2001-09-14

Артур Аристокисян:
Человек не знает, куда он идет, на что и зачем

Другое кино

За этот фильм всеми правдами и неправдами бился Каннский фестиваль. Отборщик российского кино Жюэль Шапрон был уверен, что показ этой ленты станет шоком: «ничего подобного Европа не видела». Так и случилось. Вместо запланированного одного показа ленту прокрутили еще дважды. Фотографы авторитетных французских изданий стали гоняться за режиссером для фото на обложку. Довольно активно сражался за картину и Московский фестиваль, желая поставить ленту в конкурс. Но авторитет Канн оказался сильнее, и фильм был явлен российской публике в программе «8 с половиной фильмов». Это кино снималось шесть лет. У него драматическая судьба. Говорят даже, что продюсер хотел уничтожить единственную копию, считая, что это вредное кино. Его название – «Место на земле». Режиссер – Артур Аристакисян. Еще до всех этих событий, еще до создания полноценной прокатной копии, с Артуром беседовал Вадим Агапов.

Агапов: Действие фильма происходит у нас?

Аристокисян: Да, в Москве. Мы создали коммуну в развалинах полуразрушенного дома в центре столицы. Это тот дом, где жил Булгаков, проходило действие "Мастера и Маргариты». Там внизу, в подвалах, находили убитых людей, азербайджанцы там фрукты хранили, которые продавали. Это была действительно коммуна, а не декорация, в которой работали актеры. Там жило до 60 человек. Жили своей жизнью, которая не имела никакого отношения к съемкам. Никакого специального света (только тот, что шел из окон), никаких декораций.

Агапов: Вы создали эту коммуну специально для съемок фильма?

Аристокисян: Да, но вскоре эта история приобрела свое собственное значение, фильм отошел на второй план. Финансирование постоянно останавливалось, деньги шли очень маленькими дозами. Иногда между этими дозами расстояние было в полтора года, поэтому на 6 лет растянулись. Вот и получилось, что когда были деньги на кино – важнее было кино, а когда денег не было - то важнее становилась коммуна, ее жизнь, которая не останавливалась. Приходили люди странствующие, самые разные, в основном хиппи…

Агапов: А в те времена уже существовал закон о регистрации? Как вам удавалось его обходить.

Аристокисян: Закон уже существовал. Приходила милиция, забирала иногда по 10 человек. Иногда удавалось кое-что заснять.

Агапов: Милиционеры не возражали против съемок?

Аристокисян: Нет, они не замечали, потому что у нас не телевизионная камера была, а статичная. Они могут ненавидеть телекамеру на плечах, а кинокамеру, тем более такую старую, они терпят. Они спокойно воспринимали это соседство съемочной группы с людьми сомнительного бизнеса, наркокурьерами, нищими…

Агапов: Они забирали их?

Аристокисян: Это невозможно было контролировать, отбивать, защищать… Некоторых возвращали обратно, кого-то - нет. Забирали обычно 2-3 человека, не знаю, для плана или для чего. Могли увести одного мальчика, одну девочку, одного старика или старушку. Некоторые попадали в спецраспределитель, из которого так скоро выйти очень трудно. Оттуда их куда-то отправляли, давали справки и одежду, и они опять приходили к нам жить. У нас было очень много женщин с детьми. В основном это были совсем молодые, несовершеннолетние матери, с не созревшим еще умом матери. Там по детям бегали крысы, кусали их. Никто из детей не погиб, не заболел, а вот крысы погибали… Помню первую свою реакцию, когда я испугался, что ребенок может пострадать, мне сказали: «Не беспокойся, горе этой крысе.» Потом кошка оторвала этой крысе голову. И так происходило со всеми крысами, которые кусали детей. У этих детей своя какая-то физиологическая мудрость, мне непонятная…

Агапов: А вас лично пытались привлечь?

Аристокисян: Пытались, но я как бы не инициатор, я отвечаю только за съемочную группу. А люди живут сами по себе, хотите - забирайте их всех.

Агапов: Но вы сказали, что сами создали эту коммуну…

Аристокисян: Да, перед своей совестью я отвечаю, что создал этот социальный катаклизм, в котором люди страдали. Но у них был выбор. Кто-то мог уехать из Москвы, но не уезжал, кто-то - жить дома, но не жили.

Агапов: А что делал продюсер?

Аристокисян: Продюсер боялся приходить на съемочную площадку. Он боялся прийти и увидеть все это. И я его понимаю. Ведь это по существу была экспедиция в джунгли, но в самом центре Москвы. Мы были буквально как некий народ, племя какое-то, которое живет среди камней, грязи, мусора, развалин…

Агапов: То есть вы в данном случае выступали как антрополог?

Аристокисян: Не знаю.

Агапов: Фильм черно–белый, как и «Ладони»?

Аристокисян: Да, как черно-белые фрески. Действие снималось на фоне стен, оно как бы вмазано в стены. Хотелось добиться органики средневековой фресковой живописи.

Агапов: Вы воспринимаете этих деклассированных элементов как носителей определенной традиции?

Аристокисян: Ну да. Человек не знает, куда он идет, на что и зачем. Сейчас во всем мире - одна западная культура. А у западной культуры нет ответов на эти вопросы. Даже задать эти вопросы себе почти невозможно. Культура научила от них прятаться, и люди уже не могут этого не делать. Попробуйте искренне задать себе эти вопросы – я сомневаюсь, что у вас это получится.

Агапов: Был слух, что кто-то из членов съемочной группы погиб?

Аристокисян: Да. Появились такие полуфашистские люди, когда-то они были нормальными, но стали одержимыми. У одного из них было желание отравить всю Москву, он изобретал яд. Талантливый был парень. И у него получилось! Пострадало человек 100, но никто не умер. Он приходил и давал мне это пить как лекарство, мельчайшими дозами, испытывал на мне… Или лечил меня… Я не знал и пил… Потом появился второй человек, третий. Они шли на божественную программу тотального уничтожения человечества. Они полностью отдались этой идее - бескорыстно, никаких целей для себя не преследовали, кроме уничтожения человечества.

Агапов: Своего рода продолжатели метафизических убийц Достоевского?

Аристокисян: Но почему метафизических? Что это значит?

Агапов: То есть люди размышляют о смерти или стремятся к ней, исходя не из вопросов выгоды или политической игры, а исходя из идей, из каких-то экспериментов смысловых, логических, метафизических.

Аристокисян: Близкое тому. Но затем они решили уничтожать тех, кто наркотиками торгует. Вместо того, чтобы уничтожать все человечество, они опустились ниже. И стали поступать как полиция, как правительства многих стран, где есть смертная казнь за наркотики. Стали добровольным КГБ, инквизицией, предали свою изначальную идею и приговорили к смерти нескольких человек, которые торговали травой. Эти торговцы стали потихоньку исчезать, а потом их нашли в могильнике: их вывезли за город и сожгли. Среди них был и тот парень, который снимался у нас.

Агапов: Он играл какую-то концептуальную роль?

Аристокисян: Нет, эпизодическую.

Агапов: А как удалось найти эти трупы? Убийцы сами сознались?

Аристокисян: Да, один из этих парней сознался, нервы не выдержали.

Агапов: Он вам сознался?

Аристокисян: Нет, пошел, сдался, повел милицию, показал.

Агапов: Этот эпизод попал в фильм?

Аристокисян: Да нет, мы об этом вообще не знали, это помимо нас происходило. Ночь - кто-то входит, кто-то выходит. Надо представлять - каменные джунгли огромного здания, все продувается, ночные шаги по крышам, беготня. Рейды постоянные, ходили по нам, мимо тех, кто спал, выходили на лестницу… Дом был проницаем. И так вот просто исчез человек.

Агапов: Что стало с убийцами?

Аристокисян: Один в тюрьме, другой - тот, который хотел отравить Москву - попал в спецбольницу в Петербурге. Скоро должен выйти.

Агапов: Вы продолжаете поддерживать контакты с людьми из этой коммуны?

Аристокисян: Нет, сейчас я полностью переключился на фильм, хочу довести его до конца, копии напечатать, одну хотя бы нормальную себе оставить.

Агапов: Работа над сценарием началась после съемок?

Аристокисян: Да. Люди говорили на птичьем языке - играли, выражали чувство, но на птичьем языке. Эти диалоги - объяснения в любви, просьбы о помощи, сочувствии, желание согреть, поцеловать, не оставлять… Не важно, кто эти люди, потому что диалоги у всех об одном и том же.

Агапов: И это все фиксировалось?

Аристокисян: Нет. Диалоги писались потом. То есть они существовали, но были выражены не теми словами, которые потом появились в диалогах.

Агапов: Существовал ли предварительный набросок для продюсера?

Аристокисян: Нет. Был сюжет, но там могли появиться и развиться самые разные линии. Все снималось в течение нескольких лет, поэтому у людей менялось отношение - к фильму, к жизни. Оно и сейчас меняется - один из тех, чью линию мы вели, ушел. Была сперва история одной деклассированной пары влюбленных, которая потом перешла в историю другой пары.

Агапов: Что помогло прервать съемки? Был какой-то приказ?

Аристокисян: Во-первых, какая-то фирма выкупила дом. Все больше стало в мой адрес обвинений, что я устроил это, чтобы издеваться над людьми, получать энергию и снимать.

Агапов: Как его зовут?

Аристокисян: Сергей Жаворонков.

Агапов: Он живет в лепрозории, потому что болен?

Аристокисян: Нет, потому что ему негде жить, а там его дядя работает главврачом. Когда дядя в Минздраве встречается с коллегами, ему мало кто протягивает руку - боятся. А Сережа там живет, и пока не заболел.

Агапов: Что собой представляли лекторы из числа деклассированных?

Аристокисян: У нас было условие: если нищий бродяга хочет жить в коммуне, он должен прочесть лекцию. На них приходило много студентов из университета, педагогического, архитектурного институтов.

Агапов: И эти бродяги читали лекции?

Аристокисян: Они должны были читать лекции о своей жизни, анализ жизненного опыта вслух, при всех.

Агапов: Это записывалось, фиксировалось?

Аристокисян: Студенты записывали на магнитофон.

Агапов: А съемочная группа это не фиксировала?

Аристокисян: Не, мы это не снимали. Съемки занимали считанные дни из этих нескольких лет жизни. Потому что не было денег, мы ведь снимали на Кодаке. Если бы были возможности, я бы снимал и снимал. Эта была настоящая жизнь. Приходила милиция, искала наркотики, вербовала людей, чтобы стучали на тех, кто торгует наркотиками, потом сами указывали на тех, кто торгует, чтобы мы шли покупать. Все крутилось вокруг наркотиков, милиция тоже с ними связана. Мальчики, которых убили, торговали травой, которую сами и выращивали как крестьяне. Они не были связаны с мафией, и продавали ее за символические деньги, копейки, как командировочные, в основном дарили и отдавали. Они были сторонники такого ритуального курения, как на Ямайке, интересовались древними культурами.

Агапов: У вас были какие-то побочные заработки?

Аристокисян: Ну, я подготовил какие-то деньги, которые я заработал фильмом «Ладони». Мыться ходили во Францисканский монастырь, это две квартиры, купленные францисканцами, Ватиканом в районе Красной Пресни.

Агапов: Они пускали?

Аристокисян: Я договорился, пускали. Мы познакомились с ними в доме для престарелых, куда ходили работать - это отделение, куда людей привозят умирать. Мы мыли этих людей. Многие из них в чистом сознании.

Агапов: Ватикан купил эти квартиры частным образом?

Аристокисян: Как монастырь. Официально - аренда.

Агапов: Монастырь в рамках двухкомнатной квартиры?

Аристокисян: Да, это наподобие конспиративной квартиры, где монахи едят, отдыхают, молятся.

Агапов: Вы сказали, что вам просто не хватило сил. То есть в Москве до сих пор существуют подобного рода коммуны?

Аристокисян: Нет, не существуют. Есть сквоты, но сквоторское движение упало, все они ушли в коммерцию. Из бывших сквотов создают официально развлекательные клубы.

Агапов: А кто-нибудь из вашего сквота ушел в такой бизнес?

Аристокисян: Нет, там были люди с неудачной судьбой. Кто-то учится в институтах, но у большинства жизнь складывается тяжело. Еще предмет был такой "Юродство или техника сумасшествия" - вел очень талантливый актер-импровизатор Тиль.

Агапов: Зачем?

Аристокисян: Как – зачем? Это наука, она существовала в древности.

Агапов: И как вы отреагировали на эти обвинения?

Аристокисян: Нормально. Так , я думаю, поступают все художники.

Агапов: Но возможности для продолжения этого эксперимента были?

Аристокисян: Возможный вариант продолжения - переезжать из этих развалин в другие. Но у меня уже не было сил. Этим надо было заниматься серьезно, чтобы в таком странствующем народе была жизнь, культура. Ведь мы создали университет, назвали его Академией Бездомных. Там читали лекции, были предметы: мифы, притчи (я читал), эстетика бедности (одежда путников и странников), апокрифы… Последний предмет читал один полиглот, который знал 89 языков - они ему открылись во время контузии в Афганистане. И он видел, что язык начинается со стихотворения. Он вошел в такой контакт с языками, что начал говорить стихами на всех языках, в том числе и на древних, это ученые подтвердили. Через него как будто говорили люди из древности.

Агапов: А как этого человека зовут?

Аристокисян: Вилли Мельников.

Агапов: Он попал в фильм?

Аристокисян: Он приходил читать лекции, но не снимался, он работал фотографом на фильме. Затем священник проводил там службы, литургии по чину первых христиан. Он реставрировал первохристианскую церковь, катакомбную, открытую, изначальную…

Агапов: Он священник признанный?

Аристокисян: Да, то есть, нет, он украинский. Он читал лекции «Богопознание как рисунок» - интуитивный рисунок, когда рисуешь одной линией жизнь, смерть – и не боишься.

Агапов: Программу университета вы составляли?

Аристокисян: Да. Потом были театральные эксперименты, "фенькоплетение", затем - Поэзия Богоявления - читал человек, который проживал в лепрозории в Краснодаре, - великий русский поэт из первых московских хиппи. Его держали в психической больнице, выдворяли из страны, но он потом возвращался. У него вышел один сборник на туалетной бумаге, продавался в книжных магазинах альтернативной литературы, типа Гилея.

Агапов: Среди тех, кого вы снимали, были юродивые, или хотя бы с задатками юродивых?

Аристокисян: Пожалуй, второе. Юродивые не могут иметь учеников, делать из них юродивых - это грех. Он рассказывал о юродстве как альтернативном подходе к вещам, событиям, к самому себе.

Агапов: То есть не практические занятия, а только теория?

Аристокисян: Они иногда выступали на улицах. Создали свой уличный театр, в метро ходили выступать, на праздниках православных у храмов. Его предмет сохранился до сих пор - ему удалось из нашего сообщества создать группу единомышленников. Среди нас там жили еще люди из Белого Братства - Марии Дэви Христос. Братство раскололось, некоторые сохранили преданность ей, другие разбежались.

Агапов: Насколько распространен суицид среди этой публики?

Аристокисян: Я не задумывался над этой стороной вопроса.