, кто здоровьем, кто "счастьем в личной жизни") расплатились за свои либертарные эскапады и мечты о нерепрессивном обществе. Роковой границей для суб- и контркультур оказался… возраст. "Олдовый" хиппи выглядит жалко и нелепо. Старый панк? Смешно, да и не бывает. Алхимик психоделической революции? Чем он отличается от сморщенного как гриб, несчастного "торчка" в подворотне? Певец раскрепощенного либидо? В логическом пределе это "порнозвёзд" Рокко Зигфреди или "хастлер" Ларри Флинт, а не Джим Мориссон с Гербертом Маркузе.

Значит ли это, что "революция 1968 года" - одноразовый праздник непослушания, не оставивший никаких последствий, кроме пляски электрогитарных риффов, феномена тусовки, джинсов, волос, перетянутых кожаными ремешками, бисерных фенечек и пригоршни преданий о золотых 60-х? Нет, конечно. Революция победила по всем заявленным статьям. Таковых, как минимум, три.

Первая. Относительная эмансипация личного поведения (от власти, общественного мнения, равняющих строй институтов). За индивидом и юридически, и на уровне нравственных устоев признано право распоряжаться и "вилять" своим физическим, психическим, социальным телом. Он волен создавать любые сообщества. Его внешний вид и манера поведения регламентируются уже не столь строго (особенно - вне работы). Ослаблены гендерные стереотипы. Допускаются гражданские браки. Спустя годы подобные вещи кажутся сущей ерундой, если забыть, что за ними стояло. Те же длинные волосы - что за цель, чтобы ломать копья со стульями? Но - вспомним Эбби Хоффмана: "Было кое-что такое, что делало Ист-Сайд непохожим на все прежние эксперименты: длинные волосы. О-о-о, они так много значили тогда. Во-первых, отращивать их надо было полгода, а то и год, чтобы получился настоящий буйный хайр. Это означало решимость, это было совсем не то, что быть радикалом по выходным, раз в месяц отправляясь на демонстрации за мир или собирая средства в разные там фонды. В движении за гражданские права многие участники отдавали своим убеждениям много времени и энергии, но эти убеждения не определяли их каждодневную жизнь. Длинные волосы не оставляли места поверхностному увлечению. Они вызывали скандалы в семье, нарекания школьных властей и преследования полиции. Длинный хайр нельзя спрятать. Вы можете скрыться в укромном месте, если вы гэй или коммунист, курите травку или выступаете против войны, если вы ненавидите своего босса. Вы можете тайком слушать "Битлз" в своей комнате. Но вы не можете спрятать свою длинную шевелюру: отпустить волосы - значит, выйти из укрытия и открыто примкнуть к контркультуре".

Переболев "ветрянкой" 60-х западное общество стало более толерантным к различиям образов жизни и их символическим манифестациям. Признание неоднородности культурного пространства, допущение выбора и сосуществования людей с различными кодами мышления и поведения, отказ от подавления "малых культур" большими культурными нарративами (классика, элитарная культура, массовая культура и т.д.) - все это сократило объем противоречий между личностью, обществом и властью, расширило диапазон выражения человеческой индивидуальности. Эмансипация личного поведения психологически сокращала дистанцию между классами. Человека оценивали не по его "социальной клетке" (унаследованной или благоприобретенной), а по тому, что он из себя представлял в конкретной межличностной ситуации. Личность отказывались отождествлять с трудовыми функциями, статусом, доходами. Изменился взгляд на досуг и его социальную значимость: от досуга как сферы отдыха - к досугу как миру свободной бесклассовой, неутилитарной) коммуникации и самовыражения.

Вторая. Собирательным и побочным эффектом молодежных движений было реформирование институтов, социализирующих и очеловечивающих бестиальную по определению молодежь (система образования и воспитания, профессиональной ориентации, просветительские СМИ, культура). Опять же речь шла не о структурной переделке, а скорее о гарантированном признании достоинства человека вне зависимости от его возраста, о демократизации мира знаний (отношений профессоров и студентов); доступности образования, расширении сети публичных библиотек, музеев и др.; добровольности участия в воспитательных программах; праве выбора учебных дисциплин, преподавателей, индивидуального графика занятий; гибком реагировании университетов на колебания рыночной конъюнктуры (снижение риска безработицы для выпускников) и многое другое. Захваты аудиторий с выдвижением требований периодически происходят и в наши дни, но большинство неизбежных при социализации межпоколенческих конфликтов регулируются через студенческие, исследовательские и преподавательские профсоюзы, ассоциации молодых ученых и выпускников. Современная школа стала менее похожа на ее зловещий сатирический образ фабрики-мясорубки и кузницы шагающих молотков (в "The Wall" Алена Паркера и Pink Floyd). В подавляющем большинстве развитых стран служба в армии и религиозное образование (пункт преткновения в 60-х) не являются общеобязательными.

Третья. Наиболее наглядное выражение достигнутого 68-м годом - образование самоуправляемых "территорий молодости" (организаций, клубов, сквотов, автономных социальных центров и др.). Взрослый мир дипломатически признал "незалежность" "молодежных государств" (площадок, где отсутствует какой-либо страхующий педагогический контроль и власть перераспределяется среди неформальных лидеров), локализовал молодежный протест (мода, студенческие кампусы, ночные клубы и дискотеки, рок-концерты и фестивали, музыкальные радиостанции, кэмпинги для "вагантских" странствий, стипендии Tempus и Erasmus), сохранил под своим протекторатом только детство и раннюю юность. При защите достигнутых завоеваний участники субкультурной революции сознательно апеллировали к тем же ценностям и декларациям, которые легли в основу конституции правозащитного движения, использовали дискурс прав человека для легитимизации своих сообществ в общем социальном ландшафте. Эбби Хоффман предостерегал: "Худшая ошибка революции - когда она становится скучной. В итоге ритуал подменяет игру, культ - свободную коммуну, а вместо свободы приходит насилие над правами человека". Пророчество сбылось. Молодежный протест со временем стал терять накал, превратился в туристическую достопримечательность и регулярно - как минимум по пятницам и субботам - разыгрываемую ритуальную мистерию (клаббинг, карнавал, выезд?, концерты, квесты ролевых игр). Но это вряд ли стоит относить к поражениям. Наоборот. Найдя способы мирной эксплуатации, переключения и превентивного рассеяния взрывной энергии молодежи, выдавая ей беспроцентный кредит доверия (право на ошибку при самостоятельном поиске), современная западная цивилизация открыла для себя еще один, не знающий износу, социальный perpetuum mobile (вечный двигатель), сопоставимый по значению с "социальными машинами" вроде биржи, парламента, римского права или древнегреческой философии. То, что открытие не получило Нобелевскую премию - вопиющая несправедливость. Шведский комитет извиняет только коллективное авторство шедевра.

После штопора студенческих бунтов западные социологи подробно анализировали связи между современными общественными (пацифистскими, экологическими, правозащитными, антифашистскими и др.) движениями и молодежными субкультурами. С позиций Движения субкультуры признаются основным каналом рекрутинга новых единомышленников (ступеньки лестницы: симпатизант - участник - активист - лидер), сетями неформальных коммуникаций между ними, выработки специфического языка, включающего в себя общую манеру интерпретации реальности и поведения в ней. Проблема курицы и яйца в данном случае второстепенна: субкультура может выступать и социальной протоплазмой движения и, наоборот, быть его массовым шлейфом, результатом популяризации и перевода с языка абстрактных идей на язык образов, музыки, коллективных церемоний (посвящения, испытания протестом, медитации, ситуативные перфомансы, восстанавливающие общность переживаний и закрепляющие ролевые позиции участников), телесных модификаций (пирсинг, татуаж), атрибутики, культовых текстов, сленга и др. Если угодно, субкультурный пласт движения - его внутренняя оппозиция, вмещающая и порождающая среда, "антибиотик". Пока они есть - движение оправдывает свое имя. Они исчезают - движение гибнет или перетекает в другую социальную форму (костенеет, становится "музеем самого себя"). В этом смысле субкультурное измерение движений - это ни в коем случае не статичное символическое и поведенческое пространство, некогда заданное прозрением "могучей кучки идеологов", а затем механически переносимое в головы неофитов. В нем больше свободы и непосредственности. Оно спасает движение от догматизма, снабжает целительной самоиронией, искренностью, креативом. А еще - оно не рассказывает об идеальных целях движения, а показывает их, превращает в ежедневную личную практику.

Тут важен один момент: для европейской и американской публичной мысли словосочетания "общественное движение" и "субкультура" почти всегда идут в противоречивой связке, намекают Друг на Друга, открыты Друг Другу. И даже в последнее двадцатилетие, когда стали говорить о растущей "демассовизации" общества, о деградации или радикальном изменении качества крупнейших социальных движений ХХ века (синдакаты, феминизм, "зеленые", автономисты, пацифисты и др.), о субкультурах, генерированных методами социокультурной инженерии[217] и субкультурах нового типа ("эмоциональных общинах", то есть - общностях, которые держатся за счет периодически и сообща переживаемых событий[218]) неизменно подчеркивается тотальный характер субкультур, их экспликации в сферы экономики, политики, массовой культуры.[219] Иначе говоря, любая субкультура в потенциале содержит в себе всю бесконечность мира, стремится стать "подзорной трубой" (или, точнее, перископом), помогающей индивиду с мировоззренческой навигацией и расстановкой ценностных приоритетов. По отношению к каркасной структуре общества и господствующим культурным стилям она не "хата с краю", не какой-то мало чего значащий довесок к homo faber (человеку работающему), а одна из возможных точек сборки индивидуальной и коллективной идентичности, наряду с сословными, классовыми, этническими, религиозными, профессиональными матрицами самосознания. Ничто не мешает быть чудью или вотяком, православным или даосом, геймером и киберготом, подписчиком новостей "Кавказского узла", "яблочником" и брокером одновременно. Легко представить, что в качестве оси, центрирующей и управляющей поведением личности, может выступать именно ее субкультурная ориентация и принадлежность к микросообществу. Все прочее - продукт компромисса со средой, условие выживания, признак, доставшийся по наследству или полученный в одном пакете с уровнем образования, власти, дохода.

Рождение новой субкультуры - это открытие новой экзистенциальной философии с ее образом жизни, культурным запасом, "идеал-магнитами", ритмом, отношением к базовым феноменам цивилизации (право, власть, собственность, тело, отношения полов, концепция судьбы и др.). Точка зрения, согласно которой расцвет молодежных субкультур - симптом социальной дисфункции (короткого замыкания Системы) и кризиса институтов социализации, на мой взгляд, отошла в прошлое. Правильнее говорить о субкультурах как об автономных пространствах вторичной или третичной социализации.[220] Прошедшие их "шаолиньские коридоры" - отнюдь не патентованные лузеры, праздношатающаяся богема, слабаки, не способные переносить нагрузки "полноценной" жизни. Практика показывает: субкультурная социализация гораздо успешнее готовит человека к карьере вне традиционных, дорожащих повтором, предсказуемостью, вертикальной субординацией социальных структур. Та же Силиконовая долина в Калифорнии - центр инновационных компьютерных и коммуникационных технологий - неслучайно славится фантастическим разнообразием человеческих типов и отношений. Там трудно слыть чудаком.

Никого не удивляет, что самый известный и тиражный американский рок-журнал "Rolling stone" публикует статьи политического, гражданского и экономического характера (со специфическим фокусом взгляда на эти вещи). Весной 2006 года вышел номер журнала с обложкой, где Джордж Дабл Ю Буш-Младший изображен с ушами осла и в сопровождении заголовка "Худший президент в истории?". Песни, высмеивающие и критикующие внешнюю политику США, лидируют в национальных хит-парадах и это тоже не кажется чем-то из ряда вон выходящим.[221] Иной раз кажется, что демонстративная принадлежность к тем или иным гражданским объединениям - это едва ли не негласное правило для публичных персон в западных демократиях (музыкантов, спортсменов, актеров, телеведущих и др.). Их личный выбор и социальная активность - подспорье в самоидентификации тех, для кого "звезды" являются путеводными.

Вероятно, именно эти непроизвольные ассоциации с Америкой и Европой, память об истоках правозащиты (диссидентские сообщества 60-70-х в СССР), потребность активистов в том, что организация была выражением не только социальных позиций, но и смысложизненных стратегий, культурных и стилевых ориентаций - все это побуждает лидеров российского гражданского общества возлагать особые надежды на "атипичную" молодежь, ее интеллектуальность, творческий потенциал, чуткость к социальной проблематике. В конце концов, первыми ласточками международных NGO в России были гастроли западных рок-звезд, гласно ассоциирующих себя с каким-либо общественным движением или организацией. Тот же "Гринпис" надолго стал для россиян символом всего "экологического" после двойного альбома "Гринпис. Прорыв" (Greenpeace Breakthrough), вышедшего в СССР в 1989 году трехмиллионным тиражом. В записи альбома принимали участие U2, INXS, REM, Eurythmics, SHADE, Bryan Ferry...

Оглядываясь назад, можем ли мы припомнить нечто похожее в России? Я имею в виду не заказные выступления в пользу политиков, страждущих приступа народной любви и не благотворительные концерты. Бывало ли, чтобы какая-либо локальная "ушельская" общность или "культовые фигуры" по убеждению, активно и публично поддерживали правозащитные организации, кампании, проекты или, тем более, были их полноправными участниками, вдохновителями, "лицами"? Эти случаи весьма и весьма редки. Как правило, они относились к защите экологических прав (хиппи, индеанисты, ролевики[222]) или являлись разновидностью "цеховой взаимопомощи" (подпись Гребенщикова под письмом Amnesty International против репрессий в адрес белорусских рок-музыкантов и др.). Даже прокатившаяся волна возмущения против вспышки националистических настроений в "гопнической" молодежной среде не породила ответной реакции продвинутых субкультурных сообществ: на постерах антифашистских концертов крупным шрифтом выделяются названия групп, а не инфоповод или слоган.

Почему так? Ведь молодежные субкультуры в Советском Союзе и РФ (будь-то заимствованные с Запада или лютиками взросшие на местной ниве) также как их закордонные братья, противопоставляли себя "официозу" и "родительской культуре", отрицали их фарисейство, зажатость и одномерность. Желание прожить другую, более интенсивную, искреннюю и свободную жизнь и здесь составляло скрытый нерв неформальных движений. Но "поколение дворников и сторожей" поднимало свою аутичность как вымпел и никогда не ставило целей "прогибать мир под себя" (было - "отжать от себя"). Нежданно-негаданный прыжок лидеров кочегарок, кухонь и подвалов на стадионный простор, в ротации на FM-радиостанциях и муз-каналы многие "рядовые пиплы" восприняли как "начало конца". Тот же рок-н-ролл после легализации и популяризации остался как стиль, ритм, образ жизни, но лишенный привкуса полузапретности и "продвинутости" (элитарности) он перестал быть компактным сообществом, "сочиненным по-другому". Годы, последовавшие после перестройки, подтвердили: альтернативные связи по возрастной горизонтали держались на двух краеугольных камнях - сегрегирующих карательных экспедициях "воспитательных органов" (к каковым относились не только педагоги, но и милиция, армия, партийный аппарат, институт наставничества на производстве и др.) и эскапистских ("ушельских") установках самих "беглецов". Зря их шпыняли.

В одном из нашумевших интервью Борис Гребенщиков говорил, что если на Западе рок-н-ролл был суррогатной формой политического и социального протеста (против государства, капитала, милитаризма, клерикализма и т.д.), то в СССР рок замещал… религию (с ее "царствием не от мира сего", эсхатологией, символическим восприятием повседневности, экстрасенсорикой, концепцией спасения, концентрацией на "внутренних Монголиях" и др.), а, точнее, был выражением стихийного религиозного чувства и экзистенциальных практик, держащихся их как слепой - собаки-поводыря. В поэтических текстах, концертных радениях, "паломнических трассах" (Коктебель, Сайгон, Ротонда, Горбушка, Пушкинская-10 и т.д.) всячески поддерживался образ рок-музыканта, как существа, служащего эманацией (телом, сквозь которое сквозит нечто Иное) иного мира, иных отношений. Его культовый статус в сообществе действительно имел много общего с фигурой жреца-шамана, пророка-духовидца, теократа. Текстом становилось и его творчество (песни), и биографическая легенда (своего рода агиографии, включающие и череду драматических испытаний, и жертвенный уход), и сеть рассыпанных по городам и весям поклонников-"прихожан". Годы спустя И. Кормильцев и О. Сурова выделяли именно эти конститутивные черты рок-движения: "сотворение своего, особого, замкнутого мира"; "противопоставление "мы" и "они", не носящее характера противостояния и являющееся "добровольной алиенацией" (ухода от социума в любом его проявлении, включая школу, родителей, "телевизор" и др.); объединение вокруг рок-н-ролла, сочетавшего в себе музыку, стихи, стиль жизни, манеру общения, круг чтения, мифотворчество, нравы и быт тусовки.[223]

Если символом американских хиппи стал цветок, воткнутый в дуло винтовки, то аутентичной репрезентацией хиппи позднесоветского образца стоит считать образ "Аквариума" и строчки из "Воскресенья":

"Падение духа" и "ни-во-что-не-верье" не только не высмеивалось или не порицалось, но, наоборот, всячески поэтизировались, воспевались как дверной проем к подлинной, лишь разрывом и эмоциональной экзальтацией открываемой реальности внутренней свободы. Взмах ресницами "третьего глаза" зачастую сопровождался жутковатыми сценами декаданса (от суицида и оккультных кульбитов до надрывного шутовства, сценического шаманства, идейного бродяжничества), романтическими вылазками на лоно природы (индеанистские пау-вау, туристические костры с "орлятским кругом", совместной трапезой и др.), организацией "светских казарм" (гопники, люберы, казанские, фанаты, скинхэды), вставанием на душеспасительные "костыли" какой-либо мистической или религиозной традиции, но практически никогда - если не считать спазмов контркультурного периода в конце 80-х - поиски подлинного "я" не вели к возникновению массовых социальных движений, нацеленных на изменение той самой социально-политической и культурной реальности, которая была тесна "беглецам" и "занозила их сердце". "Горчичные зерна" давали всходы исключительно по ту сторону добра и зла, не переплетаясь ветвями с посюсторонней социальной флорой, не пуская корней.[224]

Точка высшего подъема и она же точка заката феномена русского рока - цоевское "в нашем крике и в наших слезах, и в пульсации вен - перемен! мы ждем перемен!". Поколением перестройки эта песня воспринималась своим звуковым логотипом, наряду со "Скованными одной цепью" и "Шаром цвета хаки" "Наутилуса-Помпилиуса", "Временем колокольчиков" Башлачева, "Детьми декабря", и "Поездом в огне" Гребенщикова, "Красном на черном", и "Мы вместе" Кинчева, "Мальчиками-мажорами", и "Предчувствием гражданской войны" Шевчука. Потом - путь от "музыки протеста" к "лирике про тесто", к "рок-н-ролл мертв, а я еще нет" с попытками аутопсии и реанимации покойного.[225]

Что произошло? Илья Кормильцев, отвечая на вопрос о "рок-революции" и иссякании ее драйва, меланхолично заметил: "музыка вообще не в состоянии изменить реальность (кроме того, по большому счету, для философской точности скажем, речь идет не столько об изменении, сколько об отмене реальности). На нее перенесли акцент, чтобы использовать ее как клапан - через рок-культуру было сдуто очень много метафизического напора 60-х. Я думаю, что с определенной стороны пар направлялся в этот клапан вполне сознательно. Музыка стала символом революции, пожравшим революцию, но вера в этот символ была столь сильна, что по инерции продолжалась еще три десятилетия, пока с музыкой происходили те же изменения, что и с Элвисом в свое время - росло брюхо, тупел и мутнел взгляд".[226] Ответственность за утрату идентичности в цитате перекладывается с лидеров и адептов движения на теневых "распорядителей пара" (политики, боссы музыкальной индустрии, звукозаписывающие лейблы, владельцы клубов, директора муз-ТВ-программ, продюсеры и др.). Прям-таки Карабас-Барабас и марионетки. Без "буратин".

Раскол представлений о месте и социальной роли русского рока довольно точно передают знаковые скандалы последних лет. Тот же Кормильцев - автор многих песен раннего "Наутилуса", а ныне популярный издатель "Ультра.Культурной" литературы - летом 2006-го нервно отреагировал на концерт Вячеслава Бутусова в селигерском лагере "Наших": послал SMS с запретом исполнять свои произведения. Бутусов вернул письмо с припиской: "Не понимаю сути твоих претензий". Бессмысленно разбирать эту ситуацию в духе "кто прав, кто лев", "кто герой, кто ренегат-отступник". Тут интересна сама презентация позиций и степень категоричности в их отстаивании. То же можно сказать про злополучную встречу Бориса Гребенщикова и прочих рок- и рокапопс-starцев с главой Администрации Президента Вячеславом Сурковым. Демократическая пресса отписалась об этом событии крайне недоброжелательно. Артемий Троицкий выдал в "Новой Газете" обескураженное "и ты, Брут". Участники встречи отшучивались. Тот же БГ разъяснил: речь не шла о политическом ангажементе в духе чес-тура "Голосуй или проиграешь" или агитпропа на Васильевском спуске. Сурков (поэт, кстати) и словом не обмолвился о чем-то выходящем за рамки бескорыстной помощи рок-музыкантам. В частности, обещал пособить с финансами для создания студии звукозаписи, где на приличной аппаратуре молодые музыканты и талантливые провинциальные группы смогут профессионально записать свои альбомы. Чего ж тут "криминального"?

Несправедливо персонализировать кризис рок-культуры.[227] Она остается альтернативой, но эта "альтернативность" не имеет выходов в плоскость политических или гражданских перипетий;[228] ее "центр тяжести" не в социальном, а в психическом, антропологическом измерении (освобождение индивидуального тела-сознания безотносительно к "гирям" исторической ситуации). Рок-тусовка напрасно чувствует себя преданной. Ничего экстраординарного в поведении ее почтенных гуру не произошло. Земная хлябь небесных тог не замарает. Бутусов не скурвится. Гребенщиков останется тем, кем был. Они по-прежнему готовы экранировать ожидания, позволяющие за аккордами, вокалом и текстами видеть отблески эзотерического знания, проповеди/исповеди на грани экстремальных жизненных ситуаций (жизнь/смерть, любовь/война). Шнура не отравит Куршевель, Земфиру - Селигер или концерт в Кремлевском Дворце Съездов. Будут "зажигать" пуще прежнего.

Пиарщики "Наших", безусловно, рассчитывали на поглощение репутационного капитала рок-звезд после их согласия дать концерты для активистов этого прокремлевского движения. И это, конечно, не то же самое, что выступление в детдоме, на зоне, перед солдатами в Чечне. Понимали ли это рокеры? Означало ли их пение согласие с идеологией и квазиполитической практикой "Наших"? Думаю, это неправильно, некорректно заданные вопросы. Изнутри тех двух парадигм "рок-субкультурности", которые безраздельно царят на среднерусской возвышенности - парадигмы "легенд русского рока" (рок - как "низовая", истовая религиозность и пифийская щель для коллективного бессознательного) и парадигмы "рокапопса" (рок как развлечение, транс, один из музыкально-поэтических жанров со своей рыночной долей) - подобные вопросы не задают. Их даже не требуется вытеснять, поскольку исключено их появление. Критика публичного поведения рок-лидеров со стороны тусовки существовала всегда, но у нее есть свои традиции: она строилась по модели "борьбы против симонии и индульгенций", защищая право тусовки-клира "творить себе кумиров" согласно субкультурному канону и хороня навязанные, искусственно сконструированные авторитеты. А в остальном… Вещал же Франциск Ассизский кладбищенским птичкам. Чем "Наши" хуже? Дух - он же "веет где хощет".

Есть у Хорхе Луиса Борхеса рассказ "Задача". В нем он умозрительно конструирует ситуацию: что случилось бы с сервантесовским Дон Кихотом, если, закончив одну из своих бесконечных схваток, он обнаружит, что убил человека? Аргентинский писатель предлагает три наиболее вероятных ответа: первый - ничего особенно не произойдет, поскольку в царстве галлюцинаций странствующего рыцаря убийство столь же обычная вещь, что и волшебство; второй - патетический - что герой "воспрянет ото сна", воочию столкнувшись с Аргусом смерти; третий, самый правдоподобный, ответ - "убив человека, Дон Кихот не может допустить, что этот чудовищный поступок - результат наваждения; реальность следствия заставляет его предположить, что причина столь же реальна, и он так и не вырывается из бредового круга".[229] Создается впечатление, что российские "ушельцы" находятся в таком же отношении к своим Дон Кихотам. Их миссия, выполняемая десятками различных и бесконечно интересных в "этнологическом" смысле способов - это задача отмены реальности и "эвакуации раненых". Не лечения и возвращения в строй, а пожизненной госпитализации с трехразовым впрыскиванием свежих доз иномирного морфия. И это - кто бы спорил - альтернатива реальности. Как эвтаназия.

Не думаю, что ради "чистоты схемы" я искусственно "спрямляю углы". Можем наугад взять пару других "субкультурных скриптов" (поведенческих сценариев) в ситуациях конфликтного соприкосновения "неформалов" с властным произволом.

Как известно, в преддверии саммита "большой восьмерки" силовые органы провели масштабные (и антиконституционные) операции по "выведению из игры" активистов, которые намеревались участвовать в мероприятиях антиглобалистского контрсаммита (Второй Российский Социальный Форум), Альтернативного Форума по энергетике и конференции "Другой России" (полуофициальную "Гражданскую восьмерку" запрягли без инцидентов). Правозащитники, экологи, антифашисты, участники субполитических движений (анархисты, профсоюзники и др.) подвергались превентивным арестам и нервно-паралитическому давлению "по месту жительства и работы", ссаживались с поездов. Пожалуй, после Олимпиады-80 это была самая массированная атака на свободу слова и собраний, пережитая общественностью. Под раздачу попало множество людей, которые ни сном, ни духом не ведали о грядущей демонстрации гостеприимства энергетической империи. Так, районная администрация подмосковного Хотькова по настоянию неведомых "компетентных служб" аннулировала свое согласие на проведение ролевой игры "Последний союз: Туманные горизонты" (по мотивам "Властелина колец" Дж. Р. Толкиена). Команда мастеров потратила почти два года на организацию этого события (касса на амуницию игроков, бутафорию и прочий антураж составляла около 3,5 млн. рублей)[230]. На полигоне, как и полагается, присутствовала милиция и врачи. Приехала группа документалистов, намеревавшихся снять фильм о "толкиенистах" (на средства гранта Федерального Агентства по культуре и кинематографии). Расстроенные организаторы опубликовали в прессе открытое письмо в связи с отменой игры. Ссылались на уведомительный характер для проведения публичных мероприятий по Федеральному закону "О собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетировании". Писали: "Ситуация, произошедшая с данной ролевой игрой, производит большой резонанс для всего сообщества, объединенного таким хобби как полевые ролевые игры, поскольку ставит под удар нашу возможность для творческого самовыражения".

Что дальше? Да ничего. Туманные горизонты. Деревянные, орголитовые мечи не перековать на орала. Впереди новые сражения с орками, гоблинами, троллями и прочей мордорской нечистью. И победа "братства кольца", разумеется. Слепой Борхес все правильно разглядел.

Другой, привлекший внимание прессы, пример - история с майским (2006) гей-парадом в Москве. Субкультура геев и лесбиянок одна из самых развитых в столице: у нее - свои клубы, электронные журналы, форумы и чаты, службы знакомств, культовые персонажи, связи "на высшем уровне" и за границей. Идея проведения Moskow-Gay-Pride возникла давно, но ее всякий раз откладывали, чтобы не маячить лишний раз перед гетеросексуальным большинством, не будить шальное лихо гомофобии. На предложение депутата Райкова вернуть в Уголовный кодекс статью за мужеложество сообщество никак не отреагировало, посчитав его электоральной игрой на повышение рейтинга за счет эректоральных реакций "правильных мужиков". Ситуация изменилась весной 2006-го, когда "казаки" из Союза православных хоругвеносцев, скины и активисты Российского Общенационального Союза (РОНС) принялись дежурить вокруг закрытых гей-клубов. Мнения тусовки тогда разделились: одни предлагали не обращать внимания, другие - защищаться через суд и апелляции к местным властям, третьи - начать просветительскую компанию, добиваться права жить "не таясь" и свободно распоряжаясь собственными чувствами, телом, судьбой. Что было дальше, особо пересказывать не стоит: 27 мая горстка активистов либертарных организаций и представителей ЛГБТ-сообщества вышла на пикет перед зданием Гордумы. Часть манифестантов подверглась нападениям скинхэдов и ультрапатриотов у могилы Неизвестного солдата (в Александровском саду) и до памятника Юрию Долгорукому попросту не добралась. Продравшиеся к месту пикета также не имели возможности выступить: их задержали омоновцы, хотя московские власти накануне, гоняя желваки по скулам, обещали обеспечить сексменьшинствам законом гарантированную безопасность.

Рефлексия над случившимся расколола ЛГБТ-тусовку.[231] Причем, судя по постам на специализированных форумах в Интернет, наибольшее недовольство геев и лесбиянок вызвала позиция… правозащитников, которые не привели своих активистов на баррикады секс-революции, не оказали должной информационной и юридической поддержки манифестантам из страха дать лишний повод для дискредитации своих структур в глазах "агрессивного большинства". Нашлись даже те, кто приписал правозащитникам латентную (скрытую, мягкую) гомофобию. Очевидная мысль об организованной самозащите и солидарности в среде самих сексменьшинств самым популярным не была. Преобладало желание кому-либо перепоручить радость заботы о себе, любимых.

Претензии к правозащитному сообществу в этом случае справедливы. Защита прав меньшинств и воспитание толерантного отношения к проявлениям инаковости - одна из составляющих идеологии прав, свобод и достоинства человека. Дополнительную актуальность выделению сексменьшинств в категорию, нуждающуюся в особой защите, придает тот факт, что "к сожалению, гей-сообщество сегодня является идеальной мишенью для националистов. Против них можно безнаказанно действовать, проявляя тем самым свою "национальную гордость" или что-то там еще. Здесь существует проблема международного уровня - дискриминация по признаку сексуальной ориентации не зафиксирована отдельно как порицаемое явление практически ни в одном правовом акте. Это дает возможность государству не обращать на гомофобию никакого внимания. Наши власти рассуждают примерно так. Мало ли кому кто не нравится - кому-то пьяницы не нравятся, кому-то - наркоманы, кому-то - таджики. Ненависть к таджикам - это плохо, это национализм. А неприязнь к пьяницам и наркоманам - нормально. То же самое и с гомосексуалами".[232] Алексей Козлов, лидер Гражданской Объединенной Зеленой Альтернативы (ГРОЗА), в этой связи призывал: "Геям надо объединяться в соответствующие гражданские структуры для защиты своих прав и взаимодействовать с антифашистами и правозащитниками. Другого пути нет. Надо признать себя сообществом, признать себя дискриминируемыми, заявить об этом публично и спланировать конкретные действия. Иначе - сомнут".[233]

Произойдет ли консолидация? Маловероятно. Несмотря на избыток внешних стимулов и прямую заинтересованность в обеспечении собственной безопасности (не говоря уже о солидарности с другими дискриминируемыми группами), гей-тусовка качества не изменит. Она, как и прочие субкультурные поля, центробежна. Все ее "протуберанцы" (всплески креативной энергии) направлены вовнутрь. То же можно сказать и в отношении других неформалов. Внешние знаки инаковости автоматически зачисляют их в группу риска и потенциальной жертвы ксенофобской атаки. Для этого "вовсе не обязательно быть азербайджанцем или китайцем, достаточно просто обладать более смуглой кожей или более темным цветом волос, а можно просто "попасться под руку".[234] Агрессию вызывает "отличность" как таковая безотносительно к ее содержательной стороне. "Другой" в этом случае - по определению враг, угроза, источник разлада и энтропии. "Перекодировать" подобное восприятие, показать Другого как свою возможность, как ценность невероятно сложно. Куда проще - управлять списком врагов. Последнее время этим все чаще занимается власть: реальные конфликты и противоречия не разрешаются, а "запираются" в сотни маленьких "рингов" с которых выходят только "победители". Торжествует диалектика по-сталински: есть человек - есть проблема, нет человека - нет проблем.

Поколенческий конфликт также локализован и "заперт". В нем действует тот же сценарий, что и в Чечне ("кадыризация": одна часть населения сталкивается с другой под приглядом "беспристрастного рефери"). Как следствие - зарегистрированное центром "Сова" увеличение числа уличных столкновений: "активно растет насилие в отношении представителей молодежных субкультур, которых скинхеды считают "предателями идей белой расы" - рэпперов, панков, скейтеров, готов и др., а также в отношении идеологических противников скин-движения - левацкой антифашистской молодежи".[235] Слава Богу, речь пока не идет об уличных войнах похожих на те, что были в конце 80-начале 90-х. Однако то, что противостоянию молодежных группировок все чаще приписывается идеологический смысл (в отличие от "дрекольных", ритуальных баталий за право центрить в районе) - факт тревожный. Будущее наступает. Самое время понять: на кого?

Рациональных мотивов для сближения практик гражданского активизма и молодежных субкультур хватает с избытком. Однако довести их до каких-то конкретных и регулярно возобновляемых отношений… Третий сектор для неформалов - то же, что партии для НПО: другой формат, другие правила, люди и мотивация. Разница "весовых категорий" волей-неволей предписывает взаимную подозрительность. Неформалы смотрят на общественников как на "сектантов" (заложников Идеи) или, наоборот, как на циников, повернутых на "управлении человеческими ресурсами" под вывеской каких-то отвлеченных морально-политических (дико видеть эти слова через дефис) принципов. Общественники, в свою очередь, разводят руками, глядя с какой щедростью транжирится социальная энергия на какие-то игрища, театральные постановки, трёп, маскарады. Это весело, прикольно, освежающе, но "на выходе"-то что, кроме щенячьего психотерапевтического восторга и радости от новых контактов?

Как, допустим, вести переговоры правозащитников с тем же ЛГБТ-сообществом? Сообществом его можно назвать довольно условно: есть хаотичная, ризоматическая тусовка; есть клубы и их постоянные клиенты; есть специализированная пресса и неформальные лидеры. С кем договариваться, если тусовка - это Вавилон частных лиц, каждое из которых не вправе выступать от чьего бы то ни было имени, кроме своего собственного? Перспективы долгосрочных системных действий (в суде, в публичном и политическом пространстве) эти люди явно не выдержат. Гомосексуальность - лишь часть их идентичности. Стоит ли она того, чтобы отстаивать ее в ущерб всему прочему, идти на риск сопротивления в профессиональной карьере, непонимания в отношениях с родственниками, соседями, знакомыми? Ведь для большинства людей их индивидуальность - приватное дело, а не социальный манифест.

Для стыковки поступочного мира гражданского активизма и коммуникативного поля молодежных субкультур необходим некий переходный формат - нечто среднее между стихийными полудружескими отношениями и целенаправленными организованными действиями. Таковым, как я уже писал выше, является формат Движения, сочетающий активность "ядра" (лидерского центра или центров) и "периферии" (участники, волонтеры, симпатизанты), склеивающий эти два полюса непрерывным потоком общения, культурного обмена, взаимного доверия. Проблема в том, что существование в этом формате - это, увы, порядком подзабытый правозащитниками "пилотаж". Сказывается многолетний перекос, при котором сфера защиты прав человека считалась более приоритетной и привлекательной с точки зрения результата (победа в судебной тяжбе, помощь конкретному человеку), нежели "отапливание Вселенной" ради продвижения прав человека (просветительские, образовательные, информационные кампании). Концентрация ресурсов и внимания на защитных действиях, требующих участия узкопрофильных специалистов, выхолостило смысл из устойчивого словосочетания "правозащитное движение": оно перестало быть табором, сбросило социогуманитарную часть своей миссии как нечто вторичное, дополнительное, не согласующееся с актуальным курсом на профессионализацию.[236]

Не случайно многие эксперты, определяя особенности российского гражданского общества в сравнении в западноевропейскими, среди наиболее заметных отличий указывают на впечатляющий разрыв между организациями третьего сектора, низовыми гражданскими инициативами и общественным мнением. Для внешних наблюдателей этот факт необъясним; рядовые граждане последовательно отказывают в доверии как заведомо абстрактным, "верхушечным" социально-политическим институтам (правительство, Совет Федераций, Госдума, Верховный суд и др.), так и тем, что в силу своего положения (партии, муниципалитеты и другие организации местного самоуправления, НПО, профсоюзы и др.) не должны утрачивать связь с "корнями травы". Сюзанне Ланг (Susanne Lang) комментирует эту ситуацию так: "Российское гражданское общество несет на себе заметное бремя институционального и организационного плана. В центре внимания находятся всегда общественные организации. Граждане, между тем, появляются в качестве субъекта гражданского общества очень редко. С этой точки зрения отпадает характерный для немецкой дискуссии нюанс. В Германии гражданская активность граждан проявляется на добровольных, общественных началах, и она независима (по крайней мере, первоначально) в институциональном плане. Напротив, в России доминирует институциональное понимание, склонное к профессиональной деятельности в этой сфере".[237] В связи с этим Сюзанне солидализируется с точкой зрения членов правления "Мемориала" Арсения Рогинского и Александра Даниэля, призывающих вести планомерную просветительскую работу, чтобы "расширить базу населения", на которую опираются российские НПО. Наиболее ценный ресурс при расширении "базы" - молодежь, "которая выросла, не имея своего собственного тоталитарного опыта", у которой есть альтруистическая мотивация и досуг, чтобы выражать ее действием.

В том же направлении течет мысль руководителей и экспертов фондов, обеспокоенных эффективностью своих вложений. Томас Каротерс одной из приоритетных задач называл "определение путей перехода от поддержки развития НПО к поддержке развития самого гражданского общества". Он писал: "Институты, оказывающие поддержку становлению гражданского общества, концентрировали свое внимание на помощи НПО по различным причинам, включая привлекательность НПО как "чисто" технократических организаций, штат которых в основном состоит из ориентированных на Запад молодых людей, готовых работать по правилам, соответствующим бюрократическим требованиям западных доноров. Однако благотворительные организации, начав с предпочтения НПО в качестве реципиентов помощи, пришли к отождествлению НПО с самим гражданским обществом, предполагая, что растущая кривая количества НПО является адекватным мерилом развития гражданского общества. Однако высокоразвитое гражданское общество устоявшихся демократий включает в себя гораздо больше видов различных организаций, нежели только правозащитные НПО и некоммерческие организации, предоставляющие определенные услуги. Гражданское общество составляют профессиональные объединения, религиозные организации, союзы, образовательные учреждения, учреждения культуры, спортивные группы, клубы по интересам, национально-культурные автономии, местные объединения, организации фермеров, бизнесменов и многие другие. Подобные организации во всем своем разнообразии могут играть в обществе различные роли, а не только те, которые были предложены ограниченным представлением о гражданском обществе как зоне защиты общественных интересов и оказания услуг "самопомощи". Донорам пора переосмыслить привилегированное положение, которое занимают НПО в их программах помощи построения гражданского общества в регионе, более тщательно изучить роли и функции организаций других типов, составляющих гражданское общество, и расширить свой подход к оказанию помощи".[238]

Течение мысли - популяризация правозащитной активности (даже в ущерб "чистоте жанра"), смещение акцента с деятельности "профессионалов гражданского влияния" на "творческую самодеятельность и гражданскую инициативу масс" и, в частности, молодежи - в целом понятно. Это стало едва ли не мантрой правозащитных конференций последних пяти-семи лет. Но что делать, как сдвинуть ситуацию с мертвой точки? Просветительские кампании пробуксовывают. Рейтинг доверия и информированности о работе правозащитных НПО, распространенность знаний о технологиях правовой самозащиты и элементарных навыках самоорганизации остаются стабильно низкими. Под впечатлением от "Кондопоги", антигрузинской кампании, "маршей ненависти", внешнеполитического изоляционистского курса, милитаризации многие из правозащитных активистов все глубже увязают в смертном грехе уныния и страдают острыми приступами социопатии. Свою лепту в "скромное обаяние ушельства" вносит и власть, устанавливая частокол идиотских административных барьеров, намекая на возможность прямых или косвенных репрессий, повышая тем самым цену участия в независимых социальных движениях. Никто не сомневается в готовности платить эту цену со стороны активистского ядра; в противном случае все давно бы попросту разбежались. Но стоит ли ожидать подобной самоотверженности у "внешних людей", затронутых какой-либо социальной проблемой, однако предпочитающих ее не решать, а обходить в одиночку? Каков порог допустимого риска для них? Возможна ли их поддержка движения без ощутимых потерь, но с удовлетворением от эффективности небольшого личного вклада, пребывания в "катакомбной" среде единомышленников, сопричастности к общим ценностным установкам? Можем ли мы предположить, что тысячи субкультурных пространств, расходящимися тропками убегая от молотилки насильственной унификации (под предлогом большего контроля, общественной безопасности, "воспитания"), ёжась от попыток массовой индоктринации молодежи пропагандистскими штампами времен холодной войны и медиавирусами новорусской масс-культуры,[239] образуют со временем "мыслящий океан", подобный тому, что существовал в мятежных шестидесятых, что омывал своими волнами сушу эпохи застоя? Есть ли запрос на другую - пусть не общественно-политическую, так хотя бы нравственную и эстетическую реальность? Образуется ли на периферии госпропаганды, китча, "попсы" и кромешного гламура нечто вроде нового диссидентства?

На последний вопрос лидеры правозащиты, как правило, отвечают отрицательно. Как говорил в недавнем интервью Сергей Адамович Ковалев: "Никакого нового диссидентства я не предвижу - по крайней мере, до тех пор, пока в России сохраняется легальная возможность для каждого найти собственную экологическую нишу".[240] И впрямь: приди кому в голову идея накрыть страну системой тотальной слежки и цензуры (тем более - цензуры "зрелищ и художеств"), она бы разорила десять таких бюджетов, как российский. При современном развитии коммуникативных технологий эта затея обречена на провал. Общая, стандартизированная, подчиненная "Его идеологии" культурная политика - тоже из области фантастики. В нынешней России есть сотни альтернативных культурных течений, но диссиденство к маргинальности не сводимо, к оппозиционной, нонконформистской маргинальности - в том числе.[241]

Тем не менее, мне кажется, что Сергей Адамович ошибается. Новое диссидентство существует и, более того, исподволь становится все более влиятельным, плодоносящим культурным слоем. Как и диссент советских времен, оно складывается вне политического, экономического, медийного пространства. Его пафос точнее всего передает фраза французского социолога А. Турена, рефлексирующего над общемировым кризисом традиционных движений: "Мы не хотим теперь управлять ходом вещей, а требуем просто нашей свободы, права быть самим собой, не будучи раздавленными аппаратами власти, силы и пропаганды. Возвращение человека действующего имеет не победоносный, а оборонительный характер. Действующее лицо не призывает никого слиться в большом коллективном порыве, склоняясь скорее к антиколлективистскому поведению, оно отказывается обожествлять общество и еще более - государство. Оно больше верит в личные свободы, чем в коллективное освобождение, утверждая, что общественная жизнь вовсе не управляется естественными или историческими законами, а направляется действием тех, кто борется и договоривается о том, чтобы придать некую общественную форму значимым для них культурными ориентациям".[242] Знакомая интонация, не правда ли? Кожей ощущаемая аналогия между эпохой застоя и последними годами путинского правления заставляет инстинктивно оглядываться в поисках схожих процессов, сублимации социальной, гражданской, политической неудовлетворенности в ручьи поэзии и прозы и т.д.[243] Радости от этого никакой нет: кому охота топтаться во второгодниках, ходить в продленку и повторять домашние задания? Дабы этого не происходило, предстоит понять невыученный "ушельцами" урок. На мой взгляд, он состоит в том, чтобы осознать линию, отступление за которую смерти подобно. Эта линия - граница, за которой начинается некоммерческая и неполитическая публичная жизнь.

Новое диссиденство, если, конечно, оно не только мерещится, должно изменить диспропорцию баланса сил в треугольнике ""государство - рынок - частная жизнь" с целью расширить нейтральное публичное пространство. Для этого необходимо либо частично деэтатизировать ("разгосударствить") и декоммерциализировать уже наличествующие институты публичной жизни (школы, ссузы и университеты, Дома Культуры, музеи, концертные площадки, библиотеки, кинотеатры), либо создать условия, при которых образованные "ушельцами" сообщества и поддерживающая их инфраструктура (клубы, студии, арт-мастерские, коммуникативные сети и др.) обретут законом гарантированную независимость. Поясню о чем речь. Несмотря на все разговоры о гибели культуры, бездуховности, падении уровня нравственности есть огромное количество неформальных групп, занятых самодеятельной творческой активностью (поклонники "театра.doc" или хоп-хопа, барды и рок-музыканты, любители японского анимэ и "параллельного кино", видеохудожники и энтузиасты декоративно-прикладного искусства и проч.), организацией нетрадиционных видов досуга (подсевшие на психодраму, биотанцы или фэнь шуй, фанаты, экстремальные туристы, ролевики и др.)… Уже сейчас количество молодых людей, вовлеченных в эти круги, исчисляется десятками тысяч. При всей несхожести увлечений у них есть типовые проблемы. Часть из них - не решается в одиночку (самостоятельно, через концентрацию внутренних ресурсов группы) и потому рано или поздно выносится на суд общественности. Наиболее острой проблемой является недостаток помещений для совместной деятельности. Приходится либо "уламывать предков на потерпеть дружеские нашествия", либо арендовать залы по коммерческим ценам, либо уповать на благую волю администраций заведений, которые позиционируют себя как "народные" (публичные, муниципальные, государственные), но в действительности (по схеме принятия решений и управления) являются госдепартаментами, целиком зависящими от конъюнктуры и частных предпочтений чиновников. Директора и завхозы подобных мест обычно хорошо реагируют на звонки из высоких кабинетов, на словосочетания типа "патриотическое воспитание молодежи" и "повышение духовности на 13 целых 8 десятых процента". Молодежным тусовкам (неформальным сообществам "с улицы") они резонно предпочитают "мероприятия" (нечто ни-рыбо-ни-мясное со взрослым на вышке воспитателя). Никаких законом прописанных способов взывания к их милости нет. Язык требований они воспринимают как личное оскорбление.

Пример. Владимирский киноклуб "Политехник". Некоммерческая организация по статусу, разросшийся кружок кинолюбителей - по факту. Миссия - показ ретроспектив мирового кино, ознакомление с текущим кинопроцессом (независимое кино, документалистика, анимация, дебюты - все, что обладает художественной ценностью, но хронически не попадает в провинциальный прокат), встречи с режиссерами, актерами, искусствоведами. Клубу почти 20 лет. Почетных грамот, рецензий и писем с благодарностями хватит, чтобы заклеить остатки берлинской стены. Сеансы - дважды в месяц, в кинотеатре "Художественный" (муниципальная собственность, сданная в аренду) плюс видеопоказы на территории Культурного центра одного из университетов. Каждый сезон начинается со скандала: "клубней" выставляют на улицу, те "качают права", мобилизуют сторонников (родителей, друзей, знакомых) и их личные связи. Выкручиваться - выкручиваются, но достало это всех - не передать как.

Подобных сюжетов - хоть "Махабхарату" пиши. У кого-то хуже, у кого-то лучше, но суть всегда одинакова: шаг вправо, шаг влево - вышвырнут в пустыню Ханаанскую. Если уж Наума Клеймана с всемирно известным Музеем кино (Мекка и Вифлеем российских киноманов, студентов ГИТИСа и ВГИКа) выселили с "намоленных" залов на Красной Пресне, то чего горевать о паре сотен владимирских студентов, сгрудившихся вокруг волшебного фонаря братьев Люмьер? Никита Михалков того и гляди Дом кино продаст; хана тогда и международному правозащитному фестивалю "Сталкер", и "круглым столам" молодых кинематографистов, и многому другому…

Наиболее страдающей от подобного положения дел и, следовательно, самой заинтересованной стороной в развитии нейтральной публичной сферы является молодежь и ее низовые объединения. Причина - банальней некуда: нет ни денег, ни админресурса, в то время как запрос на культурный досуг и общение значительно выше, нежели у других социальных слоев. Издержки на стильный, эмоционально насыщенный, богатый событиями и знакомствами образ жизни в России неоправданно велики именно из-за огосударствления и коммерциализации публичной инфраструктуры. Сколько совершенно лишних чашек кофе или кружек пива приходится выпить, чтобы встретиться и посидеть с близкими людьми? Какую только белиберду не приходится смотреть и слушать, чтобы познакомится с "людьми своего круга"? Все эти "предлоги общения" (оказаться за одним столом, на одном танцполе, за одним костром, барной стойкой и проч.) стоят дороже, нежели в состоянии платить подростки из семей среднего класса (исключение - офисный слой в мегаполисах, исправно несущий money в общепит, "фаст фуд" и клубные заведения). Что остается? Мерзнуть на улице? Идти к "Нашим", расплачиваясь за летний лагерь, поход в кино, вылазки в другие города отсидкой на лекциях, где распальцованные политические рейдеры учат любви к родине и ненависти к ее врагам? Почему бы и нет, если в голове - каша и пофиг, кого доить. Если же тянет сделать что-то свое, экспериментальное, живое - придется напрячь мозги и начать двигаться, заранее смирясь с тем, что точек опоры и готовых стартовых площадок наперечет.

Введение категории (или, точнее, образа) нового диссидентства позволяет несколько иначе взглянуть на "ушельцев", на их значение для строительства гражданского общества в целом и правозащитного сообщества в частности. Сам мотив ухода при 180-градусном сдвиге ракурса зрения приобретает позитивный смысл: не "от чего" уход, а "к чему", "для чего". Не "антибюрократизм" и "стихийный анархизм" (отрицание государства как такового), не "свирепая антибуржуазность с ностальгией по общинной жизни" (романтизация пастой Гойя натертого "совка"), а потребность в полноценном (воспроизводящимся, автономном) существовании нейтральной публичной сцены - вот сквозной мэссидж, объединяющий сотни субкультурных практик, решающих на свой вкус и лад задачу досуговой, неутилитарной социальности.

Есть несколько "ушельских" тенденций в молодежной среде, изучение и поддержка которых правозащитными организациями имеет прикладное значение для выполнения собственно правозащитной миссии. Я не предлагаю их "оседлать" или копировать. Важнее и продуктивнее их понять, зарядиться драйвом, разглядеть, в чем их гражданский смысл.

Казалось бы, технический прогресс, Всемирная паутина и расширяющийся рынок СМИ сделали самиздат затеей бессмысленной, вдохновляющей лишь графоманов и редких любителей book-installations.[244] Александр Суетнов, руководивший негосударственной библиографической службой в 1987-1993 годах, констатировал: "Извержение "нового" самиздата началось в конце 1987 г., в 1990 г. достигло пика и плавно угасало вплоть до 1994-1995 гг.".[245] Он же зафиксировал изменение социальной роли самиздата в гипернасыщенной информационной среде: "Ныне самиздат - не вопль протеста "униженных и оскорбленных", доносящийся из под пресса, не политическая похабщина и не литературная графомания. Он просто для немногих. И в этом смысле его корни уже не в переписанных адептами проповедях Аввакума, а в салонных альбомах, картонно-папиросных книжицах имажинистов и обэриутов, даже в "Чукоккале", с которой снимались копии. Современный самиздат не зовет на площади и не проповедует политические максимы. А, кажется, наоборот, просит обратить внимание на табличку "privacy".

Самиздата не стало меньше. Он стал другим: и по функциям, и по средствам, и по адресации, и по авторскому составу.[246] Его производство и распространение приобрело обвальный характер. "Эрикам, берущим четыре копии" не снился такой объем тиражей, разнообразие контента, качество оформления. У самиздатовской продукции появился широкий выбор материальных носителей и каналов трансляции. Достаточно сослаться на темпы роста российского сегмента "Живого Журнала" (блогосфера) и образование тысяч комьюнити, объединенных общим тематическим интересом, на популярность "малой" или так называемой "коммунитарной прессы",[247] на загруженность файлообменных сетей, по которым расходятся музыкальные записи в MP3, фильмы, слайд-шоу, фотографии в формате jpeg, home и активистское video, аудиокниги, флэш-анимация, текстовые файлы, переносимые на дискетах и пен-драйверах ("флэшках")…

Что сейчас мешает записать сольный диск, выпустить "подпольную" факультетскую стенгазету, сделать зубастый коллаж или карикатуру в Corel Draw, перевести или скачать для друзей понравившийся рассказ или стихи, распечатать и развесить в школьном коридоре интересную статью на соединенных степлером листах А4? Что, кроме лени, препятствует съемкам любительского кино при помощи обыкновенной видеокамеры и монтажа на домашнем компьютере? Почему бы не повеселится, изготовляя самодельные плакаты или наклейки, нанося через трафарет слоганы и девизы на затрапезного вида футболку, раскрашивая граффити ржавые рёбра гаражей или стен вокруг заброшенной фабрики?

Новый самиздат занят не столько "поиском экзистенциально значимой информации"[248] или озвучкой альтернативных точек зрения на общеизвестные факты (как в диссидентские времена), сколько селекцией информационных потоков (перепечатка или реферирование публикаций профессиональных журналистов по интересующим микросообщество темам), общением как способом установления непосредственных отношений, поддержания групповой идентичности и мифологии (хипповские "телеги", растаманские сказы и гоны, толкиенистские токовища), обменом впечатлений от совместно пережитых событий (рецензии на концерты, комментарии к матчам, путевые заметки и проч.). Соответственно, новый самиздат интерактивен и персоноцентричен, имеет узкую целевую аудиторию (потенциально совпадающую с авторской :), не стремится перерасти "во взаправдашнее СМИ", терпим к индивидуальным способностям речи корреспондентов (грамотность, богатство лексикона и др.), не стыдится откровенной субъективности в высказываниях, выборе тем, языка, общих подходов, концентрирует внимание не столько на фактах, сколько на интерпретациях (значениях для сообщества).[249]

Являются ли правозащитные малые медиа (газеты, журналы, бюллетени, web-издания, блоги) частью триумфального возвращения самиздата? С одной стороны, это так, поскольку, несмотря на разветвленные межрегиональные сети, у правозащитников фактически нет своих "федеральных СМИ",[250] а те, что есть, тяготеют к моделям "локальных" (издания местных сообществ) и "тактических медиа" (оперативное освещение и анонсы акций, проектов, кампаний), отличаются невольной "центробежностью письма" (есть адресация к гражданскому сообществу даже если номинальный получатель сообщения - государственная инстанция, мировое сообщество, экспертный круг и др.), с другой стороны - правозащитная печать больше похожа на "корпоративную" (слегка беллетризированный перечень трудовых подвигов, реклама организаций, комментарии VIP, данные о кадровых перестановках, текущая информация для инвесторов, акционеров, потребителей) и "партийную прессу" (обоснование актуального курса и мобилизация сторонников на его цели).

Обычный правозащитный бюллетень - это нечто среднее между разбухшим буклетом и "отчетом за истекший период". На "расширение социальной базы" и, тем более, "привлечение молодежи" он не работает и работать не может (что не мешает выполнять другие полезные функции: просветительские, методические и др.). Изданий, которые с натяжкой годны на роль сватьи-бабы Бабарихи - коммуницируют с молодежными средами, впускают прямой речью их голоса или хотя бы подают как "персонажей", проявляют искреннее уважение и интерес к субкультурным традициям - у правозащитников нет. При этом все без исключения - за диалоги и полилоги. С условием, что они будут вестись на языке прав человека или, на худой конец, по правилам светского общества. Чисто визуально молодые лица на страницах присутствуют. Типичный кадр: студенты или школьники внимают кому-то мудрому, чертят чего-то цветным маркером на листе ватмана, стоят на пикете. Они улыбаются или хмурят брови. Почему-то вспоминается Овод из романа Этель Лилиан Войнич: "Падре, Вы удовлетворены?"

Вторая. Создание "субкультурных потребительских общин".

Как выглядит "потребительская община"? Это дружеская компания с размытыми границами. Помимо собственно дружеских отношений, ее членов объединяет общий культурный интерес, который они не в состоянии насытить за счет индивидуальных ресурсов. Из этой проблемы возникают какие-то формы стихийной кооперации: купленный вскладчину или приобретенный кем-то музыкальный CD, DVD, компьютерная программа аккуратно "крякаются", видео- или аудиокассеты перезаписываются, книги и журналы ксерокопируются. Потом все пускается по кругу. Противоречит ли это закону об авторских правах? Да. Поэтому размер нелегального тиража четко фиксирует границы радиуса доверия, циркулирующего в компании. Суммарный оборот этого "черно-белого рынка" колоссален. Скорости распространения - как у горных селей. Пользуясь едва ли не повсеместной компьютерной грамотностью и навыками общения с офисной техникой, культурный архив молодежи в разы превышает частные библиотеки, аудио- и видеотеки "старших товарищей". Иногда это идет во зло (свальный грех студенческих рефератов), но чаще - во благо (в топку личностного саморазвития, совместного времяпрепровождения и т.д.).

Применительно к "субкультурным потребительским общинам" никаких правовых коллизий, связанных с инфо-пиратством и нелегальными тиражами, не возникает. Неформалы не посягают на бренды. Около их экзотического, атипичного, изменчивого спроса не дежурят ушлые маркетологи. Нужную продукцию они специально или вынужденно производят сами (атрибутику, аксессуары и др.), посылают "челноков" в "Москву или за границу" (символический центр субкультурного универсума), организовывают автономную сеть "дистро",[251] практикуют обмены при встречах. Авторы, ориентированные на субкультурную аудиторию, более чем спокойно относятся к дополнительным тиражам своих шедевров и даже сами их поощряют. Многократно упомянутый мною Эбби Хоффман один из своих опусов так и назвал: "Сопри эту книгу".

В постиндустриальном мире, пожалуй, не существует экономики, в которой кольца цепочки авторов, распространителей и конечных потребителей спаяны столь же плотно как в андеграунде. Никакими промоушенами не прогнать сквозь всю цепочку текст (фильм, альбом, литературное или публицистическое произведение), который не отвечает ценностям и принципам той или иной "ушельской" среды. Как с диссидентами: портили зрение и терзали печатную машинку только тогда, когда сочинение имело личный смысл, ложилось на заповедную мотивацию. Для "всего прогрессивного человечества" строчил агитпроп.

Производит ли правозащитное сообщество какие-либо артефакты, имеющие хождение в молодежных тусовках? Нет. Есть ли в нем самом соты "потребительских общин"? Да. Подавно - в молодежных правозащитных организациях, офисы которых, помимо своего прямого предназначения, играют роль перевалочных пунктов для непрекращающегося транзита литературы, публицистики, музыки, кино… Мемуары Людмилы Алексеевой, затертая до дыр статья Андрея Блинушова о том, как по уму проводить акции, журнал "Карта", переводная брошюра по кампейнингу и CD-room с мультиками по альтернативной гражданской службе ходят по рукам на равных со сборником готических рассказов, старым выпуском "Митиного журнала" или "Общей тетради", толстым томом "Истории тоталитаризма" Ханны Арендт, "Боулингом для Коломбины" Майкла Мура, альбомом Вени Дркина или Умки с "Броневичком". И это при том, что в каталогизированной библиотечке организации ничего "духоподъемного" нет и в помине. На полках строго, как в конторе: кодексы, международные конвенции, методички, данные мониторингов, издания Левада-центра, чего-то по бухгалтерии. Ни фантастических повестей Юлия Даниэля, ни "Записок диссидента" Андрея Амальрика, ни "Записок незаговорщика" Ефима Эткинда, "Крутого маршрута" Евгении Гинзбург, стихов лианозовцев, Давида Самойлова…

Сети неформальных обменов, альтернативной дистрибьюции имеют исключительное значение для воспроизводства ценностной идентичности, выравнивания полей эрудиции активистов, образования минимально общего поля культурных ассоциаций. Я вовсе не призываю к составлению списков рекомендованной литературы, экзаменам на знание истории диссидентства, раздаче фирменных фенечек от Валентина Гефтера, хайратников - от Тани Локшиной, дисков - от дуэта Люси Кабановой с Йенсом Зигертом. Но - есть ли у нас что-то, что хочется зачитать приятелю по телефону в два часа ночи? Мы друг с другом "по работе" или "по жизни"? Если второе, то киноклуб, литературная студия, библиотека, центр медиаобразования и подобные вещи для правозащиты - не "бесплатные приложения", в которые вкладываются излишки времени и сил.

Можно быть либералом, не состоя ни в одной из либеральных партий, отстаивая либеральный образ жизни перед коллегами или соседями, выписывая либеральные газеты, ходя на выборы и т.д. Можно быть экологом без членской карточки "Беллуны", ведя здоровый образ жизни, рационализируя режим питания, подписывая петиции за сохранение близлежащего сквера. Как потреблять правозащитную идентичность? Что читать или слушать? Как организовать быт и изменить личное поведение? Любое мировоззрение - это знаковая система, отраженная в одежде, прическе, атрибутике… На итальянских, немецких, французских улицах с вероятностью до 80% определишь каких взглядов придерживается прохожий. Потому что эти взгляды ВИДНЫ. Россия же - мечта Талейрана: язык здесь для того, чтобы скрывать свои мысли. И только субкультурная молодежь - бродячий лотмановский "семиотический взрыв", те, кто узнают друг друга без униформы, что читают общество как манускрипт.

Методики неформального образования широко используются гражданскими организациями, в том числе и методики преподавания прав человека. Прилагательное "неформальное" здесь указывает либо на нестандартную форму занятий, либо на отсутствие государственной сертификации, либо на невнятный статус предмета обучения в общей структуре знаний. Я бы предложил расширить трактовку, включив в нее тот класс явлений, который социолог Иван Иллич называл "скрытой образовательной программой".[252] Это понятие поможет отрефлексировать два важных момента, которые вторичны для системы массового образования и первичны - для субкультур.

"Ушельский" опыт, как я уже писал, делает человека сверхчувствительным к семиозису повседневности. Преподаватель, стоя за кафедрой в аудитории, где парты расставлены тремя линейками "в затылок", может с воодушевлением рассказывать о преимуществах демократии и развитого гражданского общества, о прелестях свободы и значении общественного договора. Но позиция его тела, организация учебного пространства, монополия на порядок речи (кто, как, когда говорит, оценка сказанного) к особой искренности не предполагают и учат другому: иерархической субординации, тому, что ты - один из многих, что тебя еще не признают в качестве субъекта и др. Прокачиваемое по каналам получения знаний противоречит информации, текущей по каналам получения опыта. Речь не вяжется с контекстом речи.

У наших образовательных (и не только) институций есть масса незапланированных, но de facto преобладающих эффектов. Было бы неплохо провести их учет с точки зрения непреднамеренного продвижения или девальвирования ценностей прав человека. Ведь ту же толерантность можно прививать тысячью разных способов: рассказывая о принципах мультикультурализма и эволюции норм международного права, посещая кафе с экзотической кухней, изучая иностранный язык, совершая зарубежную туристическую поездку, участвуя в церемонии национального праздника другого народа, впитывая философию отношений к миру через разного рода биопрактики (йога, цигун, айкидо, тайцзицюань и др.) и телесные модификации, пребывая на незнакомой социальной позиции в ролевой игре. Относительно легко реформировать организационную структуру системы образования, поменять государственные стандарты учебных программ… Без внимания к университету, как пространству передачи опыта, конфликт теории и практики, "книжности" и "здравого смысла", технологий и смысложизненного строя личности будет продолжать тиражировать "двоемыслие" или, проще говоря, фальшь.[253] Так рождаются президенты, которые в течение одного часа ратуют за международную безопасность, примеряют кимоно или ковбойскую шляпу при встрече в верхах (жуя соленые рыжики при мимолетном свидании с низом), подписывают меморандум о борьбе с бедностью или дискриминацией, защищают суверенную демократию, шантажируют и угрожают гражданам соседних государств, отдают приказ о создании фильтрационных пунктов и проведении "зачисток"… Проблема даже не в их вялотекущей шизофрении, позволяющей сочетать голубиное воркование и ястребиный клекот в одной фразе, а в том, что эти противоречия не бросаются в глаза, не вызывают ответных реакций.

Субкультуры же, помимо всего прочего, - это попытки привести в соответствие "смысл жизни" и личную повседневность. Они могут быть наивными, детскими, непригодными для массового социального поведения, идущими по пути недопустимого упрощения фактически сложных социальных систем. Могут быть, наоборот, сверхпродвинутыми, как проект банка "Этика"[254] или помощь бездомным католической волонтерской службой "Каритас" в Италии, масштабные программы эксплуатации альтернативных источников энергии в Дании и Бельгии, кампании в пользу полноценной социализации лиц с ограниченными физическими возможностями в США, неоднозначный опыт "легалайза" (легализации легких наркотиков) в Голландии, серия акций "Футбол против расизма"[255] в Германии и Франции (www.farenet.org). Субкультуры не призывают "переделывать мир". Они учат личному действию, искусству обновления устаревших общественных конвенций. А это меняет мир.

И еще один момент, связанный с неформальным образованием. Особое положение в субкультурах занимают фигуры, которые условно можно назвать "Учителя Жизни" (они же - хранители традиций, личностные образцы, маги перехода в иные режимы поведения и сознания, жрецы движений в пространстве ритуально-игрового опыта и др.). Сходную роль в правозащитном сообществе играют неформальные авторитеты, тренеры, люди, с честью вышедшие (и продолжающие выводить других) из экстремальных ситуаций, связанных с нарушением прав человека. Зачастую у них нет времени вербализовать свой опыт (превратить его в текст[256]) или изложить в понятной для неподготовленной аудитории форме. Это не значит, что они не в силах его показать, дать почувствовать, побудить к самостоятельному размышлению. Правозащитникам не хватает разнообразия форматов встречи таких людей с молодежью. Их надо высвобождать из "текучки" и просто показывать людям. Как явление природы. Такие люди учат присутствием[257].

Четвертая. Появление нейтральных площадок встречи.

Социолог Александр Бикбов в устном разговоре сделал занятное наблюдение: в крупных городах России стремительно развивается культура кафе,[258] но, в отличие от посетителей парижских кофеен, римских кафетерий или венских кофехаусов, общение обычно происходит "за одним столом", редко случаются перекрестные, диффузные коммуникации. Это в каком-то смысле является метафорой герметизации, "вавилонизации" микросообществ. Тем ценнее на этом фоне успех площадок типа московской "Билингвы"[259], Проекта ОГИ, Дома-музея А.Д. Сахарова, семинаров Московской школы политических исследований и Школы публичной политики, открытых лекций студенческой ассоциации "Я думаю" и др. Их главное достоинство заключается в том, что они служат местом встречи людей, которые в обыденной жизни не встречаются, будучи разделенными перегородками профессиональных, идеологических, мировоззренческих границ, образовательным и имущественным цензом, возрастной дистанцией. Хочется, чтобы подобных мест было по стране больше. И коли клонировать Елену М. Немировскую (основатель МШПИ) или Виталия Лейбина (ведущий обсуждений в "Билингве") пока не удалось, то местным сообществам придется импровизировать, добиваясь того, чтобы "рассеянные" люди начали встречаться и говорить.

Правозащитные НПО часто играют роль коммутаторов, организуя круглые столы, конференции, публичные дебаты. Но это - приглашение на свою территорию. Не менее важно озвучивать свои позиции на нейтральных площадках, на "смежных темах", с неудобными оппонентами, в интерактивном режиме дискуссий, где решающую роль играют не только рациональные аргументы, но и искусство самопрезентации. Для публики было бы не лишним формировать представления о гражданских активистах, основываясь на личных впечатлениях, а не на славе, стелящейся с диссидентских времен, или на базе негативных имиджей, создаваемых заказной прессой. Вдвойне полезно это для молодежи, у которой стереотипы мягки или пребывают в стадии критического пересмотра. На общем фоне поколения next, "звезд молодежной политики" и молодых политиков люди вроде Маши Середа, Сергея Пономарева, Романа Маранова из "Мемориала", Павла Чикова из "Агоры", Насти Никитиной, Наташи Звягиной, Димы Макарова или Андрея Черемных из МПД, Андрея Калиха из Центра развития демократии и прав человека, выделяются сильно. Не говоря уже о более старших драконах: Татьяне Локшиной, Александре Верховском, Александре Черкасове, Игоре Сажине, Григории Шведове, Елене Скряковой, Андрее Юрове, Алене Объездчиковой, Алексе Козлове, Ольге Гнездиловой. Никого из перечисленных не втиснешь в образ "политзэка с издерганными нервами", "грантоеда", "интеллигента, подрабатывающего послом платоновского мира идей в диктатуре тварной материи", "сутяжника-энтузиаста", "оголтелого западника и демшизы". Жаль, что под монументами сложившихся, заслуженных гражданских репутаций они не видны обществу. С кем ассоциировать себя молодежи, приглядывающейся к правозащитному движению? С Владимиром Лукиным, Эллой Памфиловой, Львом Пономаревым, Валерией Новодворской? С Юрием Орловым, Борисом Пустынцевым, Светланой Ганнушкиной? Воображения не хватает.

Крейг О'Хара гордится: "Движущей силой самых искренних устремлений в панке является этика DIY - Do It Yourself (Сделай сам). Нам не нужно полагаться на богатых дельцов, устраивая свое веселье ради их выгоды - мы можем организовать его сами и не ради денег. Мы, панки, сами можем устраивать концерты, проводить демонстрации и участвовать в них, выпускать записи, издавать книги и фэнзины, организовывать системы дистрибьюции своей продукции, открывать музыкальные магазины, распространять литературу, устраивать бойкоты, заниматься политической деятельностью. Мы делаем все это и делаем отлично. Какая другая молодежная контркультура 80-х - 90-х может похвастать тем же?".[260] Не знаю… Может в Америке это и вправду повод ходить гоголем, но на просторах среднерусской возвышенности секрет "концертов в ноль" (цена на билет покрывает расходы на дорогу, питание, аренду зала и аппаратуры), организации киноклубов, подвальных выставок, домашних спектаклей и чтений знаком любому вольнодумцу с пеленок. Раньше при его помощи огибали идеологическую цензуру, потом - экономическую, сейчас - и ту, и другую. Благо "калик перехожих" - бардов, рок-музыкантов, бродячих философов, художников и поэтов - меньше не становится. В развитых субкультурах существуют механизмы их поддержки: от сбора денег нуждающимся или попавшим в беду до приглашений с обязательствами местного сообщества взять на себя административные и бытовые хлопоты. Есть множество историй, когда популярность того или иного автора или творческой группы в субкультурной среде помогала им обрести более широкое признание (артистов всегда "раскручивает" фэн-клуб).

Существуют ли музыканты, поэты, актеры, режиссеры, художники, тренеры, чья публичная карьера началась с успеха у правозащитного сообщества? Есть ли авторы, для которых мнение, ответная реакция этого сообщества - один из критериев самооценки? Можно ли сказать, что в современном культурном процессе - будь-то протекающим под софитами больших сцен и вспышками фотокамер или, наоборот, свершающимся в кабинетной тиши, в скромном кругу "почитателей таланта" - правозащитники кого-то выделяют как единомышленников или как людей, настроенных с ними на одну волну? Для состоявшихся, обласканных читательской (зрительской) симпатией деятелей искусства, возможно, премия от какой-либо правозащитной коалиции, предложение помощи в организации концертов, творческих встреч или дистрибьюции демо-записей (один-два трека с диска "на пробу"), приглашение к участию в кинофестивале "Сталкер", информационная поддержка или нонпрофитная реклама покажутся избыточными. С молодыми "культуротворцами" - не так. Символические призы или другие знаки внимания "на старте" окрыляют, придают уверенности, запоминаются на всю жизнь. Кроме подборки антивоенных песен в MP3, сделанной Артемием Троицким ("Собачий бой" Дельфина, "Спи, солдат" группы "АукцЫон", "Не стреляй" "ДДТ" и др.), и антифашистской музыки, найденной антифа-активистами (анархистами, ред-скин и др. - www.antifa.ru, участниками музыкального проекта "Resistenza" - www.resistenza.antifa.ru) по всему свету, в И-нете "правозащитных хит-парадов" не встречается. Сортированных по темам списков документального видео и кино, из которых получилось бы собрать просветительскую программу - тоже (не говоря о файлах, доступных для просмотра в Windows Media, инсталлированном на любом PC с видеокартой).

Шестая. Образование субкультурных сообществ, чьи "стержни" близки идеологии прав человека.

"Субкультурогенез" - процесс бесконечный, не замирающий ни на секунду. Елена Омельченко пишет: "Главное, что движет и воспроизводит субкультурные инновации - это постоянное стремление каждой новой молодой генерации отвоевывать социальное пространство у занявших все устойчивые социальные позиции взрослых. Их "вольница" отличается от взрослых пространств тем, что помогает и позволяет разным молодым людям и девушкам самоутверждаться и развивать собственную идентичность внутри своих правил, утвержденных своими традициями и передаваемых своими каналами. Именно поэтому любые взрослые попытки не понять и принять, а создать или "организовать" субкультуру, как правило, отторгаются. Это, однако, не мешает молодежи солидаризироваться по отношению к политическим вмешательствам социальных контролеров, и использовать "организацию их досуга" в своем формате".[261]

Молодежные субкультуры в современной России отличаются от своих предшественников менее жесткими идентификационными рамками, большей открытостью на "вход и выход", эклектичностью стиля, высокой мобильностью и демонстративной аполитичностью. Однако за игрой, эпатажем, театральностью, развлекательностью могут скрываться абсолютно серьезные мировоззренческие установки и практики, предлагающие нестандартное решение вполне взрослых проблем. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к неожиданно популярной идее "виртуальных микронаций".

Во время последней Всероссийской переписи населения вдруг выяснилось, что в стране проживает десятки тысяч лиц необычных национальностей: обнаружились кельты, хоббиты, эльфы, готы… Сотни, казалось бы, потерянных в истории скифов с лета 1997 года начали тянуться друг другу, положив начало Скифскому проекту. На информационном сайте проекта прозвучало следующее заявление: "в будущем Скифия - государство без границ и территорий, объединяющая людей на принципах добровольности и личного выбора, может стать вполне "настоящей" страной, получить членство в Организации Объединенных Наций и, возможно, стать примером не просто мирного, но и дружеского и взаимообогащающего соседствования многих "этносов", конфессий и т.д.".

Скифом, убеждали молодые люди из России, Украины и некоторых других стран Центральной и Восточной Европы, нельзя родиться; можно только стать скифом, следуя внутреннему убеждению и зову к распространению "мирного и человеколюбивого миропорядка", включающего уважение к правам человека, отсутствие войн, бережное, экологическое отношение к природе, толерантность. В постановлении Скифского Национального Конгресса запечатлено: "Мы убеждены, что решение проблемы ксенофобии, в том числе - по национальному признаку, лежит не только, и не столько в политической сфере, а в основном в культурной и психологической. Главное направление в деле преодоления этих пороков человеческого общества - "межкультурное взаимодействие", причем не только традиционных культур, но и новых культурных и субкультурных образований".[262] В настоящий момент число виртуальных микронаций в мире перевалило за добрую пару сотен (см. http://www.micronations.net). Не все из них безобидны и миролюбиво настроены. Но есть и те, что на скифов похожи. Небось, родственники.

Может сложиться впечатление, что появление новых субкультурных сообществ в современной России непременно связано с Интернетом, сотовой связью (флэшмобберы), компьютерными играми, новыми видами транспорта, то есть - с какими-то техническими средствами, расширяющими и делающими более разнообразными возможности коммуникации. Это не так. Средства могут быть и старыми. Международное движение "Критическая масса" (Critical Mass) как никто другое заслуживает титул "Движения", поскольку двигается оно в буквальном смысле: отстаивая права велосипедистов на право быть частью уличных потоков, пропагандируя экологическое отношение к городской среде, показывая город как пространство общения и творческой жизни (в пику индустриальному подходу). У "КМ" нет иерархической структуры. Информация о дате и времени совместных велосипедных прогулок (в Берлине, 2004-м году было 250 тысяч участников; в Москве - до тысячи) расходится через "сарафанное радио". Ни политических, ни гражданских нот в идейной партитуре движения не прописано, но его активисты часто встречаются на манифестациях и уличных шествиях. Неформальные связи срабатывают на политическую и гражданскую мобилизацию, но ни один из "критических массовиков" не вправе выступать от имени всех.

Но мальчик был, хотя бы для порядку,
что проводил ладонью по лицу,
молчал, стихи записывал в тетрадку,
в которых строчки двигались к концу.[263]

[203] Правозащитников старшего поколения влечет невольный поиск аналогий с периодом возникновения правозащитных организаций из "бульона" диссидентской неофициальной культуры. Несколько иначе мотивирован интерес к неформальным молодежным течениям со стороны политических и квазиполитических объединений: здесь на первый план выходит обсуждение возможностей абсорбции и мобилизации субкультур на политические цели. Причин тому несколько: а) неформалы "бросаются в глаза"; их отличность - это и провокация-вызов, и знак готовности отстаивать свою идентичность; б) молодежные субкультуры - это "полуфабрикатные", "газообразные" социальные состояния, создающие иллюзию допустимости их быстрого превращения в более твердые формы (направленные социальные потоки, кристаллические решетки организаций); в) субкультурные практики отстраиваются через проблематизацию или отрицание господствующих социальных норм, что парадоксальным образом открывает для бунтарей забытые смыслы и резоны, некогда в эти нормы вложенные.

[204] Muraglio (ит.), murals (ирланд.) - политическая или субполитическая (антифашистская, пацифистская, мемориальная и др.) настенная живопись, призывающая к коллективному действию, напоминающая о тех или иных эпизодах социальной борьбы, продвигающих альтернативные идеи и т.д.
[205] См. эпохальная статья Н. Сосновского "Покидая Вавилон" - http://www.zabriski.ru/rasta.html
[206] Смирнов И.П. Социософия революции. СПб. 2004, С. 353-354.

[207] Смирнов И.П. там же, С. 355.
[208] Официальные статусы и роли не показывали "кто есть кто" на самом деле; в СССР были кандидаты наук с мировым именем и академики с отсутствием такового, членство в Совписе стало со временем синонимом писательской бездарности… Реальную "цену" авторского текста определял "черный рынок", присутствие в самиздате, неформальный авторитет и степень "социального магнетизма" (количество друзей).

[209] Наряду с проявлениями элитарной (интеллектуальной) публичности следовало бы упомянуть сотни низовых форм, относящихся к "инакодействию" (политические анекдоты, черный рынок дефицитных товаров, подпольные занятия каратэ и йогой, коллекционирование и др.).

[210] 15 сентября 1974 года выставку московских художников-нонконформистов на пустыре у станции метро "Беляево" власти разогнали с помощью бульдозеров.
[211] Репрессиям подвергались не столько инновационные эстетические практики, сколько то, что их авторы и потребители нарушали гласные и негласные нормы поведения советского общества (обход цензуры, оборот культурных ценностей вне опосредования официальными учреждениями, нарушения канона поведения на сцене, дрейф в русле "буржуазных" теорий и эстетических течений, сотрудничество с западными СМИ, издательствами, галереями и др.).

[212] Даниэль А. Истоки и корни диссидентской активности в СССР // Неприкосновенный запас, 2002, № 1 (21).

[213] Публикация произведений в самиздате и за рубежом, ориентация на признание непосредственных потребителей (дружеского круга) означала смену референтной группы; официальной элите (академия, союз писателей, композиторов, художников и др.) отказывали в праве считаться источником адекватной оценки культурной ценности произведений; альтернативные культурные сцены давали прямую связь с читательской, зрительской, слушательской аудиторией, чьи интеллектуальные запросы выходили за рамки "огосударствленного культурного поля". См. подробнее главу "Критерии и стратегии успеха" в книге Михаила Берга. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М. 2000.
[214] Борис Бурда. Клубы 80-х и 90-х: сходство и различие // http://www.bard.ru/article/17/01.htm

[215] См. различение позиций "ревизионизма" и "диссидентства": "Ревизионизм умирает, зарождается движение диссидентов. Диссидент это, по латыни, человек, который присел сбоку, человек, который отошел. Это уже не ревизионистская работа в рамках устава, это вероотступничество. Отступничество, отвергающее не все каноны, а лишь только некоторые. Я помню оккупационную забастовку студентов Варшавского университета - ведь именно на то время приходится основной всплеск диссидентства - когда, подстраховываясь тросами и заручившись помощью коллег-альпинистов, мы писали на фронтоне "Социализм - это не дубинки". Что это значит? Что мы соглашались со строем, но не с методами. Это было кредо диссидента" - Карпиньский. Поцелуй вампира // www.hro.org

[216] Хоружий С.С. Зона (статья памяти философа Игоря Серафимовича Алексеева) // Деятельностная концепция познания и реальности. М. 1995 // http://www.lebed.com/2005/art4338.htm

[217] Субкультуры как стили самодеятельного, фольклорного творчества масс сменяются субкультурами как стилями потребления. Эти стили искусственно разрабатываются в домах моды, маркетинговых отделах, рекламных агентствах, промоутерских компаниях, киностудиях и целенаправленно внедряются в массовое сознание. К примеру, маркетинговая стратегия фильма "Ночной дозор" изначально предполагала создание поддерживающего комплекса товаров и услуг, позволяющих зрителю максимально полно самоотождествиться с героями и перенести экранную мифологию в свою повседневную жизнь (плакаты, компьютерные игры, стиль одежды и пластика движений, ролевые квесты, инсценировкой которых увлечены тысячи молодых людей - см. http://dozory.ru). Клаббинг, как популярный вид молодежного досуга также начисто лишен творческой активности (не пишутся свои песни, не сочиняются стихи и т.д.). Он строится как субкультура развлечения и мимезиса (караоке, подражание танцующим на сцене, сенсорный резонанс с музыкой, видеорядом и т.д.). Клубный герой - ди- или виджей - славен микшированием заимствованных образов, мелодий, аудиоцитат.

[218] "Речь идет не об общинах как производственных, религиозных или политических образованиях. И даже не о диаспорах, которые ранее и сейчас допускаются государством в целях властного структурирования поля меньшинств, проживающих в окружении официальной, доминантной культуры. Мы наблюдаем создание - практически по всему миру! - т. н. эмоциональных общин. Они могут сочетать в себе всякие дополнительные признаки, к примеру, религиозные или этнические. Но прежде всего они являются продуктом символического разыгрывания некой социокультурной нетипичности. При рождении "новых" общин действует принципиально инновационный социальный механизм. В массовом обществе "высокой" современности они представляют собой постоянно повторяющийся во времени эмоциональный перформанс, цель которого - ситуативное объединение онтологически разобщенных людей вокруг некоего комплекса общности переживаний и чувств (sentiments)" - Согомонов А. Корпорации вместо сообществ? Фундаментализм вместо терпимости! // Художественный журнал, 2001, № 41, http://xz.gif.ru/numbers/41/korp-fund

[219] "Теория мобилизации ресурсов, пришедшая на смену парадигме коллективного поведения, учитывала, что активисты могут выбирать как институциональные, так и внеинституциональные стратегии - в зависимости от ожиданий относительно их результативности. Однако принятое за основу определение затрудняло рассмотрение случаев, когда политические средства отвергались как менее эффективные в изменении общества по сравнению с неполитическими. Все великие движения имели свое продолжение в сфере социальных (а иногда и естественных) наук, искусстве, философии и - возможно, самое важное - в повседневной практике. Хотя дебаты в университетской аудитории, концерт и митинг - разные способы действия, они могут быть использованы в одних и тех же целях, а иногда и заменять друг друга. Исследователь движений, обращающий внимание только на политическое измерение их активности и игнорирующий все остальные аспекты, рискует получить в лучшем случае сверхупрощенную картину, что особенно заметно на примере исследования молодежных движений" - Соколов М. Субкультурное измерение социальных движений: когнитивный подход // http://subculture.narod.ru/texts/book2/sokolov.htm

[220] Первичная - социализация через семью и систему образования, вторичная - через добровольные гражданские ассоциации с формализованными связями (религиозные конфессии, профсоюзы, частные или общественные образовательные учреждения, НПО, партии и др.), третичная - через нестабильные сообщества (субкультуры, мода, методики неформального образования и др.). Применительно к России ювенолог Александр Тарасов пишет: "…наличие большого числа молодежных субкультур считается признаком духовного кризиса общества: увлечение молодых субкультурами свидетельствует, что "взрослое общество" не способно предложить молодежи такие цели, мировоззрение и нормы поведения, которые были бы привлекательными и авторитетными для молодых, и молодежь предпочитает им самоизоляцию и социальный эскапизм. В специфических условиях путинской России, однако, обнаруживается, что наличие разных молодежных субкультур может выступать - при благоприятном стечении обстоятельств - в качестве позитивного социального фактора, а именно в качестве формы стихийного сопротивления общества навязываемым властью националистическим, милитаристским и антидемократическим установкам" (Тарасов А. Конфликт молодежных субкультур: пример Набережных Челнов // Индекс. Досье на цензуру, 2006/№23 (http://www.index.org.ru/journal/23/).
[221] Из одних только "анти-бушевских песен" можно составить приличный концерт: "Le'ts impeach tye President" Neil Young, "American idiot" Green day, "Mosh" Eminem, "Bagdad" Offspring, "Dear Mr. President" Pink, "Idiot son of an asshole" Nofx, "World Wide Suicide" Pearl Jam, "When the President talk to god" Bright Eyes, "Bomb the world" Michael Franti, "Live on" David Crosby & Graham Nash etc.

[222] Поддержка коллективных действий в защиту окружающей среды и экологических организаций со стороны хиппи, "пост-хиппи" (индеанисты, ролевики и др.), экофилософских общностей (рерихианцев, последователей Порфирия Иванова, "Звенящих Кедров России" и других мистико-философских групп) по сравнению в началом 90-х годов носит пассивный характер и выражается не через публичные акции, а через экологизацию потребления (веганство, вегетарианство, отказ от генетически модифицированных и "корпоративных" продуктов), здоровый образ жизни, "сенсибилизацию" отношений с природой (как вовне, так и внутри человека), создание экопоселений (коммун).

[223] Кормильцев И., Сурова О., Рок-поэзия в русской культуре: возникновение, бытование, эволюция // http://uchcom.botik.ru/az/lit/coll/rock1/02_kosur.htm

[224] См.глава 5 "Горчичное зерно" в кн.: Щепанская Т. Система: тексты и традиция субкультуры. М. 2004; библейский образ горчичного зерна используется автором для обозначения магического процесса развертывания социальной структуры из символа

[225] См. дискуссию "Спор о русском роке" на сайте Агентства Политических Исследований: http://www.apn.ru

[226] Штепа В. К радикальному абсолюту // http://kitezh.onego.ru/dialogi.html

[227] Под "кризисом рок-культуры" обычно подразумевают "кризис рок-сообщества". Это разные вещи. В первом случае речь идет о творческом тупике, мелодических самоповторах, истасканности метафор, во втором - о том, что рок-культура перестала выражать поколенческие смыслы, утратило поколение как воображаемое референтное "мы", рассыпалась как специфическая общность. Екатерина Дайс в статье "Русский рок и кризис современной отечественной культуры", определила границы "феномена русского рока" двадцатилетием между афганской войной и дефолтом". В основу этой хронологии был положен "поколенческий принцип": "Поколение тех, кому сейчас от восемнадцати до сорока лет, тем или иным образом были вовлечены в особый - притягательный и интригующий - мир русского рока, независимо от того, отдавали они себе в этом отчет или нет. Это поколение состоит из людей, которые переживали мир, осознавали себя, влюблялись, расставались через призму песен, словами, образами, которые они почерпнули у своих любимых исполнителей. Так же как шестидесятник ХХ века немыслим вне песен Окуджавы и Высоцкого, так же, как книжник допетровской эпохи немыслим вне ассоциаций, почерпнутых из Четий-Миней и Библии, современное нам молодое поколение нельзя отслоить от русского рока" - Дайс Е. Русский рок и кризис современной отечественной культуры // "Нева", 2005, №1.

[228] Хотя для русского рока советского периода был характерен антибюрократизм, антитоталитаризм, пацифизм. См. "…рок-движение 80-х интегрировало собственно роковую и бардовскую традицию, отсюда его необъятный музыкальный плюрализм - от забойного харда до частушек в одной программе ДДТ, - и некоторые общие идейные установки: антибюрократизм, пацифизм, антитоталитаризм. Пожалуй, не припомнить ни одной группы, которая исповедовала бы националистические, шовинистические, человеконенавистнические идеи, а "проповедь насилия" (любимое обвинение журналистов) оборачивалась, если цитировать песни не по-шулерски, скорее мазохизмом, чем садизмом: "Всем нам хочется кого-то побить, Помучить, покалечить или даже убить, И если хочешь - ты можешь погубить меня" ("Зоопарк")" - Смирнов И. Время колокольчиков. Жизнь и смерть русского рока. М. 1994.
[229] Борхес Х.Л. Проза разных лет. М. 1989, С. 230.
[230] http://lastalliance.ostranna.ru/index.html

[231] Сеть ЛГБТ-организаций (http://lgbtnet.ru/); ЛГБТ - аббревиатура, объединяющая лесбиянок, гомосексуалистов, бисексуальных и трансгендерных лиц.

[232] Козлов А. Геи сегодня являются идеальной мишенью для националистов // http://gaynews.ru, 01.09.2006

[233] Козлов А. Геи сегодня являются идеальной мишенью для националистов // там же

[234] Радикальный национализм в России и противодействие ему в 2005 году. Ежегодный отчет информационно-аналитического центра "СОВА" // http://xeno.sova-center.ru/29481C8/6CEEC08

[235] Радикальный национализм в России и противодействие ему в 2005 году. Ежегодный отчет информационно-аналитического центра "СОВА" // там же

[236] Субкультурный бэкграунд правозащиты не претерпел заметных изменений со времен середины 70-х. Поют все тех же - Окуджаву, Галича, Кима, Городницкого, Клячкина, Долину. И все реже (все те же) читают стихи. Второе поколение правозащитников не привнесло в сообщество каких-либо закрепившихся культурных влияний. О третьем говорить пока рано.

[237] Ланг С. Гражданское общество и гражданская активность в России // http://www.inosmi.ru, 16.04.2004
[238] Каротерс Т. Этажи демократии. Помощь Запада становлению гражданского общества в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе. Размышления по поводу десятой годовщины падения Берлинской стены // http://www.ilpp.ru/518301875

[239] Особенность новорусской поп-культуры: она "пиарит" не культ прибыли (и, следовательно, производства, инвестиций, конкуренции), а культ роскоши (вызывающе бессмысленных трат), характерный для аристократии времен упадка, "нуворишей" (внезапно разбогатевших) и парвеню ("выскочек").

[240] Ковалев С.А. О времени и о людях. О диссидентах шестидесятых-восьмидесятых годов. Ответы на вопросы журнала "Знамя" // http://www.hro.org/editions/kovalev/kov5_2.htm

[241] В позиционировании общества "Мемориал", признаваемого "прямым наследником диссидентов" (фраза Л.В. Вахниной), отсутствуют какие-либо намеки на признание "нового диссидентства": ни в качестве "внебрачного сына", ни в роли аналогового явления. Трудно гадать: это осознанное решение, "неузнанность" или просто недосуг разбираться. Для чего молодежи хранить память о диссидентской истории: чтобы "никогда снова" или чтобы быть "диссидентом сейчас" (и через это - "никогда снова")? Если второе, то что это значит - "сегодняшний диссидент"?

[242] Турен А. Возвращение человека действующего. Очерк социологии. М. 1998, С. 31.)

[243] "Еще одна важная предпосылка для начала перемен. Поскольку любые несанкционированные проявления общественной активности в рамках советской системы были запрещены и достаточно сурово преследовались, общественная активность принимала суррогатные и сублимированные формы. Повышенное общественное внимание к событиям в литературе, театре, кинематографе фактически было проявлением сублимированной общественности, той самой, которая не находила адекватного поведенческого выхода своей потребности в социальном действии, стремлении что-то изменить. И находила сублимированные формы - на сцене, в дискуссии вокруг литературных произведений, персонажей позднесоветской культуры, сюжетов советской и дореволюционной истории" - От театра к карнавалу: культурная динамика перестройки. Открытые семинары "Полит.ру". Цикл "Истоки и судьба перемен: Культурная динамика 1953-2005 гг.". Семинар №3. Стенограмма // www.polit.ru 22. 05. 2006.

[244] Книга в единственном экземпляре, сделанная "вручную" как артефакт (дизайн верстки, иллюстрации, необычная, уникальная типографика - шрифты, "визуальный синтаксис" и др.) в духе Давида Бурлюка, Алексея Крученых, "Чукоккала" Корнея Чуковского и др.

[245] "Динамика процесса примерно такова: 1988 г. - 366 изданий, 1989 г. - 966, 1990 г. - 1366, 1991 г. - 1566. И это не учитывая рок-самиздат (около 300), фэнзины (тоже около 300), а также то, что, по понятным причинам, небольшой группе исследователей не удалось выловить" - Суетнов А. Бессмертный самиздат. Сегодня он деполитизировался и не зовет на площадь // Независимая газета, №136 (2446), 27.08.2001 (http://www.ng.ru).

[246] К примеру, стимулом самиздатовской активности, как правило, являются не проблемы со свободой слова, печати, собраний, а "цензура" экономического характера, потребность в самовыражении и получении обратной связи на "внутренний монолог". Отчетливо прослеживается демократизация самиздата: им заняты не только интеллектуалы, "легализуется" уличное просторечье, сленг, обсценная лексика и др.

[247] Малотиражные печатные издания, выпускаемые "для своих" на ризографах, ксероксах или домашнем принтере.

[248] См. из диалога Г. Павловского и И. Засурского "Агитпроп или самиздат" ("Отечественные записки" 2003, №4): "Самиздат - это поиск не вообще информации, а поиск экзистенциально значимой для тебя информации, за которую ты готов на каждом промежуточном рубеже взять ответственность. Система самиздата не говорила, что в мире уже есть вся необходимая для тебя информация. Но в процессе движения ты встречал других людей - и это было гарантировано, ты иначе не мог просто двигаться в этом пространстве, - которые обладали новыми возможностями, входами в какие-то другие разветвления траектории. Они давали линки. И все эти люди образовывали сообщество, в котором все заведомо свои. Это была некая община. Они так же относятся к информации в силу того, что так же рискуют, участвуя в этом, они так же относятся к базовым ценностям, как и ты. Без этого самиздат был бы невозможен совершенно. Предельная утопия самиздата - бесконечный и лавинообразный процесс. Собственно, утопия эта практически почти была реализована: одного арестуют, тут же вылезают новые неизвестные трое, которые пишут протест против ареста того первого. Они пишут хроники текущих событий, хронику печатают, и они уже находятся внутри этой хроники...".

[249] Каждый номер - моментальный снимок тусовки в ее связях (авторитеты, люди-легенды, знаковые события и др.) и отношениях ко внешнему миру (кому - анафема, кому - респект).

[250] Романтика медиа-активизма, с точки зрения правозащитных теорий, не должна конкурировать с профессиональной журналистикой. Блоги, форумы и чаты не решат проблемы становления независимых СМИ, свободы слова и печати. Они не в состоянии давать объективную информацию по всему спектру событий (стандартная "сетка": политика, экономика, культура, спорт, светская жизнь, "жизненные истории"). Большая часть граждан России не только еще не вошла в воды электронных информационных потоков, но по экономическим и психологическим причинам оказалась вытолкнутой из "галактики Гутенберга" (сокращение подписки, недоверие к печатным СМИ).

[251] "Дистро" - точки некоммерческой дистрибьюции альтернативной, радикальной, субкультурной продукции (книги, записи, фильмы, атрибутика, футболки, банданы и др.). Развитыми сетями дистро в России обладают анархистские группы, а также вездесущие панки.

[252] Классическая школа учит не только тем предметам, по которым выдается аттестат. Распорядок дня, нормы поведения в классе и на перемене, схема рассадки учителя и учеников, требования к внешнему виду и прочие приемы незаметной дидактики подготавливает воспитанника к жизни в индустриальной среде. Школа - та же фабрика (с "гудками", цеховым делением, серийным производством типовых деталей и навыками преодоления "сопротивления материала"). Скрытые программы есть у каждого социального института. К примеру, военные функции в Советской Армии играли второстепенную роль; массовый призыв, дисциплинарные практики, численность вспомогательных войск, ударный труд на уборке урожая и другие признаки указывали, что задачи гражданского воспитания (или, точнее, "гражданской муштры") для СА были основными. Схожий сдвиг приоритетов сейчас можно наблюдать при реформе государственной системы высшего образования: образовательные и научные функции вузов уходят на второй план; на первом - их ранжирование в качестве элитных клубов.

[253] Спорной остается идея имплантировать отдельный курс по правам человека в школьную программу (что не отрицает важности преподавания прав человека на материале истории религиозных войн, тоталитаризма, ГУЛАГа и Холокоста, становления идеологий и др.). Растущее отчуждение между учителями и учениками в рамках кризиса системы государственного образования подрывает доверие к ценностям прав человека, делает их частью "принудительного", формализованного знания, снижает внимание к их мировоззренческому аспекту. Уровень доверия к неформальным каналам получения информации значительно выше, что с лихвой покрывает многочисленные издержки на их обслуживание.

[254] Банк "Этика" создан в Италии около семи лет назад на волне пацифистского и экологического движения. В настоящий момент филиалы банка открыты в нескольких европейских странах, сумма частных вкладов достигла 253 миллионов евро. Клиентам даны гарантии, что ни цента кредитов не будет выдано коммерческим или государственным структурам, занятых в производстве оружия или генетически модифицированных организмов, загрязняющих окружающую среду, систематически нарушающих социально-трудовые права рабочих и др.
[255] FARE ("Football against racism in Europe") - "Футбол против расизма в Европе" - Сеть гражданских организаций в 13-ти странах Европы.

[256] Разделяю точку зрения тех, кто считает, что часть активистского опыта в принципе не передаваема рационально и относится к малоизученной области "гражданской религии" (термин, широко употребляемый в США и отсутствующий в языке российского гражданского общества). Почему священно право на жизнь? Почему надлежит отменить смертную казнь? Можно аргументировать с позиций морали, критиковать несовершенство судебной системы, низкий уровень цивилизационного развития… А можно - через апелляцию к религиозному опыту: "не убий". Живой человек сакральнее, чем любая идея, идеал, идеология. Точка.

[257] В этом смысл проекта "Открытой Гражданской Академии" Молодежного Правозащитного Движения. Инструментальные знания (технологии) в области защиты прав, свобод и достоинства человека эффективнее всего передавать молодым активистам через учебную литературу, практикумы, стажировки, консультации, стандартные лекционно-семинарские занятия, методики дистантного образования. Для трансляции мировоззрения (в любой его ипостаси - философии, науке, религии, эстетике, этике) нужны "неформальные формы" - дискуссии "по вселенским проблемам", летние лагеря вроде рязанского "Гражданина мира" или пермского проекта "По рекам памяти", проекты типа "Открытой Гражданской Академии" Молодежного Правозащитного Движения, кухонные разговоры, "рюмки чая" после работы и др.

[258] В отличие от расцвета клубной культуры в 90-х развитие культуры кафе и в особенности так называемых концептуальных кафе (посещая которые люди воспроизводят желательную для себя субкультурную идентичность, знакомятся, ведут осмысленные разговоры) несут с собой иное качество социальности. В условиях, когда средний класс постепенно догоняет цены в подобного рода заведениях, это проявляется в ином качестве общественного мнения: оно конденсируется из обсуждений, а не извлекается из соцопросов как заяц из цилиндра фокусника. Инакомыслие, изгнанное из медиапространства, получает дополнительный тонус в пространстве нейтральной публичной сферы.

[259] Открытые семинары и публичные лекции, проводимые "Билингвой" по соглашению с www.polit.ru, Центром экстремальной журналистики и др., а также презентации книг, артистических проектов, результатов исследований, устраиваемые совместно с издательствами, аналитическими центрами и др.

[260] Крейг О'Хара. Философия панка: больше чем шум // http://www.zaraz.org/lib/punk_phil.html

[261] Омельченко Е. Молодежь России между активностью и пассивностью // см. на сайте www.region.ulsu.ru

[262] http://scythia.narod.ru/index.htm

[263] Из стихотворения Бориса Рыжего (вернуться)