ОСВОБОЖДЕНИЕ ЖИВОТНЫХ
Питер Сингер

ANIMAL LIBERATION
Peter Singer

A Discus Book - Published by Avon Books, 1977, New York, 297 p.

ISBN 0-7126-7444-6

Сокращенный перевод А.И. Петровской.
Книга известного австралийского экофилософа Питера Сингера, одного из лидеров мирового движения за освобождение животных, посвящена проблеме прав животных.

©Киевский эколого-культуpный центp, 2002

СОДЕРЖАНИЕ

Питер Сингер как вдохновитель мирового движения за права животных

Питер Сингер (род. 1946 г.) - известный современный австралийский экофилософ. Закончил Оксфорд, где затем читал лекции по философии. В настоящее время - профессор философии, директор Центра биоэтики человека в Мараш Университете, штат Виктория, Австралия. Автор работ "Демократия и непослушание", "Расширяющийся круг", "Практическая этика". Но мировую известность принесла философу книга "Освобождение животных", изданная в 1977 г., ознаменовавшая современное Движение за права животных. Сегодня тысячи людей на планете - участники этого движения. Если старое движение покровительства животным (XIX - середина XX века) имело своей идеей осуждение человеческой жестокости, то для нового движения Сингер предложил правовую сторону взаимоотношений человека и других видов. Он считает необходимым расширить великие принципы свободы, равенства и братства на животных. То есть признать за животными (на растения и дикую природу теория Сингера не распространяется) естественные права на жизнь, свободу и счастье.

Сингер является автором термина "спесиецизм", означающего превосходство одного вида живых существ над другими, в данном случае превосходство людей над не-людьми. "Расисты нарушают принципы равенства, когда они придают больший вес интересам своей расы в столкновении с интересами другой расы. Сексист нарушает принципы равенства, предпочитая интересы своего пола. А спесиецист позволяет интересам своего собственного вида попирать интересы другого вида. Образец в каждом из этих случаев одинаков" - пишет в одной из своих работ автор.

Один из основных принципов теории П. Сингера состоит в том, что мы должны принимать во внимание интересы существ, и каким бы этот интерес не был, он должен, в соответствии с принципом равенства, распространяться на все существа - черных и белых, женщин и мужчин, людей и не-людей.

Философ в предисловии к своей книге "Освобождение животных" пишет, что он защищает животных не потому, что их любит, а потому, что они имеют права и он обязан эти права уважать. То есть права животных в отличии, скажем, от доброго или любовного отношения к "братьям нашим меньшим", делают наши действия к животным этически обязательными вне зависимости от наших чувств или симпатий, которые, к тому же, у некоторых людей могут отсутствовать.

Как говорит Питер Сингер, его намерением было избавить экологическое движение от "слезливой сентиментальности", столь присущей ранним гуманистическим движениям. Основой его философии стал принцип равенства интересов животных и человека. Он утверждает, что человек так же дорожит своей жизнью, как кошка или олень. Сознание или разум не является в его теории дискриминационным фактором. Философ считает, что Движение освобождения животных потребует большего альтруизма со стороны, чем любое другое освободительное движение, поскольку животные не способны потребовать освобождения сами или протестовать против эксплуатации путем голосования, демонстрации или бомб. Сингер заявляет, что мы должны перенести всех животных в сферу нашей моральной заботы и прекратить обращаться с их жизнями как с запросто расходуемыми для любой тривиальной цели.

Несколько слов об естественных (природных) правах животных. Они отличаются от позитивных (юридических) прав, так как основываются не на законах, а на интересах, притязаниях животных на определенный объем естественных, природных благ и условий жизни (интерес на свободу, жизнь, пищу, воспроизводство и т.п.). Без этих благ животные не могут существовать как живые существа. Права животных порождают обязанности людей не только воздерживаться от причинения вреда животным, но и приходить к ним на помощь в случае беды или угрозы. Причем мотивацией в данном случае служат не экономические полезности, не великодушие и доброта, а справедливость, долг и ответственность за права других видов. Придание прав животным не означает, что человечество сразу полностью откажется от использования или уничтожения животных. Придание прав лишь означает, что человечество намерено к этому стремиться.

Но вернемся к книге Питера Сингера "Освобождение животных". Одной из самых сильных ее глав является та, в которой автор исследует развитие идеологии господства человека над животными - спесиецизма, показывает его корни в христианстве и иудаизме, греческой философии, пагубное влияние Рене Декарта с его идеей "животных-машин".

Наверное, многим покажутся спорными призывы П. Сингера к вегетарианству, однако, возможно, человечество все-таки придет к нему, когда найдет способ получения белковой пищи без использования животных. Что же касается корриды, петушиных боев, любительской охоты, других развлекательных институтов с использованием животных (цирки, зверинцы, фотосалоны и т.п.), применения животных в парфюмерной промышленности, где грубо нарушаются права животных, то здесь автора следует полностью поддержать - они должны быть запрещены.

Владимир БОРЕЙКО, директор Киевского эколого-культурного центра.

Вступление

Моя книга рассказывает о тирании человека над животными. Эта тирания была и еще сегодня остается причиной таких страданий и боли, которые можно сравнить разве что со столетиями тирании белых людей над чернокожими. Борьба против этой тирании так же важна, как и успехи в нравственной и социальной сфере, достигнутые за последние десятилетия.

Многие читатели могут подумать, что читают о невероятных преувеличениях. Пять лет тому назад и я смеялся над подобными утверждениями и, во всяком случае, никогда не собирался писать о них всерьез. Пять лет тому назад я не знал того, что знаю сегодня. И если вы прочтете эту книгу внимательно, уделив особое внимание второй и третьей главам, вы узнаете о притеснении животных столько, сколько знаю и я или, по крайней мере, столько, сколько было возможно поместить в книге приемлемого объема. Лишь после ознакомления с моей вступительной статьей вы сможете убедиться, что она не преувеличение, а просто здравая оценка ситуации, преимущественно неизвестной обществу. Я не прошу тут же поверить моей вступительной статье. Все, о чем я прошу, прийдите к вашему окончательному суждению лишь по прочтении книги. Вскоре после того, как я начал работу над этой книгой, моя жена и я были приглашены на чай к одной даме, которая слышала, что я собираюсь писать о животных. Жили мы тогда в Англии. Хозяйка очень интересовалась животными, рассказывала, что у нее есть знакомая, постоянно пишущая о животных, которая хочет встретиться с нами.

Когда мы прибыли, подруга нашей хозяйки уже была на месте и действительно стремилась говорить о животных.

"Я люблю животных, - начала она, - у меня есть собака и две кошки и вы не представляете, как им вместе хорошо. Вы не представляете, как им замечательно! И мы имеем даже небольшой госпиталь для любимцев". Она помолчала, пока накрывали на стол, и взяла большой сендвич с окороком. Затем она спросила, какие же любимые животные есть у нас. Мы сказали, что не имеем никаких любимых животных. Она посмотрела на нас несколько удивленно и откусила от своего сендвича.

Наша хозяйка закончила к этому времени сервировку и встретила нас словами: "Вас конечно интересуют животные, не правда ли, мистер Сингер?".

Мы постарались объяснить, что заинтересованы в прекращении страданий и несчастий животных, что мы протестуем против их жестокой дискриминации, и что мы считаем недопустимым бесконечно увеличивать страдания других существ, даже если это существо не является представителем нашего вида, и что мы уверены в том, что животные безжалостно и жестоко эксплуатируются человеком и мы бы хотели, чтобы это было изменено. А в других отношениях, сказали мы, у нас нет особенной заинтересованности в животных. Ни один из нас не занимается содержанием собак, кошек или лошадей, подобно тому, как многие люди делают это. Мы не испытываем какой-то "любви" к животным. Мы просто хотим, чтобы с ними обращались как с независимыми существами, которыми они и являются, а не как с предметами целей человека или как со свиньей, мясо которой сейчас находится на сендвиче нашей хозяйки.

Нет, эта книга не о баловнях судьбы, не о болонках-любимицах. Не похожа она и на приятное, удобное чтиво для тех, кто думает, что для любви к животным достаточно погладить кошечку или покормить птичек в парке. Книга, скорее, предназначена для людей, которые своей целью поставили покончить с эксплуатацией и притеснением животных, где бы они не происходили, и покончить с произвольным ограничением прав одного вида в пользу своего собственного, чем нарушается основной нравственный принцип равнозначного подхода. Обычно считается, что для того, чтобы быть интересным собеседником в таких вопросах, самому надо быть этаким любителем "диких зверушек", и уже это само по себе отводит животным жалкий удел "миленьких спутников" человека, на которых не принято переносить моральные стандарты, применяемые среди человеческих существ. Ни один из притеснителей, исключая разве что расистов, всегда готовых наклеить своим оппонентам ярлык "негролюбов", не утверждал, что для того, чтобы добиваться равенства для попираемых ногами расовых меншинств, вы обязаны обязательно любить эти меншинства и обязательно обниматься с ними. Так почему же выдвигается такое предположение о людях, посвятивших себя работе по облегчению невыносимых условий жизни животных?

Изображение тех, кто протестует против жестокости к животным, некими сентиментальными, эмоционально возвышенными чудаками, "любителями животных" создает в обществе нежелательный эффект, приводя к тому, что целый пласт общественно-нравственного бытия человечества - попирание ногами животных нечеловеческой природы - выводится из серьезной политической и нравственной дискуссии. Нетрудно увидеть, кто и почему делает это. Если мы подвергнем этот вопрос серьезному рассмотрению и взглянем на условия, в которых находятся животные на современных "фермах-фабриках", производящих для нас мясо, то станет неудобно есть сендвичи с окороком, или говядину, или жареных цыплят и все прочие блюда нашей мясной кухни, чтобы не подумать перед этим о смерти этих животных.

Эта книга не стремится вызвать сентиментальное сочувствие к симпатичным "миленьким" зверькам. По-моему, нет разницы в том поругании прав живых существ, резать ли на мясо лошадей или собак, или резать свиней для этой же цели. И я не успокоился и не почувствовал облегчения, когда США под давлением общественности приняли решение о замене собак в тестировании ядовитыми газами, крысами.

В этой книге делается попытка обдумать осторожно и содержательно вопрос, как мы должны обращаться с животными нечеловеческой природы. В процессе этого высвечиваются и выходят наружу предрассудки, лежащие позади нашей нынешней позиции и образа действий. В главах, где описывается, что этим позициям соответствует на практике, в реальности, как страдают животные от тирании человеческих существ - действительно имеются пассажи, могущие вызвать прилив эмоций. Я надеюсь, что это будут эмоции гнева и осуждения, соединенные с решением сделать что-нибудь для исправления этого.

Когда имеются болезненные, неприятные вещи, было бы нечестно описать их нейтральным образом, прикрывшись спасительной созерцательной объективностью, это спрятало бы их реальную неприятность. Вы не сможете написать созерцательно и объективно об опытах нацистских "врачей" в концлагерях, которые они проводили с представителями "низшей расы". Подчеркиваю - написать, не всколыхнувшись от эмоций! Так вот тоже самое сегодня можно написать об опытах на существах нечеловеческой природы в лабораториях Америки, Британии и где бы то ни было. И те, кто находит оправдание этим двум видам опытов, руководствуются далеко не эмоциональными аргументами. Эта книга взывает к основным нравственным принципам, которые мы всегда учитываем, и принесение этих принципов в жертву обоим видам экспериментов на живых существах было востребовано отнюдь не по причине эмоций.

В заголовке этой книги скрыт серьезный подтекст. Освободительное движение содержит требование положить конец предвзятости и дискриминации, основанных на произвольных оценках, подобно цвету кожи или сексуальной ориентации. Классический пример этому - движение за освобождение чернокожих. Прямые и немедленные призывы этого движения и его инициативы и успехи могут служить моделью для других групп сопротивления. Мы, например, скоро собираемся рассмотреть линии общих направлений с движениями за освобождение геев, за освобождение американских индейцев и испаноязычных американцев. Когда большинство женских групп начинало свою кампанию, то многие считали, что мы пришли к концу нашего пути. Дискриминация на основе сексуальной ориентации, можно сказать, есть последней формой дискриминации. Чтобы быть повсеместно признанной, она практически срывала тайну с сугубо личного, распространяясь даже в таких либеральных кругах, которые издавно гордятся свободой общества и отсутствием предвзятого отношения к расовым меншинствам.

Мы должны быть очень осторожными, говоря: "Это последняя оставшаяся форма дискриминации". Если бы мы изучили прошлый опыт освободительных движений, мы бы убедились, как трудно бывает распознать наличие скрытой предвзятости в наших позициях к новым, необычным группам до тех пор, пока эти предубеждения, набрав силу, выплескиваются из нас черными свастиками, горящими крестами или городскими живодернями.

Освободительное движение требует расширения нашего нравственного кругозора. Практически то, что ранее считалось естественным и неизбежным, в новом рассмотрении должно быть увидено как результат тенденциозной предвзятости, не имеющей никакого оправдания. Кто может сказать даже по секрету, что ни одна из его или ее позиций не может быть подвергнута сомнению в законном порядке? Если мы желаем избежать участи неоднократно оказываться в рядах притеснителей, мы должны быть готовыми пересмотреть все наши позиции по отношению к разным группам, включая самые фундаментальные из них. Нам необходимо рассмотреть наше отношение и точку зрения тех, кто страдает, и тех, кто следует за ними. Если мы хотим такую необычную ментальность перевести на другой путь, мы должны создать модель в наших теоретических позициях и практической деятельности, чтобы оперативно и содержательно помочь таким даже спонтанным группам, особенно группам, к которым мы сами принадлежим, и вселить надежду в другие группы. Так мы сможем прийти к видению того, что имеются просыпающиеся от 100-летнего сна причины для новых подходов, новых освободительных движений.

Цель этой книги заключается в том, чтобы научить вас, как перевести такую нередко злую ментальность в ваших позициях на другие подходы. В практической деятельности разумным будет движение к сближению с очень крупными существующими группами (по членству или по видам деятельности) большими, чем ваша собственная. Я верю, что наша нынешняя позиция к существующему сложившемуся положению базируется на длительной истории протестов против предвзятости и произвольной дискриминации. Я утверждаю, что не может быть причин (исключая желание эксплуататорских групп сохранить собственные привилегии), чтобы отвергать распространение основных принципов равенства в подходах к представителям разных биологических видов. Я прошу вас определиться в ваших позициях в том, что в части предвзятости они сформированы не менее объективно, чем предвзятость по отношению к лицам иной расы или сексуальной ориентации.

По сравнению с другими освободительными движениями, освобождение животных имеет много трудностей и помех. Первым и наиболее очевидным является факт, что эксплуатируемые группы не могут сами организовать протест против несправедливого режима (хотя они могут и делают протесты в соответствии с их индивидуальными способностями). Мы же должны говорить от имени тех, кто говорить не может и не в состоянии сам высказать свое мнение. Вы можете оценить, насколько серьезна эта трудность, задав себе вопрос, как долго чернокожие должны были ждать равных прав, если бы они сами не были в состоянии подняться и потребовать их. Чем меньше могут группы подняться и организоваться против притеснителей, тем более легко их притеснять.

Еще более важно, что имеется некоторое количество людей, способных видеть и связывать угнетение животных с какой-либо выгодой для себя, скажем, например, как белые северяне бесконечно дебатировали сущность института рабства в Южных штатах. Людям, которые каждый день едят куски мяса зарезанных живых существ (нечеловеческой природы), трудно поверить, что они поступают дурно. И им также трудно представить, что они могли бы есть что-то другое. В этом смысле каждый, кто ест мясо, уже представляется сторонником заинтересованной партии. Они извлекают пользу (или, по крайней мере, им кажется, что они извлекают пользу) от нынешнего нерассмотрения интересов животных. Привести более убедительный аргумент трудно. Сколько южных рабовладельцев были убеждены аргументами, используемыми северными аболиционистами, и согласились бы почти со всеми из нас сегодня? Некоторое количество, но не много. Я могу и прошу вас отложить прочь вашу заинтересованность в мясной пище, когда вы будете рассматривать аргументы этой книги, но знаю из моего собственного опыта, что почему-то самым лучшим и самым легким в мире считается - ничего не делать. Позади наших коротких желаний съесть мясо, в каждом отдельном случае лежат долгие годы привычки пребывания в мясоедной среде, которая и обуславливает нашу сегодняшнюю позицию по отношению к животным.

Сила привычки - вот последний барьер на пути движения Освобождение животных. Не только привычная диета, но также привычка думать и говорить, должны быть критически пересмотрены и изменены.

К разряду предвзятого мнения можно отнести точку зрения, что проблема остается тривиальной, пока время не проэкзаменует степень ее значения. Хотя с учетом более основательной проработки проблемы, эта книга имеет дело только с двумя из многих областей, в которых человечество находит причины причинять страдания другим животным. Я не думаю, что кто-либо, кто прочтет эту книгу до конца, будет опять думать, что только те проблемы достойны уделения им времени и энергии, которые являются проблемами масштабов всего человечества.

Привычке к мыслям, приводящих нас к пренебрежению интересами животных, должен быть брошен вызов так, как он был брошен на последующих страницах книги. Этот вызов должен быть выражен на языке, которому в данном случае случилось быть английским. Английский язык, также как и другие языки, отражает предубеждения его пользователей. Поэтому автор, желающий покончить с таким предвзятым отношением, должен определиться в выборе своих обязанностей: или он пользуется языком, усиленным как раз теми предрассудками, с которыми он решил бороться, или он терпит неудачу в установлении контакта со слушателями. Эта книга всегда считала более сильной позицию в избрании первого из двух названных путей. Мы обычно пользуемся словом "животное" в значении "животные иные, чем человеческое существо". Такое употребление тут же отделяет человека от остальных животных, подразумевая, что мы не считаем себя животными, однако каждый, кто получил элементарные уроки биологии, знает ошибочность этого.

В популярном значении термин "животное" смешивает в одну кучу такие разные существа, как устрицы и обезьяны шимпанзе, как бы подчеркивая наличие пропасти между шимпанзе и человеком, хотя наше отношение к этим кривлякам более близкое, чем к устрицам. С тех пор не появилось никаких других коротких терминов для животных нечеловеческой природы, я вынужден и в заголовке этой книги, и на каждой ее странице использовать слово "животное", так как оно как бы не включает в свою сферу человеческое животное. Это достойное сожаления упущение и, если хотите, отход от стандартов революционной чистоты представляется необходимым для осуществления эффективной связи между всеми участниками процесса. Тем не менее, периодически я буду напоминать вам, что это делается только для удобства, а в дальнейшем я стану пользоваться более правильными исходными сравнениями в обозначении того, что называют "животными творениями". В других случаях я старался также избегать языка, который стремится поставить животных на низшую ступень или скрыть происхождение пищи, которую мы едим.

Основные принципы Освобождения животных очень просты. Я старался написать книгу ясную и легкую для понимания, не требующую какой-либо экспертизы, тем не менее необходимо начать с обсуждения принципов, лежащих в основе того, что я говорю. Хотя в предложенной теме не будет ничего трудного, читатели, не пользующиеся такого рода обсуждениями, могут найти первую главу несколько абстрактной. Однако не откладывайте книгу. В последующих главах вас захватят малоизвестные детали о том, как наш вид угнетает другие, держа их под своим контролем. В этих притеснениях нет ничего абстрактного, также как и в разделах книги, где они описываются.

Если бы были приняты рекомендации, которые даются в последующих главах книги, миллионы животных были бы избавлены от боли. И в то же время миллионы людей также получили бы выгоду. Когда я пишу, люди умирают от голода в разных частях мира, и многие находятся под надвигающейся опасностью голода. Правительство США заявило, что из-за низкого урожая и минимального сбора зерна оно может обеспечить только органиченное количество помощи.

Но в главе четвертой этой книги ясно сказано, как много пищевых ресурсов тратится понапрасну в изобильных странах, занимающихся животноводством. Иными словами, в случае прекращения выращивания и убийства животных, потребляющих невероятно огромные количества корма, мы можем производить так много отличной пищи для обеспечения человечества и распространять ее особенно в регионах планеты, подверженных голоданию и недостаточному питанию. Вот почему Освобождение животных - это также и Освобождение человечества.

Все животные равны или почему борцы за освобождение чернокожих и женщин также должны поддержать освобождение животных

Термин "Освобождение животных" может звучать скорее как пародия на другие освободительные движения, чем нечто серьезное. Идея "прав животных" уже использовалась как пародия женских прав. Когда Мария Воллстоункрафт, предшественница сегодняшних феминисток, издала свою "Декларацию прав женщин" в 1792 году, ее взгляды были расценены общественностью как абсурдные, и вскоре появилось сатирическое анонимное произведение "Декларация прав скотов". Автор этого произведения (сейчас мы знаем, что им был Томас Тейлор, известный философ из Кембриджа) пробовал опровергать аргументы Марии Воллстоункрафт, показывая, куда они могут привести. Если аргументы в пользу равенства женщин являются справедливыми, почему их нельзя применить к собакам, котам и другим животным? Сам факт их применения по отношению к животным должен был показать их абсурдность по отношению к женщинам.

Чтобы объяснить основания для равенства животных, будет полезно начать с рассмотрения аргументов равенства женщин. Позвольте нам предполагать, что мы желаем защитить права женщин от нападок Томаса Тейлора. Как мы должны ответить?

Первое - равенство людей не может быть распространено на животных. Женщины имеют право голосовать, например, потому, что они столь же способны к рациональным решениям, как и мужчины; коты же, с другой стороны, являются неспособными к пониманию значения процесса голосования, поэтому они не могут иметь права голоса. Есть много других очевидных примеров, которые справедливы в случае людей, но совершенно неприемлемы для человека, так как люди и животные сильно отличаются друг от друга. Поэтому люди - похожие существа и должны иметь равные права, в то время как люди и животные - различны, и не должны иметь равных прав.

Это доказывает поверхностность аналогии Тейлора. Существуют различия между людьми и другими животными, и эти различия должны вызывать некоторые различия в правах, которые они имеют. Признание этого очевидного факта, однако, не является препятствием к пониманию равенства животных. Различия, которые существуют между людьми, бесспорны, и борцы за освобождение женщин знают, что эти различия могут вызывать различные права. Многие феминистки считают, что женщины имеют право на аборт. Так как мужчина не может сделать аборт, бессмысленно утверждать, что он имеет право на это. Так как кот не может голосовать, бессмысленно говорить о его праве голосовать. Нет никакой причины, по которой движение за освобождение женщин или движение за освобождение животных должны заниматься такой ерундой. Распространение принципа равенства от одной группы на другую не подразумевает, что мы должны относиться к обеим группам одинаково, или предоставлять им одинаковые права. Должны ли мы это делать, будет зависеть от природы членов этих двух групп. Основной принцип равенства не требует равного или идентичного отношения, он требует равного рассмотрения. Равное рассмотрение различных существ может стать основой разного отношения и различных прав.

Поэтому, отвечая на сатиру Тейлора, мы не отрицаем очевидных различий между людьми и не-людьми, но проникаем более глубоко в вопрос равенства и заключаем, что нет ничего абсурдного в идее применения принципа равенства к так называемым "скотам". Как сказано, иногда такое заключение может казаться неверным, но если мы исследуем более глубоко основание, на котором построена наша дискриминация на основе расы или пола, мы увидим, что мы являемся непоследовательными, требуя равенства для чернокожих, женщин и других групп угнетенных людей, при этом отрицая такое право у животных. Чтобы прояснить это, мы сначала должны рассмотреть, почему расизм и дискриминация по половому признаку (сексизм) не верны.

Те, кто желают защитить иерархическое общество, часто указывали, что неверным является само понятие равенства людей. Мы должны ясно видеть, что люди имеют различные формы и размеры, они имеют различную мораль, различные интеллектуальные способности, различные чувствительность и восприимчивость к нуждам других, различные способности эффективного общения и различную восприимчивость к удовольствию и боли. Короче говоря, если бы требование равенства было бы основано на фактическом равенстве всех людей, мы не имели бы права требовать равенства.

Однако, можно было бы основываться и на том, что требование равенства среди людей основано на фактическом равенстве различных рас и полов. Хотя, можно сказать, что люди как отдельные лица не имеют никаких различий по расовому и половому признакам. Из простого факта, что человек является черным или женщиной, мы не можем говорить что-либо относительно интеллектуальных или моральных качеств этого лица. Исходя из этого можно сказать, почему расизм и сексизм неправильны. Утверждения белых расистов, что белые превосходят черных является ложным, потому что иногда некоторые чернокожие превосходят некоторых белых по всем признакам. Противники сексизма сказали бы то же самое: пол лица не характеризует его или ее способности, поэтому незаконно ущемлять людей по половому признаку.

Существование индивидуальных различий, вызванных расой или полом, может вести нас к отрицанию равенства вообще и появления дискриминации людей по признакам интеллекта или успешности в жизни. Было бы иерархическое общество, основанное на таких представлениях лучше, чем основанное на расовой или половой дискриминации? Думаю, нет. Это если мы связываем моральный принцип равенства с равенством фактическим. Расовые и половые различия поэтому не могут служить основанием для дискриминации и иерархизма.

Существует вторая важная причина, почему мы не должны основывать наш ответ расизму или сексизму на любом виде фактического равенства, даже ограниченного, которое утверждает, что различия в способностях распространены равномерно между различными расами и полами: нет никакой абсолютной гарантии, что эти способности действительно распределены равномерно среди людей. Хотя некоторые явления могут убедить нас в этом. Эти различия не всегда проявляются, но только при сравнении со средним уровнем. Более важно то, что мы еще не знаем, насколько эти различия действительно обоснованы генетическими различиями рас и полов и насколько - недостатком образования, скудными условиями жизни и другими факторами, которые являются результатом прошлой и продолжающейся сегодня дискриминации. Но опасным является заключать, что все различия обоснованы внешними условиями. Потому что на это можно было бы ответить, что определенные условия влияли на определенную расу в течение многих веков и привели к генетическим различиям. И таким образом можно защитить расизм.

К счастью, нет оснований полагать основу равенства единственно в определенных результатах научных исследований. Соответствующим ответом на это будет отрицание генетического неравенства, кроме того необходимо признать, что равенство не зависит от интеллекта, моральных качеств или физической силы. Равенство - моральная идея, а не доказуемый факт. Нет логически бесспорной причины для предположения, что фактическое различие в способностях между двумя людьми оправдывает любое различие среди всех людей. Принцип равенства людей - это не описание предполагаемого фактического равенства среди людей: это предписание того, как мы должны обращаться с людьми.

Иеремия Бентам, основатель реформированной школы утилитарной моральной философии, включил необходимое основание морального равенства в свою систему этики посредством формулы: "Все должны считаться с одним и один со всеми". Другими словами, интересы каждого человека должны быть приняты во внимание всеми другими людьми. Более поздний прагматик Генри Сиджвик говорит об этом так: "Благо каждого индивидума не обладает большим значением с точки зрения (если можно так сказать) Вселенной, чем благо любого другого". Предшественники современной моральной философии имели много общего в определении основного положения своих моральных теорий, дающих всеобщим интересам равное рассмотрение, хотя эти писатели вообще не могут договориться о том, как это требование лучше сформулировать.

Поэтому значение принципа равенства состоит в том, что наша забота о других людях и наша готовность считаться с их интересами не должны зависеть от того, какими качествами они обладают. И это рассмотрение требует, чтобы мы заботились о положительных изменениях у людей: например, забота о растущем ребенке требует, чтобы мы учили его читать; забота о благе свиньи может требовать не более того, чтобы оставить ее с другими свиньями в месте, где имеется соответствующая пища и пространство, чтобы свободно побегать. Но основной элемент - принятие во внимание интересов существа, согласно принципу равенства, должен быть распространен на все существа - черные и белые, мужские и женские, человеческие и нечеловеческие.

Томас Джефферсон, который отвечал за написание статьи о равенстве людей в американской Декларации Независимости, знал, в чем это равенство заключается. Это привело его к выступлениям против рабства даже при том, что он был неспособен до конца освободиться от своих прежних убеждений. Он написал книгу, в которой подчеркнул известные интеллектуальные достижения негров, чтобы опровергнуть тогдашнее общее представление, что они имеют ограниченные интеллектуальные способности: "Будьте уверены, что пока никто не исследовал столь тщательно и не подошел столь непредвзято, чем это делаю я, и я обнаружил, что несмотря на природные отличия, они равны нам... И степень их таланта - это не мера их прав. Сэр Исаак Ньютон превосходил многих своими знаниями, но он не был из-за этого властелином над ними".

Подобно тому, когда в 1850-ых, когда проблема прав женщин была поднята в Соединенных Штатах, замечательная черная феминистка по имени Соджорнер Трут указала на то же самое в более определенных феминистских понятиях:

"Они определяют личность на основании того, что она делает, они называют это ("Умом", - прошептал кто-то поблизости). Вот именно. Что же тогда делать с женскими правами или правами негров? Если моя чашка не способна вместить и пинту, а ваша вмещают кварту, позвольте мне иметь мою чашку".

Именно на этом основываются аргументы против расизма и сексизма, и в соответствии с этим принципом, отношение, которое мы можем называть "спесиецизм", по аналогии с расизмом, также должно быть осуждено. Спесиецизм - непривлекательное слово, но я не могу придумать что-то лучшее для определения предубеждения или ущемления интересов членов собственной разновидности и членов другой разновидности. Очевидно, что заявления, сделанные Томасом Джефферсоном и Соджорнер Трут по отношению к расизму и сексизму также применимы и к спесиецизму. Обладание более развитым интеллектом не дает право одному человеку использовать другого в своих собственных целях, поэтому и недопустимо использование животных подобным образом.

Многие философы и писатели предлагали принцип равного рассмотрения интересов в форме основного морального принципа, но немногие из них признали, что этот принцип применяется к членам другой разновидности так же, как и к людям. Иеремия Бентам был одним из немногих, кто понимал это. В предусмотрительном пассаже, написанном во время, когда черные рабы были освобождены французами, но британские колонизаторы все еще обращались с ними так, как мы сегодня обращаемся с животными, Бентам написал:

"Придет день, когда остальная часть животного мира приобретет те права, которые когда-то были отняты у них рукой тирана. Французы уже обнаружили, что чернота кожи не является причиной, по которой человек должен быть поставлен вне общества. И когда-нибудь настанет день, когда шерсть, хвост, или большее количество ног уже не будут причиной дискриминации. Что еще препятствует признать их права? Является ли это достаточной причиной дискриминации? Но взрослое животное порой более рационально, чем новорожденный ребенок. Но если предположить, что это было бы иначе, что это меняет? Вы спрашиваете, могут ли они рассуждать? И при этом, разве они не могут говорить? И не могут страдать?"

В этом пассаже Бентам указывает на способность страдать как жизненную характеристику, которая дает существам право считаться равными. Способность страдать, или переживать счастье или горе - не совсем точная характеристика для языка или для математики. Бентам не говорит, что те, кто придерживается такого понимания существ, должны считаться находящимся в заблуждении. Поэтому мы должны учитывать интересы всех существ, способных к страданию или удовольствию. Способность к страданию и удовольствию - предпосылка для наличия интересов вообще, условие, которое должно учитываться прежде. Было бы ерундой говорить, что не в интересах камня, когда школьник бросает его на дорогу. Камень не имеет интересов, потому что он не может страдать. Ничто, что мы можем делать с ним, не может нарушить его благосостояния. Мышь, с другой стороны, заинтересована в том, чтобы ее не кидали на дорогу, потому что она будет страдать из-за этого.

Если существо страдает, то не может быть никакого морального оправдания отказу считаться с этими страданиями. Независимо от природы существа, принцип равенства требует, чтобы его страдание считалось равным страданию другого, способного страдать существа. Если существо неспособно к страданию, или переживанию удовольствия или счастья, нет ничего, чтобы надо было принять во внимание. Так, предел чувствительности (термин для определения способности переживать боль или удовольствие) - единственный критерий беспокойства об интересах других. Отмечать этот критерий наравне с интеллектом или рациональностью необходимо произвольным способом. Почему бы не выбрать другую характеристику, как например, цвет кожи?

Расист нарушает принцип равенства, придавая большее значение интересам членов его собственной расы, когда имеется столкновение между их интересами и интересами другой расы. Женофоб нарушает принцип равенства, поддерживая интересы своего собственного пола. Подобно спесиецист позволяет интересам своей собственной разновидности действовать вопреки больших интересов членов другой разновидности.

Большинство людей - спесиецисты. Следующие главы покажут, что подавляющее большинство людей принимают активное участие, соглашаются и позволяют реализации методов, которые требуют ущемления самых важных интересов членов другой разновидности, чтобы поддержать самые тривиальные интересы своей собственной разновидности.

Имеются, однако, методы противостояния этому, которые будут описаны в следующих двух главах, к которым мы обратимся немного позже. Обычно пренебрежение интересами животных оправдывается тем, что они не имеют никаких интересов. Животные не имеют никаких интересов согласно этому представлению, потому что они не способны к страданию. Это проистекает из понимания, что они не способны к страданию так, как люди; например, что теленок не способен страдать оттого, что он знает, что его убьют на протяжении шести месяцев. Это понимание, без сомнения, истинно, но оно не очищает людей от заразы спесиецизма, так как не признает того, что животные могут страдать другими способами - например от электрошока, или от пребывания в маленьком тесном стойле.

Представление, что животные - автоматы, было предложено в семнадцатом веке французским философом Рене Декартом, но большинству людей, тогда и теперь очевидно, что если мы вонзим нож в живот неанестезированной собаки, она почувствует боль. Поэтому законы в наиболее цивилизованных странах запрещают жестокость к животным.

Животные иначе чем люди чувствуют боль? Откуда мы знает это? Хорошо, откуда мы знаем, чувствует ли любой человек или нечеловек боль? Мы знаем, потому что сами мы можем чувствовать боль. Мы знаем из нашего непосредственного опыта боли, когда, например, кто-то прижимает зажженную сигарету к вашей руке. Но откуда мы знаем, что кто-то еще чувствует боль? Мы не можем непосредственно испытывать боль другого, является ли этот "другой" нашим лучшим другом или беспризорным псом. Боль - это состояние сознания, "умственное событие", которое также никогда не может наблюдаться. Поведение, подобное корчам, крику или оддергиванию руки от зажженной сигареты может свидетельствовать о боли, но только когда это переживаем непосредственно мы, тогда мы можем это почувствовать, а не просто понять на основе внешних признаков.

Теоретически, мы можем ошибаться, когда предполагаем, что другие люди чувствуют боль. Представим, что наш лучший друг - это очень умно построенный робот, управляемый блестящим ученым, показывающий все признаки чувства боли, но в действительности не более чувствительный, чем любая другая машина. Мы никогда не можем знать с абсолютной уверенностью, что дело обстоит иначе. Но в то же время, как это может быть загадкой? Я - философ, и ни один из нас не имеет даже небольшого сомнения, что наши лучшие друзья чувствуют боль также, как и мы. Этот вывод сделан на основании совершенно разумного, основанного на наблюдениях их поведения в ситуациях, в которых мы чувствовали бы боль, и на факте, что мы имеем основания считать наших друзей существами, которые подобны нам, с нервной системой, подобной нашей, которая действует как наша нервная система, что позволяет испытывать подобные чувства в подобных обстоятельствах. Если все это позволяет предположить, что другие люди испытывают боль, то почему мы должны отрицать эти качества у животных?

Почти все внешние знаки, которые проявляются у нас и у других людей, когда они испытывают боль, могут быть замечены у другой разновидности, особенно у разновидностей, наиболее тесно связанных с нами - млекопитающих и птиц. Поведенческие знаки - корчи, лицевые спазмы, стоны, визг или другие формы внешних проявлений, попытки избегать источника боли, внешние проявления страха при перспективе его повторения, и так далее - присутствуют. Кроме того, мы знаем, что эти животные имеют очень похожую на нашу нервную систему, которая также реагирует, как и наша, когда животное находится в подобных обстоятельствах, в которых мы чувствовали бы боль: увеличение кровяного давления, расширенные зрачки, увеличение частоты пульса и, в конце концов, мозговой спазм. Хотя люди имеют более развитую кору головного мозга, чем другие животные, эта часть мозга отвечает больше функциям мышления, чем основным рефлексам, эмоциям и чувствам. Эти импульсы, эмоции и чувства расположены в промежуточном мозге, который хорошо развит у многих других видов животных, особенно у млекопитающих и птиц.

Мы также знаем, что нервные системы других животных не были построены искусственно, чтобы подражать поведению людей, как мог бы искусственно построенный робот. Нервные системы животных созданы и развиты как наши собственные, что подтверждает история эволюции. Способность чувствовать боль увеличивает способность вида к выживанию, так как заставляет особи избегать источников боли. Хотя глупо предполагать, что нервные системы, которые являются фактически идентичными физиологически, имеют общее происхождение и общую эволюционную функцию, и результат подобных форм поведения в подобных обстоятельствах должен фактически вызываться отличным способом на уровне субъективных чувств.

Это долго считалось научной точкой зрения и было самым простым аргументом в пользу того, что мы пытаемся объяснять. Иногда это требует "ненаучно" объяснить поведение животных в соответствии с теориями, которые относятся к сознательным чувствам животного, желаниям и так далее, - идея, что поведение можно объяснять без помощи сознания или чувства, будет не более, чем теория. Как мы знаем из нашего собственного опыта, объяснения нашего собственного поведения, которое не относится к сознанию и чувству боли, будут неполными, поэтому проще предположить, что подобное поведение животных с подобными нервными системами надо объяснять так же, чем пробовать изобрести другое объяснение поведения животных.

Подавляющее большинство ученых, обращавшихся к этому вопросу, согласны с этим. Лорд Брайн, один из наиболее выдающихся невропатологов нашего времени, сказал: "Я лично не вижу никакой причины для признания разума у людей и отрицание его у животных... я, по крайней мере, не могу сомневаться, что мотивация и действия животных управляются пониманием и чувствами также, как и мои собственные, и которые может быть, насколько я знаю, такие же яркие". Автор книги о боли пишет: "Все подтверждает то, что высокоразвитые млекопитающие испытывают ощущение боли столь же остро, как и мы. Говорить, что они чувствуют меньше, потому что они более низкие животные - нелепость; можно легко доказать, что многие из их чувств гораздо более остры, чем наши - зрение очень обострено у некоторых птиц, слух - у самых диких животных; эти животные зависят более, чем мы, от окружающей среды. Кроме сложности мозговой коры (который непосредственно не чувствует боль), их нервные системы почти идентичны нашим, и их реакция на боль замечательно подобны нашим, при недостатке (насколько мы знаем) философской и моральной окраски. Эмоциональный элемент этого слишком очевиден, главным образом в форме страха и гнева".

В Англии три различные правительственные комиссии по вопросам, касающимся животных, приняли, что животные чувствуют боль. После описания подтверждения поведенческих реакций, подтверждающих это, Комитет защиты диких животных заключил: "...Мы верим, что физиологические и, особенно, анатомические характеристики полностью оправдывают и укрепляют здравую веру, что животные чувствуют боль". И после обсуждения эволюционного значения боли они заключили, что боль - "признак биологической полноценности", и то, что животные "реально ее чувствуют". Они тогда продолжали рассматривать другие формы страдания, чем просто физическая боль, и добавили, что они поняли, что животные страдают от острого страха и ужаса". В 1965 году Британская правительственная комиссия по экспериментам на животных и по благосостоянию животных в сельском хозяйстве согласилась с этим, заключая, что животные являются способными к страданию и от прямого физического воздействия, и от страха, беспокойства, напряжения и так далее.

Этим можно и было бы закончить нашу аргументацию, но есть еще одно возражение, которое нужно рассмотреть. Имеется, в конце концов, один поведенческий признак человека, который не характерен для животных. Это - развитый язык. Животные могут общаться друг с другом, но не столь сложным способом, как это делаем мы. Некоторые философы, включая Декарта, заключают, что люди могут сообщить друг другу о своем опыте боли детально, а животные не могут. (Интересно, что граница между людьми и другими видами может исчезнуть, если шимпанзе выучит язык). Но, как ранее заметил Бентам, способность использовать язык не связана со способностью страдать, поэтому не может служить основой для дискриминации. Это можно объяснить двумя способами. Сначала есть некое заключение философской мысли, происходящее от некоторых учений, связанных с влиятельным философом Людвигом Витгенштейном, который утверждает, что мы не можем быть вполне сознательными созданиями без языка. Это положение кажется мне очень неправдоподобным. Язык может быть необходим на некотором уровне так или иначе, но состояние боли более примитивны и не имеют ничего общего с языком.

Второй и более легкий для понимания путь соединения языка и существования боли состоит в том, что мы не всегда говорим, что испытываем боль. Однако, этот аргумент также неудачен. Как указала Джейн Гудалл в своем исследовании шимпанзе "В тени человека", - выражения чувств и эмоций языком не столь важны. Мы часто обращаемся к нелигвистическим способам общения типа рукопожатия, объятий, поцелуев и так далее. Основные сигналы, которые мы используем, чтобы передать боль, страх, гнев, любовь, радость, удивление, половое возбуждение и много других эмоциональных состояний, не принадлежат только нашему виду.

Чарльз Дарвин предпринял обширное исследование этого вопроса в книге "Выражение эмоций у человека и животных", где обращает внимание на бесчисленные нелингвистические способы выражения. Просто сказать "я испытываю боль" может быть недостаточным для заключения, что сказавший ее испытывает, потому что люди часто лгут. Даже если имелись более сильные основания для отказа приписать боль тем, кто не имеет языка, это не повлияет на наши выводы. Младенцы и маленькие дети не способны использовать язык. И поэтому надо отрицать, что ребенок может страдать? Если он может страдать, то язык тут ни при чем. Конечно, большинство родителей понимает реакции своих детей лучше, чем реакции животных, но это лишь подтверждает, что мы больше знаем свой вид, чем животных. Те, кто изучили поведение других животных, и те, кто имеют домашних животных, очень быстро становятся способными понимать их реакции, порой даже лучше, чем реакции ребенка. В случае шимпанзе Джейн Гудалл, которых она наблюдала - один из примеров этого, хотя это качество может проявиться и у тех, кто наблюдает вид, менее связанный с нашим собственным. Два среди многих возможных примеров - наблюдения Конрадом Лоренсом гусей и галок и изучение поведения рыб Тинбергеном. Также, как мы можем понимать поведение ребенка в свете взрослого поведения человека, мы можем понимать поведение другой разновидности в свете нашего собственного поведения, и иногда мы можем понимать наше собственное поведение лучше в свете поведения другой разновидности.

Поэтому можно заключить: нет причин, научных или философских, отрицать чувство боли у животных. Если мы не сомневаемся, что другие люди чувствуют боль, мы не должны сомневаться, что другие животные тоже ее чувствуют.

Животные могут чувствовать боль. Как мы заметили ранее, нет никакого морального оправдания причинения боли животным. Но как выразить это в терминологии? Чтобы предотвратить недоразумения, я разъясню, что под этим подразумеваю. Если я ударю лошадь по крупу, лошадь, возможно, почувствует небольшую боль. Ее кожа достаточно толстая и защищает ее от таких ударов. Если я хлопну ребенка таким же образом, он будет плакать и, возможно, почувствует боль, поскольку его кожа более чувствительна. Так что хуже ударить ребенка, чем лошадь, если оба удара равны по силе. Но есть и создания, которым такой удар причинит боли больше, чем ребенку. Поэтому, если мы считаем, что нельзя причинить боль ребенку, то почему считаем возможным причинять боль другим существам? И не отрицательный результат тут причина.

Имеются другие различия между людьми и животными, которые порождают иные сложности. Нормальные взрослые люди имеют умственные способности, которые в некоторых обстоятельствах увеличивают силу страдания в сравнении с животными в тех же самых обстоятельствах. Если, например, мы решили совершить чрезвычайно болезненные или смертельные научные эксперименты на нормальных взрослых людях, используя общественные парки для этой цели, каждый совершеннолетний, вошедший в парк, испугается этого. Появившийся ужас увеличит страдания от боли эксперимента, те же самые эксперименты, совершаемые на животных, породят меньшее количество страдания, так как животные не имели бы такого страха. Это не означает, конечно, что можно совершать такие эксперименты на животных, но только, что можно в случае необходимости для этого использовать животных. Но надо заметить, что тот же самый аргумент позволяет использовать детей - возможно сирот, или неполноценных людей для экспериментов, так как они бы до конца не осознавали, что с ними происходит.

В таком понимании животные, дети и неполноценные люди находятся в одной категории, и если мы используем этот аргумент, чтобы оправдать эксперименты на животных, необходимо спросить самих себя, а оправдываем ли мы подобные эксперименты на детях и инвалидах. И если мы делаем различие между животными и этими людьми, на основании чего мы отдаем это бесстыдное и нравственно непростительное предпочтение членам нашей собственной разновидности?

Существует много параментов, по которым интеллектуальный потенциал нормальных взрослых людей весьма отличается: скорость мышления, память, глубина познания и так далее. Все же эти различия не всегда указывают на большее страдание нормального человека. Иногда животное может страдать больше из-за его более ограниченного понимания. Если, например, мы захватываем пленных во время войны, мы можем объяснять им, что в такое время они должны подчиниться, чтобы сохранить свою жизнь, и что они будут освобождены по окончании военных действий. Если мы захватываем дикое животное, мы не можем объяснить, что не угрожаем его жизни. Дикое животное не может отличить попытку поймать его от попытки убить, и это порождает так много ужаса.

Можно возразить, что невозможно сравнивать силу страданий различных видов, и по этой причине интересы животных и людей не могут быть равными. Вероятно истинно, что сравнение страданий между особями различных видов нельзя сделать точно, но точность здесь и не нужна. Даже если мы бы хотели только лишь уменьшить страдания животных, мы были бы вынуждены сделать радикальные перемены в нашем уходе за животными, нашем питании, методах сельского хозяйства, которые мы используем, методику проведения опытов во многих областях науки, наш подход к живой природе, в охоте, заманиванию в ловушку и ношению мехов, и в области развлечений подобно циркам, родео и зоопаркам. В результате можно было бы избежать большого количества страданий.

До этого времени я говорил только о страданиях животных, но ничего - об их уничтожении. Это упущение было преднамеренным. Применение принципа равенства по отношению к страданиям, по крайней мере теоретически, довольно справедливо. Боль и страдания плохи сами по себе и должны быть прекращены или минимизированы, независимо от расы, пола или вида существа, которое страдает. Боль является плохой в зависимости от того, насколько интенсивной она является и как долго она продолжается, но боли той же самой интенсивности и продолжительности одинаково плохи и для людей, и для животных.

Вопрос уничтожения более сложен. Я сознательно оставил его напоследок, потому что в существующем состоянии человеческой тирании по отношению к другим видам, принцип равного рассмотрения боли или удовольствия - достаточное основание против всех главных злоупотреблений животными в человеческой практике. Однако, необходимо говорить на тему уничтожения. Также, как большинство людей - спесиецисты и причиняют боль животным и они бы не причинили подобную боль людям, они убивают животных, но никогда не позволят убивать людей. Здесь мы должны будем перейти к понятиям, когда законно убивать людей, как об этом свидетельствуют дебаты об абортах и эвтаназии. И при этом философы-моралисты не были способны договориться между собой, правильно ли это - убивать людей, и когда обстоятельства, позволяющие убить человека, могут быть оправданы.

Позвольте нам сначала рассмотреть понятие, что преступно забирать жизнь у невинного человека. Мы можем назвать это понятие "священное право на жизнь". Люди, которые придерживаются этого представления, выступают против абортов и эвтаназии. Но они обычно не выступают против убийства животных, поэтому такой взгляд можно было бы точно описать как мировозрение "святости только человеческой жизни". Вера, что человеческая жизнь, и только человеческая жизнь, является священной - форма спесиецизма. Чтобы увидеть это, рассмотрим следующий пример. Предположите, что как иногда происходит, ребенок был рожден с большим и непоправимым мозговым повреждением. Повреждение настолько серьезно, что ребенок больше не сможет никогда быть более, чем "человеком-растением", он неспособен говорить, признавать других людей, совершать самостоятельные действия или развивать ощущение самосознания. Родители ребенка, понимая, что они не могут надеяться на любое улучшение состояния их ребенка, не могут заплатить тысячи долларов, необходимые ежегодно для надлежащей заботы о ребенке, просят врача безболезненно умертвить ребенка. Должен ли врач выполнить просьбу родителей? Юридически он не должен этого делать, потому что закон отражает представление святости права на жизнь. Жизнь каждого человека священна. Все же люди, которые выступали бы в защиту ребенка, не возражают против убийства животных. Как они могут оправдать свои взгляды? Взрослые шимпанзе, собаки, свиньи и многие другие виды далеко превосходят этого больного ребенка в их способности взаимодействовать с другими, совершать самостоятельные действия, осознавать, и в любой другой способности, которая придает значение жизни. Даже при всевозможной интенсивной терапии, неполноценные дети никогда не смогут достичь уровня интеллекта собаки. И при этом мы не можем выступить в защиту животных.

Единственная вещь, которая отличает ребенка от животного в глазах тех, кто исповедует "право на жизнь", это то, что биологически этот ребенок принадлежит к Homo sapiens, а шимпанзе, собаки и свиньи - нет. Но использовать это различие, как основание для представления права на жизнь, конечно, чистый спесиецизм, который является наиболее грубым и явным видом расизма, используемым в попытке оправдать расовую дискриминацию.

Я не привожу здесь религиозные представления, например учение, что не все, а только люди имеют бессмертные души, или созданы по образу Бога. Исторически эти представления были очень важны и, без сомнения, частично ответственны за идею, что человеческая жизнь имеет исключительную святость. Логически, однако, эти религиозные представления неудовлетворительны, начиная с аргументированного объяснения того, почему только люди имеют бессмертную душу, а животные - нет. Это не подразумевает того, чтобы избежать спесиецизма, мы должны считать, что столь же неправильно убить собаку, как и нормального человека. Единственное положение, которое является проявлением спесиецизма то, которое пробует провести границу права на жизнь параллельно границе нашей собственной разновидности. Те, кто исповедует святость права на жизнь, делают это, резко обозначая границу между людьми и другими животными, но они не позволяют проявиться никаким различиям в пределах нашей собственной разновидности, возражая против уничтожения инвалидов и безнадежно больных столь же сильно, как и против уничтожения нормальных взрослых.

Чтобы избежать спесиецизма, мы должны позволить этим существам, которые являются подобными нам во всех отношениях, иметь подобное право на жизнь, и просто принадлежность к нашему биологическому виду не может быть нравственно уместным критерием для этого права.

Мы должны будем признать, что наши критерии не следуют точно за границей нашей собственной разновидности. Мы можем законно утверждать, что имеются некоторые виды существ, жизнь которых более ценная, чем жизнь других существ, но будут, конечно, иметься некоторые животные, чьи жизни по любым стандартам более ценные, чем жизнь некоторых людей. Шимпанзе, собака или свинья, например, будут иметь более высокую степень самосознания и большую способность наладить отношения с другими, чем умственно неполноценный ребенок или дряхлый старик. Так, если мы основываем право на жизнь на этих характеристиках, мы должны предоставить этим животным право на жизнь столь же хорошую, или лучше, чем у таких людей.

Теперь этот аргумент сокращает оба пути. Это могло быть принято как признание того, что шимпанзе, собаки или свиньи наряду с некоторыми другими видами, имеют право на жизнь, и мы совершаем серьезное моральное преступление всякий раз, когда убиваем их, даже если они стары и страдают, и наше намерение состоит в том, чтобы избавить их от этого. Альтернативой этому можно принять случай, когда инвалид и безнадежно больной не имеют никакого права на жизнь и могут быть убиты по весьма тривиальным причинам, как мы сейчас убиваем животных.

Так как внимание этой книги обращено к этическим вопросам по отношению к животным, а не к нравственному аспекту безболезненной смерти, я не буду пытаться полностью осветить эту тему. То, что мы должны сделать - это впустить животных в сферу нашей морали и прекратить потреблять их жизни для любых наших тривиальных целей. В то же самое время, как только мы поймем, что факт непринадлежности к нашему виду недостаточен, что есть всегда неправильным убить любое создание, мы можем прийти к пересмотру нашей политики сохранения человеческих жизней любой ценой, даже когда нет никакой перспективы жизни без ужасной боли.

Из этого следует, что уход от спесиецизма не подразумевает, что все жизни имеют равную ценность. В то время как самосознание, интеллект, способность завязывать отношения с другими и так далее, не относится к вопросу причинения боли, так как боль - это боль, безотносительно других качеств, вне способности чувствовать боль, создание может иметь их. Жизнь, наделенная способностями планировать будущее сложными действиями и т.д., является более ценной, чем жизнь, лишенная этого. Чтобы увидеть различие между проблемами причинения боли и лишения жизни, посмотрите на себя в пределах собственной разновидности. Если бы мы были должны выбирать между спасением жизни нормальных людей и инвалидов, мы, вероятно, спасали бы нормальных людей; но если бы мы должны были бы выбрать между предотвращением боли у нормального человека или инвалида, то здесь уже не столь ясно, кого выбирать. То же самое применимо по отношению к другим видам. Сильная боль сама по себе не касается других качеств созданий, которые чувствуют боль; на значение жизни воздействуют другие характеристики.

Обычно это будет подразумевать, что если мы должны выбрать между жизнью человека и жизнью животного, мы стремимся спасать человека. Но могут быть экстренные случаи, когда будет наоборот, потому что рассматриваемый человек не имеет признаков нормального человека. Так что это представление - не спесиецизм, хотя может им казаться на первый взгляд. Предпочтение в обычных случаях спасать человеческую жизнь, а не жизнь животного, когда необходимо сделать выбор, основано на признаках, которыми обладают нормальные люди, а не на простом факте, что они являются членами нашей собственной разновидности. Потому что когда мы рассматриваем членов нашей собственной разновидности, которые испытывают недостаток характеристик нормальных людей, мы больше не можем говорить, что их жизни должны всегда быть предпочтены жизням животных. На вопрос о том, когда нельзя убить животное, пока нельзя дать определенный ответ. Пока мы помним, что мы должны уважать жизнь животных, как мы уважаем жизнь людей подобного умственного уровня, мы не уйдем далеко от истины.

Читатель, возможно, уже думал о некоторых возражениях на положения, изложенные в этой главе. Что, например, я предлагаю делать с животными, которые могут приность вред людям? Должны ли мы пробовать предохранить животных от уничтожения друг друга? Как мы знаем, растения не могут чувствовать боль, а если они могут, мы что, должны голодать? Чтобы избегать прерывать течение главной мысли, я хочу обсуждать эти и другие возражения далее в книге.

Темы, обсужденные в следующих главах, различны. Во-первых, они относятся к уничтожению не просто немногих сотен животных, но к десяткам миллионов животных, а в другом случае, буквально миллиардов животных каждый год. Во-вторых, мы не можем притворяться, что не имеем к ним никакого отношения. Одна из них - экспериментирование на животных, поддерживается правительством, которое мы избираем и, в значительной степени, содержим выплатой налогов. Другая - выращивание животных для пищи, возможна только потому, что большинство людей покупает и ест результаты этой практики. Именно поэтому я хотел обсудить эти специфические формы спесиецизма. Они - главные. Они порождают большое количество страдания большого количества животных из-за действий человека. Чтобы спасти их, мы должны заменить наше правительство, мы должны изменить наши собственные жизни, вплоть до изменения нашего питания. Если это будет осознано и официально отброшено, как формы спесиецизма, устранение других направлений спесиецизма не заставит ждать себя слишком долго.

Исследования над животными как способ их мучений

В июле 1973 года конгрессмен Лес Аспин из Висконсина узнал через рекламу в одной газете, что Воздушные Силы Соединенных Штатов планировали купить 200 щенков гончей с перевязанными голосовыми связками, чтобы предотвратить нормальный лай, для испытания ядовитых газов. Немного позже стало известно, что армия также планировала использовать на сей раз 400 гончих в подобных испытаниях. Аспин начал энергично протестовать, и был поддержан общественностью. Письма возмущенных людей возымели свое действие. Правительство получило самое большое количество писем в связи с этими гончими, чем с чем либо другим, и результатом стала отставка Трумэном генерала МакАртура. Почты было даже больше, чем в случае бомбежек Северного Вьетнама и Камбоджи. После этого Министерство Обороны сообщило, что отменило свое решение и изучает возможность замены гончих другими подопытными животными.

Все это было довольно любопытно. Любопытно потому, что общественное негодование по поводу этого эксперимента показало незнание того, что подобные эксперименты совершаются повсеместно армией, учеными, университетами и коммерческими предприятиями. Действительно, такие эксперименты проводились так, что много животных страдало и умирало, и не было уверенности, что это страдание и смерть спасли бы человеческую жизнь; но то же самое можно сказать о десятках тысяч других экспериментов, совершаемых в Соединенных Штатах каждый год.

В Фонде Лавласа в Альбукерке, штат Нью-Мексико, экспериментаторы вынудили 64 гончих вдыхать радиоактивный стронций для реализации программы изучения распада, которая началась в 1961 году и была оплачена Комиссией по ядерной энергии США. В течение этого эксперимента двадцать пять собак в конце концов умерли. Один из смертных случаев произошел от эпилептического приступа, другой - от кровоизлияния в мозг. Другие собаки перед смертью стали лихорадочными и анемичными, потеряли желания, имели кровоизлияния и кровавый понос. Экспериментаторы в своем отчете сравнивали свои результаты с результатами других экспериментаторов в Университете штата Юта и в национальной лаборатории штата Иллинойс, где гончим был введен стронций 90. Они заключили, что различные эксперименты привели к подобным результатам и что доза стронция 90 вела к "быстрой смерти" у 50% гончих, а разница в количестве происходит оттого, что одни собаки вдыхали, а другим - вкололи стронций!

В медицинском университете Рочестера группа экспериментаторов поместила пятьдесят гончих в деревянный отсек, освещенный рентгеновскими лучами. Двадцать одна собака умерла между девятым и тридцать девятым днем после облучения. Экспериментаторы определили дозу, в которой 50% животных умрет с "95 процентной вероятностью". Облученные собаки рвали, поносили и потеряли желания. Позже у них открылись кровотечения. В своем сообщении эти экспериментаторы суммировали девять других экспериментов, в которых более чем 700 гончих и других собак были облучены рентгеновскими лучами, и они определили, что признаки, проявившиеся в результате этих экспериментов были "типичными для собак".

Экспериментаторы, работающие для Американской комиссии пищи и лекарственных средств, давали тридцати гончим и тридцати свиньям большие количества метоксихлора (пестицида) в их пищу, семь дней в неделю в течение шести месяцев, "чтобы доказать, что он повреждает ткани". В течение восьми недель одиннадцать собак проявили признаки "паталогического поведения", выражавшегося в нервозности, слюнотечении, судоргах и конвульсиях. Собаки в конвульсиях вдыхали быстрее в 200 раз, прежде чем недостаток кислорода убивал их. Затем собаки становились нескоординированными, слепли и "любое воздействие типа разбрызгивания воды или прикосновения к ним порождало следующую конвульсию". После того, как эксперименты были продолжены на дополнительных двадцати гончих, экспериментаторы заключили, что массивные суточные дозы метоксихлора по разному действуют на собак и свиней.

Этих трех примеров должно быть достаточно, чтобы показать, что эксперименты на гончих в армии не были никоим образом исключительными. Обратите внимание, что все эти эксперименты, согласно собственным сообщениям экспериментаторов, заставляли животных сильно страдать перед смертью. Не было предпринято ни малейших попыток облегчить их страдания. Радиация или яд медленно убивали животных. Надо заметить, что эти эксперименты - лишь часть серии подобных опытов, повторенных только с незначительными изменениями во все стране. Примечательно наконец, что эти эксперименты не спасают человеческие жизни. Мы уже знали, что стронций 90 опасен еще до смерти гончих, и экспериментаторы, которые травили собак и свиней метоксихлором, знали раньше, что такие большие количества, которыми они кормили животных (такое количество никогда не потребит человек), могут привести к смерти. В любом случае они получили разные результаты у собак и свиней, что дает ясно понять, что невозможно достигнуть любых устойчивых заключений относительно результатов для людей с помощью испытаний на других видах. То же самое говорят и экспериментаторы с радиоактивными веществами, и их результаты не имеют никакого отношения к людям.

И при этом мы не должны ограничиваться собаками. Люди заботятся о собаках, потому что они - домашние животные, но другие животные столь же способны к страданию, как и собаки. Собаки - только один вид животных, который используется в экспериментах. В Англии сентиментальное отношение к собакам и котам привело к появлению закона, регулирующего эксперименты на животных, который требует, чтобы экспериментатор получил разрешение для совершения экспериментов на неанестезированных собаках и котах; обезьяны, однако, не получают такой защиты, не говоря уже, конечно, об обычной лабораторной крысе. Мало людей чувствуют симпатию к крысам. Все же лабораторная крыса - интеллектуальное, кроткое животное, и нет сомнений, что крысы способны страдать и страдают от бесчисленных болезненных экспериментов, совершаемых на них.

Практика экспериментирования на животных, которая существует сегодня во всем мире, является проявлением спесиецизма. Эксперименты совершаются на животных, которым причиняется боль без самой отдаленной перспективы существенных выгод для людей или для любых других животных. Это не единичные случаи, но часть промышленного процесса. В Англии, где от экспериментаторов требуется информировать о количестве совершаемых экспериментов, официальные данные сообщают о пяти миллионах экспериментов на животных, совершаемых ежегодно. В Соединенных Штатах нет такой информации. По просьбе Комитета защиты животных США, с 1970 года Министерство сельского хозяйства издает бюллетень, где сообщается о количестве животных, используемых в экспериментах различного уровня. Он не упоминает крыс, мышей, птиц, рептилий, насекомых или домашних животных, используемых для экспериментальных целей; он не включает животных, используемых в школах и других учебных заведениях, и не включает эксперименты, совершаемые по контрактам федерального правительства. Согласно этому очень неполному сообщению, следующие животные использовались в экспериментировании в 1973 году: собаки - 195157, коты - 66195, приматы - 42298, кролики - 447570, хомяки - 454986, гвинейские свиньи - 408970, дикие животные (виды не указаны) - 38169; общее количество 1653385.

Никто реально не знает, сколько животных всех видов используется в Соединенных Штатах. Представитель Министерства сельского хозяйства США заявил, что число крыс и мышей, используемых ежегодно в исследовательских целях, равняется 40 миллионам. В отчете перед комиссиями Конгресса в 1966 году лаборатория исследований экспериментов над животными сообщила, что количество мышей, крыс, гвинейских свиней, хомяков и кроликов, используемых в экспериментальных целях в 1965 году, достигало 60-ти миллионов, их количество возросло до 97 миллионов в 1970 году. Они указали число собак и котов, используемых в 1965 году, в пределах от 50000 до 2 миллиона. В 1971 году отчет Университета сельского хозяйства и исследований окружающей среды обнародовал следующее количество животных, используемых каждый год в американских лабораториях: 85000 приматов, 500000 собак, 200000 котов, 700000 кроликов, 46000 свиней, 23000 овец, 1,7 млн. птиц, 45 миллионов грызунов, 15-20 миллионов насекомых и 200000 черепах, змей, ящериц; общее количество составило более чем 63 миллиона животных.

Эти цифры меньше, чем данные лаборатории исследований экспериментов над животными от 1965 года, и намного ниже, чем планировалось на 1970 год. Эти проекты были, очевидно, связаны с промышленным ростом последних лет. Принимая во внимание, что данные Университета Рутгера правильны и не преувеличены, становится понятным, что это лишь верхушка айсберга. Из всего этого огромного количества лишь некоторые эксперименты проводятся в медицинских целях. Большое количество животных используется на факультетах Институтов лесоводства и психологии, но намного больше используется для коммерческих целей, для испытания новой косметики, шампуней, пищи, красителей и других несущественных предметов. Совершающие эксперименты люди не отрицают, что животные страдают. Но они не используют этот аргумент, потому что должны тогда подчеркнуть подобие между людьми и другими животными, чтобы требовать, чтобы этот эксперимент мог иметь некоторую уместность для человеческих целей. Исследователь, который вынуждает крыс выбирать между голодом и электрошоком, знает, что крыса имеет нервную систему, очень похожую на нервную систему человека и, возможно, чувствует электрошок также, как и он.

В течение долгого времени существовала оппозиция экспериментированию на животных. Эта оппозиция кое-чего добилась, но экспериментаторы, поддерживаемые коммерческими фирмами, которых интересует прибыль, продолжали снабжать их лабораторными животными и оборудованием, убеждая законодателей и общественность, что это служит на пользу людям. Не нужно быть оппозиционно настроенным к тому, что происходит теперь, чтобы понять, что эти эксперименты косвенно калечат и людей. Мы должны сказать, что такие эксперименты надо остановить немедленно, и методы исследований, убивающие животных, должны быть изменены как можно скорее.

Чтобы понять, почему эти изменения настолько важны, мы должны знать кое-что о экспериментах, проводимых сейчас и о совершенных на протяжении прошлых шестидесяти или семидесяти лет. Тогда мы будем способны оценить требования защитников животных. Чтение описаний этих экспериментов - неприятный опыт, но мы обязаны рассказать, что творится в обществе, тем более, что мы оплачиваем посредством налогов большинство этих исследований. Если животные должны пройти через эксперименты, самое малое, что мы можем делать, это читать их описания. Именно поэтому я не пытался осслаблять или пропускать некоторые нюансы. В то же самое время я не пробовал ухудшить реальность. Приведенная информация полностью взята непосредственно из отчетов экспериментаторов, опубликованных ими в научных журналах, посредством которых экспериментаторы поддерживают связь друг с другом.

Этот источник, несомненно, более благоприятно относится к экспериментаторам. Имеются две причины этого. Первое - экспериментаторы не будут подчеркивать страдания, которые они причинили, если этого можно не делать в сообщении результатов эксперимента. Поэтому о многих страданих не говорится в журналах. Например, когда происходят неизбежные несчастные случаи при воздействии электрошоком, или когда животные приходят в сознание во время операции из-за плохо сделанной анестезии, экспериментатор не будет описывать эти "незначительные" детали. Вторая причина: научные журналы - это источник, благоприятно относящийся к экспериментаторам, и он включает в себя только те эксперименты, которые экспериментаторы и редакторы журналов считают существенными. Британская правительственная комиссия, которая исследовала эксперименты на животных, обнаружила, что только приблизительно четверть совершаемых экспериментов записывалась на пленку, поэтому нет причин не верить, что о большом количестве экспериментов, например, проводящихся в Соединенных Штатах, мы просто не знаем.

Поэтому, имейте ввиду, что они взяты из источников, благоприятных экспериментаторам, поэтому они абсолютно не учитывают фактор страдания животных во время этих экспериментов, и даже если страдания имели место, о них не сообщают широкой общественности. И последнее. Отчеты об экспериментах в журналах не приводят имен экспериментаторов. Я считаю, что это необходимо делать, чтобы подобные поступки не оставались безнаказанными. Человеческая жестокость должны быть наказана, чтобы научить кое-чему окружающих. Подобные эксперименты не только говорят о садизме их исполнителей, но и о господствующем в науке и обществе спесиецизме, который игнорирует интересы животных.

Множество экспериментов производится в психологических исследованиях. Для развития этих идей многочисленные животные калечатся, расчленяются, усыпляются и умертвляются самыми изощренными способами. Международный журнал "Психологические исследования" приводит 700 случаев подобных опытов ежегодно. О многих экспериментах просто не пишется. В общем, около 500000 животных задействовано в психологических исследованиях. Во всех экспериментах животные подвергаются различным формам насилия. Насилие при помощи электрического тока является особенно жестоким. Вот как описывается один из случаев этого.

Эрлинг Боэ из Пенсильванского университета проводил исследования пищеварительного тракта. Он проводил их с помощью специального аппарата. Жим рычагов заставлял электрический ток течь по металлическому дну каркаса аппарата и отсеков, в которых находились крысы. Были испытаны различные уровни тока, в том числе и переменный. Боэ открыл, что переменный ток был почти столь же эффективен в подавлении привычного поведения, как и самый высокий уровень наказания - 110 вольт.

В другом случае Баддиа, Джилберсон и Харш из Государственного университета исследований природы штата Огайо испытывали реакцию крыс на электрошок. Они использовали в эксперименте десять крыс. Электрический ток был снова подведен к лапам крыс по дну коробки, гле они находились. Экспериментальные сеансы длились по шесть часов, длинный и частый удар был "всегда неизбежен". Крысы могли нажимать любой из двух рычагов в испытательной камере, чтобы получить предупреждение об ударе. Экспериментаторы заключили, что крысы предпочли быть предупрежденными об ударе, даже когда предупредительный сигнал вел к более длинному и более сильному удару.

Неудивительно, что животные более чувствительны к ударам, особенно на некоторых частях тела. Это и решили проверить Рай и Баррет, проводившие психологические исследования в Центральном госпитале для ветеранов в Питсбурге, где воздействию электрошоком были подвергнуты 1042 мыши. Удары вызывали конвульсии, когда электроды были приложены к глазам животных или с помощью зажимов к их ушам. Они сообщили, что, к сожалению, некоторые из мышей, которые "успешно прошли первый день испытаний, на второй день умерли".

Понятно, что эти исследования можно было провести без применения электрического тока. Но тем не менее, подобные исследования продолжаются. Перрин Коэн из Университета штата Пенсильвания подвесил шесть собак в гамаках и привязал к их ногам электроды. Их головы были зажаты между двумя панелями. Если собака понимала, что происходит, то она не двигалась, иначе получала удар током. Три собаки подвергались ударом протяженностью от двух до семи секунд, если они не понимали как себя вести, чтобы не провоцировать эти удары. Каждой собаке в гамаке давалось от двадцати шести ло сорока шести сеансов, каждый сеанс состоял из восьмидесяти "испытаний" или ударов. Коэн сообщил, что собаки, которые не могли двигаться в своих гамаках, лаяли или дергали головой, когда применялся ток. Он обнаружил, если удары наносились не часто, собаки могли ориентироваться в ситуации и избегать ударов, но постепенное увеличение интенсивности ударов приводило их к потере контроля над происходящим. Подобных ужасных примеров можно привести сотни тысяч.

Заключение

Пока не будут сделаны эффективные изменения в национальной политике, жители больших городов могут работать на более локальном уровне, собирая сведения о происходящем в окружающей их сельской местности и проявляя вполне возможный интерес к наличию подопытных животных в университетах и комерческих лабораториях в зонах их собственного проживания. Студенты могут отказываться проводить эксперименты на животных, требуя ознакомления с полной программой проведения опыта. Студенческие организации и организации по защите благополучия животных должны изучать академические журналы, выявляя случаи проведения болевых экспериментов на животных. Они должны затем организовывать акции протеста против тех факультетов и отделений университетов, где имеет место практика жестокого отношения к животным. Должно также оказываться давление на университеты в части ограничения или прекращения действия денежных фондов, используемых для подобных экспериментов, если университеты продолжают скрывать такую работу от общественности. В тех случаях, когда университеты зависят от общественного одобрения в получении таких фондов или иной финансовой поддержки, такие методы борьбы могут быть особенно эффективными.

Без сомнения, должны быть организованы "крики возмущения" с требованиями пересмотра понятия о "свободе научного исследования", так как если столько заботы проявляется для ограничения предсмертных мучений у людей, в том числе пострадавших при научных исследованиях, то почему такой свободы в своих стремлениях не должны иметь те, кто хочет спасти от боли животных? Это важно особенно в случаях, когда в исследования вовлекаются общественные фонды, то будет вполне правомерным обладать свободой на использование этих фондов в целях ограничения болевых экспериментов.

Можно применять также иную политическую тактику. Во времена американской войны во Вьетнаме, противники войны прибегали к задержке выплаты части налогов, целевым назначением направлявшихся на ведение войны, широко провозглашая при этом свой протест против войны. Правда, такая тактика может быть использована лишь в экстремальных ситуациях. Разумеется, в экспериментах на животных используется лишь крошечная часть от размеров фондов, уходящих на войну во Вьетнаме, хотя мы так и не имеем доступной картины, как протекают эксперименты на животных. Маркировочные коды и данные по расходам скрыты от глаз общественности. По слухам, в общем на подобную исследовательскую работу расходуется до 1% от собранных налогов.

В целом реформ в этой сфере можно добиться путем организации широких акций - показ общественности того, что происходит за закрытыми дверями лабораторий, и протесты против этого, направление писем своим представителям в законодательных органах, влияющих на выделение фондов, публикации о кандидатах в выборные органы накануне их избирательной кампании и ряд других акций. Но все-таки эта проблема - лишь часть большой проблемы относительно спесиецизма (внутреннего ощущения превосходства человека над всем живущим на земле) и маловероятно, что удастся устранить спесиецизм, пока он сам себя не изживет. Конечно, наступит такое время, когда дети наших детей, читая о том, что творилось в научных лабораториях ХХ столетия, будут ощущать то же самое чувство ужаса и даже недоверия к написанному, как и мы сегодня чувствуем это, когда узнаем о зверствах на римских гладиаторских аренах или читаем о рабском труде в ХVIII-ХIХ столетиях.

Ад животноводческих ферм или что происходило с вашим обедом, когда он был еще животным

У большинства людей, особенно жителей современных городов и пригородных районов, основные формы контактов с животными нечеловеческой природы происходят в часы приема пищи и они, эти контакты, очень просты - мы их поедаем. В этом простом факте находится ключ к объяснению нашей позиции по отношению к животным и также ключ, с помощью которого каждый из нас может вносить изменения в эти позиции. Использование выращенных нами животных и жестокое обращение с ними выходит далеко за пределы только их пищевого использования; это и стрижка шерсти и десятки других видов использования, сопровождаемого, как правило, недопустимо плохим обращением с ними. Сотни миллионов голов крупного рогатого скота, свиней и овец ежегодно разводятся и идут под нож только в одних Соединенных Штатах, а с учетом домашней птицы эти цифры достигают ошеломляющих значений в 3 миллиарда (это означает, что почти 5000 особей птицы - преимущественно цыплят, будет зарезано за время, нужное, чтобы прочесть эту страницу). Здесь, на нашем обеденном столе и в соседнем супермаркете или в лавке мясника, мы становимся участниками самой безудержной эксплуатации других видов, какая только может существовать.

В большинстве случаев мы не хотим ничего знать ни о каких жестокостях по отношению к живым творениям природы, если они находятся позади нашего непосредственного интереса к пище, которую мы едим. Наша закупка продовольствия - это, по сути, лишь кульминация длительного процесса, в котором нам предлагается лишь конечный, искусно оформленный продукт, а все предшествующее ему деликатно скрывается от наших глаз. Мы, собственно говоря, покупаем себе мясо и битую птицу в аккуратных, чистых пластиковых пакетах. Если наши покупки и кровоточат, то едва-едва. Такой ярко оформленный охлажденный пакет не дает никаких причин для ассоциации с живущими, дышащими, ходящими, страдающими животными. Какими только словесными ухищрениями мы не пользуемся, чтобы замаскировать ужас того, что мы делаем. В самом деле, ведь мы едим говядину, а не быков, кастрированных телят или коров, едим свинину, а не свиней, хотя нам иногда кажется бывает легче взглянуть правде в лицо и откровенно назвать наше блюдо "бараньей ногой". Собственно говоря, выражение "мясо" само по себе способно вводить в заблуждение. В своем первоначальном значении оно означает твердую пищу не обязательно из тканей тела животного. Примеры этой давней привычки еще остались в таких выражениях, как "мясо орехов", "мясистые плоды" и др., которые, на первый взгляд, подразумевают заменителей "животного мяса", но практически с таким же успехом имеют право именовать "мясом" множество других продуктов. Просто широко используя понятие "мясо", мы избегает честно признать факт, что едим мягкие мышечные ткани тел животных.

Но эти словесные различия - только видимая часть более глубокого игнорирования истоков происхождения нашей пищи. Давайте рассмотрим представления, возникающие в нашем сознании при слове "ферма". Конечно мы мысленно видим дом с конюшней и коровником, стаей кур под надзором крикливых петухов, бодро сражающихся вокруг скотного двора, видим стадо коров, мерно шагающих с пастбища на дойку, еще возможно есть свинья, роющаяся вокруг плодового сада с выводком визжащих поросят, возбужденно резвящихся вокруг своей мамаши.

Очень мало ферм отвечает такой идиллистической картине и описанным нами сценам в традиционных представлениях, в которые нам так хочется поверить. И все таки мы еще считаем ферму приятным местом со сравнительно мало нарушенной природой, далеко удаленным от нашей собственной жизни в промышленном центре, постоянно проходящем в суетной погоне за заработком. Среди тех немногих, кто так думает о жизни животных на животноводческой ферме, мало знающих современные методы выращивания животных. Ряд людей будет удивлен, что животных режут не лишенным боли способом, а те, кому доводилось следовать на автомобиле за платформой с животными, должен знать, что транспортируют животных в очень стесненных и тяжелых условиях. Есть и не сомневающиеся в том, что животных забивают более, чем быстро, как и транспортируют в приемлемых условиях. А в рассуждениях теоретиков справедливости власти человека над всем живым можно прочесть, что беззаботная жизнь на животноводческом комплексе - без трудностей и невзгод, которые приходится терпеть их собратьям, обитающим в дикой природе, где они вынуждены вести непрерывную борьбу за существование - это просто благо.

Такие удобные для восприятия проявления комфорта и идиллистического счастья - картины, уходящие разве что ко временам 200-300-летней давности, сегодня лишь в небольшой мере можно распространить на отношения, существующие на предприятиях современного животноводческого производства. Прежде всего отметим, что нынешнее сельскохозяйственное производство давно уже не контролируется простым сельским населением. Современная интенсивная животноводческая ферма - это объект бизнеса. И большого бизнеса. В последние 30 лет вхождение крупных корпораций в мирную тишину природы деревенского ландшафта и объединение методов производства сельской продукции с современными техническими достижениями преобразовали размеренное сельскохозяйственное производство в понятие "агробизнес". Этот процесс начался, когда крупные компании в погоне за прибылями захватили в свои руки контроль над производством мяса битой птицы, что раньше было уделом рук каждой жены фермера. Сегодня 20 крупных корпораций контролируют всю номенклатуру по продукции из битой птицы в Соединенных Штатах Америки. В сфере производства товарного яйца работают такие птицефабрики, каждая из которых содержит миллион или более кур-несушек. Остающиеся более мелкие производители вынуждены или перенимать методы работы гигантов, или уходить прочь из бизнеса. Компании, пришедшие в агробизнес из других сфер, стремятся овладеть сельскохозяйственным производством, причем в крупных масштабах, чтобы легче справляться с налоговым прессом и для того, чтобы разнообразить формы прибыли. Например, на производстве мяса индеек сейчас специализируется кампания "Wreyhound Corporation", а ветчина, которую вы могли недавно есть, поступила от фирмы "ITT", а ваше жаркое от "Gonn Hancock Mutral", а дюжина компаний по масличному производству, что вложили средства в откормочный бизнес крупного рогатого скота, строят промышленные загоны для откорма, содержащие каждый по 100000 и более голов крупного рогатого скота.

Для крупных корпораций или для тех, кто стоит перед выбором, или конкурировать с ними, или оставить эту сферу, нет места для сентиментальности или поиска гармонии между растениями, животными и природой. Современное сельскохозяйственное промышленное животноводство - это жестокое состязание методов и приемов, которые придумали те, кто стремится уменьшить издержки и увеличить прибыли. Поэтому былые сельскохозяйственные предприятия превратились сейчас в сельскохозяйственные фабрики и животным в них отведена роль машинных агрегатов по превращению малоценных кормов в высокоценное мясо и любые нововведения здесь имеют своей целью удешевление "коэффициента воспроизводства", подверженного колебаниям в ту или иную сторону. Большинство из разделов и параграфов моей книги - просто описание этих методов и того, что они означают для животных, к которым они применяются. Я покажу, что подвергаясь таким методам, большинство животных влачит несчастное существование от дня своего рождения и до дня гибели от забоя на мясо. И снова же хочу заявить, что не стою на той точке зрения, что люди (работники этой индустрии), осуществляющие эти мучительные вещи с животными, это обязательно жестокие и свирепые люди. В позициях потребителей и производителей нет фундаментальной разницы. Методы промышленного разведения животных, которые я описываю, это просто продление логической линии и практическое применение позиций и предрассудков, которые обсуждаются повсюду в этой книге. И если уж мы отводим место нечеловеческим животным как вещам для удовлетворения наших потребностей и наших желаний, то результат такого подхода нетрудно предсказать.

Существуют три различные пути, по которым сельскохозяйственным животным могут быть причинены страдания, а именно, при забое, при перевозках и вообще в процессе выращивания. Хотя мы рассматриваем все три из них, чтобы получить законченную картину, что же происходило с нашим обедом, когда он был еще животным, я сосредоточусь на процессе выращивания по тем причинам, что страдания, причиняемые современными методами разведения животных, являются самыми продолжительными для животных и в то же время, это именно тот аспект промышленного животноводства, о котором среднему потребителю мало что известно.

Как следует из предыдущих частей этой книги, для того, чтобы сделать мое описание объективным настолько, насколько это возможно, я не должен базировать его ни на выводах моих собственных наблюдений, относительно условий на фермах, ни доверять и полагаться на другие источники, особенно симпатизирующие благополучию животных. Смогу ли я сделать это - значит я смогу взять на себя ответственность за выборочное описание условий, основываясь на посещении нескольких не самых плохих ферм. Но чтобы избежать даже такого субъективизма, я буду брать материалы из источников, которые, как можно это ожидать, пользуются уважением в животноводческой индустрии, а именно из журналов и профессиональных сборников самой сельскохозяйственной индустрии.

Естественно, что статьи, имеющие критическое направление и обличающие страдания животных, в подобных журналах найти невозможно, и фактически такие журналы сами по себе для проблемы страданий животных интереса не представляют. Однако фермеры (хотя бы косвенно) на эту сферу выходят, избегая бессмысленной жестокости по соображениям возможной потери прибыли из-за снижения веса, иммунности, общего состояния товарного стада и т.д. Все это побуждает фермеров проявлять осторожность и подвергать их животных меньшим нагрузкам, когда их ведут на бойню; к тому же синяки и кровоподтеки на туше снижают прибыль. Но идея о том, что мы должны избегать содержания животных в неудобных условиях просто потому, что это плохо само по себе, не рассматривалась. Рут Гаррисон - автор разоблачительного труда об интенсивных методах животноводства в Британии, озаглавленного "Животные-машины" приходит к выводу, что "жестокость приходит туда, где прибыли падают".

Первым животным, которому суждено было переселиться из относительно близких к природе условий традиционных патриархальных ферм и в полной мере познать стрессовый удар современного интенсивного птицеводства был цыпленок. Беды цыплят и кур начались оттого, что человек использовал их по двум направлениям - из-за мяса и из-за яиц. Сегодня имеется стандартный набор технического оборудования для получения обоих этих продуктов.

Энтузиасты агробизнеса рассматривают подъем птицеводческой индустрии как один из величайших успехов во всей истории сельскохозяйственного производства. Еще после Второй мировой войны куры к столу были относительно редким блюдом. Они пришли главным образом из маленьких независимых фермерских хозяйств, или как лишняя продукция мужского пола (петушки) из хозяйств, специализирующихся на курах-несушках. Сегодня "бройлеры", или столовые мясные цыплята, как их зовут сейчас, производятся буквально миллионами на высокоавтоматизированных заводах - птицеводческих фабриках, причем, крупные корпорации владеют или контролируют 98% всего производства бройлеров в США. Дюжина таких корпораций ведет около 40% всего сельскохозяйственного производства, производя более трех миллиардов птиц, которые ежегодно выращиваются и забиваются. Некоторые из таких компаний по производству кормов поначалу продавали корма на фермы, а потом постепенно и последовательно в несколько этапов полновластно вошли в сельскохозяйственный бизнес. Другие, такие как "Textron" и ряд других ей подобных в общем весьма далеки от сельского хозяйства и производят самую разнообразную продукцию - от карандашей до вертолетов и в животноводство пришли исключительно как в объект бизнеса, просто усмотрев здесь выгодное вложение средств.

Решительным шагом в деле перемещения масс кур из просторного фермерского птичьего двора к промышленным конвейерам производства цыплят стал метод выращивания их в полностью закрытом помещении. Сегодня ежедневно от 10000 до 50000 и даже более только что вылупившихся цыплят доставляется из инкубаторов и помещается непосредственно в длинные, лишенные окон ангары - "шеды", обычно прямо на полу, хотя некоторые производители используют для этого ярусы, огражденные сеткой, чтобы получить больший выход птицы с единицы площади. Внутри шеда каждый аспект жизненной среды птиц контролируется таким образом, чтобы достичь как можно более быстрого роста цыплят при меньшей затрате корма. Пища и вода подаются автоматически из бункеров, размещенных сверху. Освещение ангарного помещения приспособлено к среде обитания цыплят в соответствии с рекомендациями научных консультантов. Например, свет в первые 1-2 недели жизни цыплят подается по 24 часа в сутки, чтобы способствовать их быстрому росту. Затем освещение постепенно ослабляется и сводится к подаче его через каждые два часа, чередуя тьму со светом, создавая цыплятам "искусственную ночь", что стимулирует их интерес к питанию после наступления следующих друг за другом "рассветов". Так проходит шесть недель жизни цыплят, к этому возрасту они вырастают настолько, что им становится невыносимо тесно на площади, расчитанной под максимальный выход товарного мяса. Освещение в этот период подается очень ослабленно в течение всех суток. Цель этого - уменьшить активность птиц и ощущение невероятной тесноты.

К исходу 8-ой или 9-ой недели жизни бройлеров на каждого из них уже может приходится меньше, чем половина квадратного фута жизненного пространства или, иначе говоря, это площадь сложенного вчетверо листка бумаги, на котором стоит птица весом в три с половиной фунта. Пребывание в таких условиях со стрессом от тесноты и отсутствие удовлетворения потребности какой-либо прогулки способствует возникновению у птиц энергетического потенциала и его выбросу в виде драк между ними и расклева друг друга вплоть до смертельного исхода и поедания друг друга. Слабое освещение снижает до некоторой степени моторику и активность бройлеров, а последние дни своей жизни они практически доживают почти в полной темноте.

Заклевывание друг друга и каннибализм на языке предпринимателей, занимающихся выращиванием бройлеров называется "vices" пороком. Однако, этот порок не естественный, а результат стрессов и тесноты, которым современные бройлермены подвергают своих птиц. Надо также отметить, что куры вообще принадлежат к числу животных с высокоразвитым социальным восприятием, и на птичьем дворе они развиваются и живут в удивительно четком иерархическом порядке, иногда называемом "порядком удара клювом". Каждая птица во внешне однородной массе придерживается и соблюдает (возле кормушки или где бы то ни было) определенную линию поведения, отражающую превосходство одних птиц над другими, стоящими ниже. При этом поначалу в общности особей создается ряд конфликтных ситуаций, пока складывается твердо установленный порядок. Как правило, решающим фактором здесь выступает сила чаще, чем телесные контакты, достаточная, чтобы расставить особей по своим местам. Прославленный Конрад Лоренц - знаменитая фигура в области изучения манеры поведения животных, писал о тех днях, когда кур на птичьих дворах было меньше, чем сегодня: "Как животные могут узнавать друг друга среди множества других? А они, безусловно, способны делать это. Каждый фермер, имеющий дело с птицей, знает, что существует весьма четко определенный порядок, по которому каждая птица боится и подчиняется той, которая по рангу находится выше первой. После нескольких споров и противостояний, при которых птицам не обязательно вступать в драку, каждая птица уже знает, какую из других птиц она должна побаиваться и наоборот, какие из них должны оказывать ей знаки уважения. Не только физическая сила, но также и личное бесстрашие, энергия и даже личная самоуверенность каждой отдельной птицы имеют решающее значение в установлении и сохранении "порядка клюва".

Другие исследования показывают, что в стаде цыплят, достигающем 90 особей, может создаваться и стойко поддерживаться стабильное социальное устройство, при котором каждая птица знает свое место. Но когда 10000 птиц битком набиты вплотную одна к другой и теснятся в одном единственном шеде, это совсем другое дело. Птицы не в состоянии установить социальный порядок и как результат, они часто вступают в драку одна с другой. Совершенно отдельно от неспособности каждой птицы определиться со множеством стискивающих ее птиц, находится факт, что экстремальная теснота и сжатие, возможно, способствуют безудержному росту раздражительности и возбудимости у кур также, как это бывает у людей и других животных. Осведомлены об этом даже животноводческие журналы и они честно предостерегают от такого явления своих читателей: "Взаимное расклевывание цыплятами друг друга и каннибализм легко становятся серьезным пороком среди птиц, содержащихся в условиях интенсивного выращивания, при этом имеет место более низкая продуктивность и последующая потеря прибыли. Птицы все глубже расклевывают гребни рядом стоящих птиц. Установлено, что этим процессам способствует вынужденная сдавленность, страшная духота, непроветриваемость производственных помещений и их перегрев в летнее время".

В последние годы взаиморасклев и каннибализм возрастали до вызывающих опасение размеров и в последующем, без сомнения, эта тенденция сохранится. Для снижения отрицательного влияния этого явления требуются решительные шаги в изменении организации производственного процесса, как по курам-несушкам, так и по получению столовой битой птицы. Самые общие недостатки в организации, которые могут приводить к порокам указанного плана, - это сверхтеснота помещений, плохая вентиляция, недостаток пространства для кормления и нехватка воды, а также сильная инвазия болезнетворных насекомых.

Животные лежат на спинах в перевернутом положении вследствие прободения грыжи, разрывов суставных сочленений, а часто и переломов ног, неистово изгибаясь от боли и ужаса так, что это вызывает судорги и сжатие шеи. Это приводит к забивке ноздрей и задыханию, что лишает резчика кур возможности зарезать животное одним ударом, как это предписывают законы религии. Трудно представить себе более яркий пример, когда массовые ранения животных приводят к извращению духа и буквы религиозного закона.

Те, кто следует законам иудейской или мусульманской религий, могут позволить себе представить, что животные, мясо которых они покупают, не были забиты описанными варварскими методами. Но если они живут в местах с массовым иудейским населением, их отношение может не иметь оснований для такого доверия. Для того, чтобы мясо было признано ортодоксальными раввинами как "кошерное", необходимо иметь уверенность, что животное было забито, пока оно находилось в сознании и чтобы главные кровеносные сосуды были перерезаны. Ряд религиозных ритуалов предлагает перерезку таких сосудов в задней части туши. Однако условия птицефабрик в США с напряженным бизнесом и высокой стоимостью ручного труда приводят к перерезке сосудов в передней части, что технически проще и где они намного крупнее. Тем не менее, некоторые супермаркеты пытаются продать такое мясо, как кошерное, хотя раскладывают его в конце рядов торгового зала без каких-либо указаний на его происхождение. Это означает, что значительное большинство животных было зарезано без предварительного оглушения, что требовалось для получения данного сорта мяса. Так было подсчитано, что только 90% животных, зарезанных в Нью Джерси, чьи резальные дома снабжают Нью-Йорк Сити также, как и свой собственный штат, - режут с соблюдением ритуальных методов. Только часть этого мяса получает ярлык "кошерного", при этом в продаже находится много некошерного мяса, как в Нью-Йорк Сити, так и Нью-Джерси. Немало мяса крупных животных поступает в продажу от животных, перенесших безумный испуг и страшные стрессовые мучения перед смертью. Так, например, коровам надевают на ноги кандалы, а затем поднимают за задние ноги в воздух лебедкой в полном сознании перед тем, как им перерезать горло.

Лозунг о "религиозной свободе" и кампания нападок на тех, кто, якобы, атакует ритуальный забой животных по иудейским принципам, довольно широко практикуется в США, и в Британии, и во многих других странах. На самом же деле ясно и очевидно для любого сострадательного человека, что не надо быть обязательно антисемитски настроенным человеком, чтобы протестовать против того, что делается сегодня с животными от имени ортодоксального иудаизма. И, к счастью, надо отметить, что раздается немало откликов самих евреев, поднимающих свой голос против такой практики. Никакие заявления официальных лиц о религиозной свободе не могут простираться так далеко, чтобы оправдывать причинение боли животным соблюдением религиозных традиций.

Становимся вегетарианцами или как уменьшить одновременно страдания животных и голодание человечества

Теперь, когда мы уже поняли природу спесиецизма и увидели, чем грозят его последствия животным, настало время, чтобы задаться вопросом, что же нам теперь делать? Конечно, имеется множество вещей, которые мы можем и должны делать в связи с этим и простым, и сложным явлением, к осознаванию которого шли мы несколько тысячелетий. Мы должны, например, писать нашим политическим представителям о дискуссии, развернувшейся в этой книге, мы должны проинформировать об этом наших друзей, мы должны привить детям сознание обязанности заботиться обо всех живых существах, и мы должны публично протестовать и оказывать животным помощь везде, где только создается возможность для этого.

Пока мы будем заниматься этими перечисленными вещами, всегда будет оставаться одна вещь исключительной, высшей важности, поддержка и развитие которой определяет значение и содержание всей нашей деятельности в интересах животных. Эта одна вещь есть ни что иное, как то, что мы должны прекратить есть мясо. Многие люди, возражающие против жестокости к животным, разделяют мысль о том, чтобы перейти к вегетарианской диете. Другие с трудом представляют себе исключение из диеты мясных блюд. Наличие такой ситуации привело к тому, что Оливер Гольдшмидт, выдающийся эссеист XIX столетия писал о своеобразной трагедии людей, потерявшихся в своем выборе: "Они жалеют и они поедают объекты своей жалости".

Если уж строго следовать логике, то возможно, что и нет противоречия в обоих наших интересах к животным, - это сочувствие и сострадание к мучительной судьбе и моменты гастрономические. Допустим, что некто возражает против причинения страданий животным, но не протестует против безболезненного их убийства, следовательно, он может питаться теми животными, что были лишены страданий, привольно жили на свободе, и забиты были безболезненным способом. Однако, и практически, и физиологически это невозможно - быть в благородном порыве непричинения страданий живому объекту создания и в то же время продолжать готовить из него обеды. Если уж мы морально готовы отнять жизнь у другого существа просто, чтобы удовлетворить вкусовые ощущения необычном сортом пищи, тогда это существо не более, чем объект, предназначенный для нашего использования. Возможно со временем мы придем к тому, чтобы рассматривать свиней, коров и цыплят, как вещи для наших нужд, независимо от того, каким сильным наше сострадание может быть, если мы находим целесообразным получать некую поддержку от тел этих животных. Тогда возможно ценой, которую мы будем в состоянии заплатить, будет необходимость хоть немного изменить их жизненные условия и тогда маловероятно, что мы будем относиться к этим изменениям слишком критически. Кстати и современные животноводческие фермы - это тоже не что иное, как осуществление в технологическом плане того, что животные предназначены для нашего использования. Оказывается, что привычки нашего питания слишком дороги для нас и их не так легко изменить. А пока что многие из нас испытывают сильный интерес в том, чтобы убедить себя, что наше изменение отношения к другим животным (учитывая, что и мы животные) не потребует от нас прекратить использование их в пищу. Из привычки к мясному питанию еще не следует, что никто не будет задумываться над вопросом о создании таких условий для животных, где страдания при их выращивании были бы исключены. Пока что в практическом понимании этого вопроса представляется невероятным культивирование животных в больших масштабах без причинения им страданий. Даже если не пользоваться столь ужасающими методами интенсивного животноводства, то все равно и традиционное фермерское патриархальное разведение животных включает в себя такие тяжелые моменты как кастрация, отделение матери от приплода, ломка стада у стадных видов, клеймение раскаленным металлом, транспортировка на бойню и, наконец, сам забой. Поэтому трудно представить возможность разведения животных для производства продуктов питания даже на каком-либо из перечисленных нами этапов этой отрасли. Возможно это можно сделать в маломасштабном разведении животных, но тогда мы никогда не сможем накормить мясом современное гигантское городское население, занимаясь неким камерным животноводством. И если это может быть сделано вообще, то мясо животных, и так весьма недешевый продукт, может стать еще дороже, чем сегодня. В целом это показывает, что получение пищевого протеина путем преобразования и накопления его через организмы животных - это дорогостоящий и неэффективный путь. Поэтому мясо животных, выращенное и забитое для его получения без причинения страданий, превратится в изысканный деликатес, доступный только богатым людям. Все это говорит о том, что немедленную постановку вопроса об этичности нашей ежедневной диеты в любом случае пока нельзя считать своевременной. Даже если в теоретическом плане допустить возможность культивирования животных на мясо без причинения им страданий, факт заключается в том, что мясо, доступное для потребителя через мясные лавки и супермаркеты, поступает от животных, которые в процессе своего выращивания испытывали страдания. Поэтому вопрос, который мы себе должны задать, звучит не так: имеем ли мы всегда право есть мясо? А так: вправе ли мы есть именно это мясо? И я думаю, что и те, кто возражает против всякой потребности в убийстве животных, и те, кто возражает только против причинения животным мук и страданий, должны объединиться и дать таким образом на это отрицательный ответ.

Переход к вегетарианству - это не просто символический жест. И это не попытка изолироваться от отвратительных реалий и безобразий мира, спрятавшись под колпак чистоты и праведности, и таким образом снять с себя ответственность за жестокость и кровавую резню, царящие вокруг. Переход к вегетарианству - это, скорее, практический и эффективный шаг, который делают, чтобы покончить как с убийством созданий родственных нам видов, так и с причинением им мучительных пыток. Представим на минуту, что существует только одно из этих ужасных явлений - страдание, которое мы не одобряем, то и тогда вегетарианство заслуживает глубокой благодарности ему. Да и как без вегетарианства мы сможем остановить использование интенсивных методов выращивания животных, которые были описаны в предыдущей главе? До тех пор, пока люди изъявляют готовность покупать продукты интенсивного животноводства, обычные формы протеста и политических акций никогда не приведут к осуществлению коренных реформ. Даже в Британии, отличающейся довольно щадящим отношением к животным, несмотря на широкую полемику, вызванную публикацией Рут Гаррисон "Животные-машины", заставившую правительство назначить группу независимых экспертов (комитет Брэмбелла) по расследованию вопроса и выработке рекомендаций - дело замерло на стадии полумер. И когда комитетский доклад был подан, правительство отказалось от практического использования его рекомендаций. Хотя эти сдержанные рекомендации, как всегда, имели компромиссный характер между позициями комитета по рассмотрению необходимости гарантировать благополучие животных на фермах и подходами в этой связи парламентского комитета. Если уж такова печальная судьба движения за реформы в Британии, то ни на что лучшее нельзя надеяться в Соединенных Штатах, где сильное лобби агробизнеса хозяйничает еще более самовластно.

Тесная связь между представителями агробизнеса и сугубо государственным органом - Министерством сельского хозяйства США просто пугает. Приведем хотя бы два из множества имеющихся примеров: когда Клиффорд Гардин - министр сельского хозяйства США, ушел в отставку в 1970 году, он направился прямиком в одну из крупнейших корпораций агробизнеса, где занял высокий пост, а его правопреемник Ирл Батц до того, как стать министром, был директором в той же корпорации. В результате в США пока что отсутствуют сколь-нибудь угрожающие факторы интересам агробизнеса, в том числе и интересам животноводства, разве что возникнет какая-нибудь бесправная инспекция мяса на доброкачественность. В целом же сегодняшнее сельскохозяйственное лобби в США способно блокировать или отложить самые эффективные законодательные акты, и если даже такой документ пройдет, он не сможет быть эффективно использованным.

Нельзя не сказать в этой связи о малой применимости обычных каналов для протеста и политических акций, которые, как видится, должны быть оставлены. Хотя с другой стороны, они являются необходимой частью всеобщей борьбы за эффективное изменение данной ситуации, в частности, в Британии, где протестующие организации, особенно мелкие, выполняют неоценимую работу, поддерживая остроту данной проблемы. Но сами по себе такие методы явно недостаточны.

Люди, для которых выгода и прибыль заключаются в эксплуатации большого количества животных, не нуждаются в нашем одобрении. Они нуждаются в наших деньгах. Покупая трупы животных, выращенных ними, мы только поддерживаем фабрики-фермы запросом на их продукцию от общества. Предприниматели агробизнеса будут использовать интенсивные методы настолько долго, насколько они будут получать нашу денежную поддержку. При этом они будут иметь необходимые ресурсы для борьбы против политики реформ и будут в состоянии защитить себя от критики, снова разыгрывая карту, что они только обеспечивают общество тем, чего оно хочет.

Следовательно, для каждого из нас необходимо прекратить покупки продукции современных животноводческих ферм, даже если мы не убеждены в том, что аморально есть аккуратно разделанные трупы животных и даже в том случае, если они прожили приятную жизнь, полную удовольствия и умерли без боли легкой смертью.

Как видим, вегетарианство - это одна из форм бойкота. Для большинства вегетарианцев бойкот имеет непрерывный характер. С тех пор, как они порвали с привычкой есть мясо, они не смогут далее одобрять забой животных, чтобы тривиально удовлетворить свои пищевые желания. Надо помнить, что до тех пор, пока мы не бойкотируем мясо, каждый из нас способствует существованию, процветанию и росту животноводческих фабрик и всех других жестокостей, имеющих место при культивировании животных для пищевого использования.

Таким образом, последствия спесиецизма вторгаются направленно в нашу жизнь и все, что мы могли сделать в случае несогласия с ним, это остановиться на персональном словесном выражении сочувствия животным. Теперь мы имеем возможность все-таки СДЕЛАТЬ что-то вместо обычных разговоров и пожеланий политиканов, как это бывает иногда. Конечно, это легче - занять позицию где-то рядом, в стороне от реальных дел, но дело заключается в том, что спесиецисты, подобно расистам, разоблачают свою истиную природу, когда проблема приходит к ним в дом и касается их непосредственно. Конечно, можно и нужно протестовать против боя быков в Испании или избиения детенышей тюленей в Канаде и в то же самое время с чувством выполненного долга продолжать поедать цыплят, которые провели свою жизнь, стиснутые бок о бок в клетках, или телят, еще младенцами отобранных у своих матерей, а вся свобода животных заключается в свободе лежать на стеллажах с вытянутыми и несгибаемыми ногами. Все это подобно тому, как если бы считать, что вся вина апартеида в ЮАР, - это когда ваших соседей просят не продавать их дома чернокожим.

Чтобы сделать бойкот, исходя из аспектов вегетарианства, более эффективным, мы не должны быть чересчур осторожными в нашем отказе питаться мясом. В нашем всеядном и всепоглащающем обществе вегетарианцу всегда может быть задан вопрос о причинах его странной диеты. Это может раздражать и даже привести в стеснительное состояние, но зато это всегда обеспечивает возможность рассказать людям о жестокостях, о которых они никогда не слышали и не подозревали. (Кстати, я сам впервые узнал о существовании ужасающих животноводческих фабрик от вегетарианца, который успел объяснить мне, почему он не ест мяса). Мы должны способствовать присоединению к бойкоту мяса новых людей в возможно больших количествах. А эффективность его мы можем обеспечить только тогда, если сами будем служить примером в этом. Люди иногда пытаются оправдать мясное питание, говоря, что животное уже всегда бывает мертвым, когда они покупают его. Слабость такого аргумента, который я слышал совершенно серьезно много раз, должна быть очевидной, если мы рассматриваем вегетарианство, как одну из форм бойкота. Например, не охваченные профсоюзом рабочие виноградных плантаций и паковальщики на складах в течение виноградного бойкота, инспирированного усилиями Цезаря Чавеса, получили улучшение в зарплате и в условиях труда на виноградниках. Но в этих двух бойкотах есть большая разница. Если работодатель может поднять зарплату низкооплачиваемым рабочим, обрабатывающим землю мотыгой, то никто уже не сможет взять бифштекс или даже кусок сырого мяса и опять сделать его живым животным. В то же время в обоих случаях цель бойкота заключается не в том, чтобы переделать прошлое, а в том, чтобы предотвратить продолжение тех условий, против которых мы возражаем.

Я заострял внимание на элементах бойкота, связанного с вегетарианством так усиленно, чтобы читатель мог спросить, если отказ покупать мясо заведомо не станет всеобщим и эффективность его в многотысячелетнем обществе поедания мяса будет относительной, то есть ли хоть что-нибудь, что может быть доведено до конца и в чем может быть достигнут победный успех в результате перехода к вегетарианству? Отвечая на этот вопрос, надо сказать, что тем, кто сегодня хочет добиться реального успеха, надо чаще идти на смелые и рискованные предприятия, хотя это и не должно быть аргументом против мирного и незлобливого вегетарианства, если кто-то хочет упрекнуть его в этом. Лояльность и овечье миролюбие вегетарианства быстро улетучатся, как только мясные корпорации понесут первые крупные убытки и если среди аболиционистов есть такие, кто хочет войны, им ее предоставят акулы агробизнеса. А пока что наше оружие - убежденность в правоте. Еще не было ни одного большого движения против угнетения и несправедливости, которое существовало бы и было жизнеспособным, когда бы его лидеры не были уверены в успехе и не прилагали к этому усилий. Поэтому и в случае с вегетарианством я верю, что мы сможем достичь многого, по крайней мере, в наших индивидуальных действиях, даже если организация бойкота в больших масштабах не будет иметь успеха. Джордж Бернард Шоу однажды сказал, что его должны были бы провожать в последний путь к могиле многочисленные овцы, коровы, свиньи, цыплята и целые косяки рыб, высказывая тем самым свою благодарность за то, что он уберег их от забоя благодаря своей вегетарианской диете. Хотя мы не можем идентифицировать каких-либо конкретных животных, каким мы принесли благо, перейдя на вегетарианство, мы можем быть уверены, что наша диета оказала сильное влияние на судьбу множества животных, которых выращивали на фабриках-фермах и забивали для пищевого использования. И эта уверенность вполне обоснована, потому что множество животных выращивалось и забивалось в зависимости от прибыльности этого процесса, а, следовательно, от спроса покупателей на этот продукт. Уменьшение спроса снижает цену и снижает прибыль. Снижение прибыли означает меньшее число животных, которые будут выращиваться и будут забиты. Это элементарная экономика и это может быть легко прослежено в сводках животноводческих журналов. Пример этому - прямая зависимость между ценой на битую птицу и количеством занятых цыплятами мест на бройлерных шедах, где птицы буквально под пытками влачат свое жалкое существование. Таким образом, именно вегетарианство - это реальное и весьма мощное основание по сравнению с большинством бойкотов и протестов. Люди, бойкотирующие южно-африканскую продукцию, чтобы ослабить апартеид, не добились бы ничего, если бы бойкот не сопровождался белыми южно-африканцами, дополняющими эту борьбу политическими акциями (хотя эти усилия имело бы смысл сделать при любом их результате). Но вегетарианец знает, что он делает и своими действиями вносит вклад в уменьшение страданий и убийства животных. Так ли это для всех или нет, но он живет видя, как его усилия зажигают искру будущего массового бойкота мяса и конец жестокости на фермах.

В добавление ко всему этому, переход к вегетарианству имеет еще и специальное значение, потому что вегетарианство - это практическое совместное действие, жизнь, посвященная отказу сообща от доверия к абсолютно ложным положениям, защищающим методы работы фабрик-ферм. Иногда говорят, что эти методы необходимы, чтобы прокормить мировой взлет народонаселения. Для того, чтобы привести здесь истинные факты, показать неотразимо убедительные причины в пользу вегетарианства, хотя они существуют независимо от вопроса о благополучии животных, я уделяю им особенное внимание в этой книге. Вот и сейчас я ненадолго отклонюсь от нашей главной темы, обратившись к обсуждению основ мирового производства продовольствия.

В эти минуты миллионы людей во многих частях мира не имеют достаточного количества пищи. Другие миллионы и более людей удовлетворены пищей в количественном отношении, но они не применяют правильную систему питания и большей частью не получают достаточного количества протеина. Поэтому вопрос можно сформулировать так: способно ли увеличение производства продовольствия, получаемого по методам, практикуемым в высокоразвитых странах, помочь решению проблемы голода? Ясно, что каждое животное должно питаться, чтобы достичь размеров и веса, при которых оно рассматривается пригодным для поедания его человеком. Если, например, теленок пасется на бедном неокультуренном пастбище, где растет только одна трава, и не может получать дополнительно кормовые добавки в виде кукурузы или других сельскохозяйственных культур, пригодных для обеспечения съедобной пищей и людей, то здесь теленок обеспечивает ход процесса извлечения из травы пищевых веществ, которые мы не можем экстрагировать экономически выгодным способом. Но если мы возьмем того же самого теленка и поместим его на откорм в стойло или какую-нибудь иную ограниченную систему, картина совершенно изменится. Теленок теперь будет интенсивно откармливаться. Не имеет решающего значения, на пространстве какого размера он и его собратья будут теперь на откормочной диете, но земля, где он пасся, перестанет быть скудным пастбищем, а станет культурным полем с посевами кукурузы, проса, соевых бобов или еще чего-то, чем питается теленок. Большинство потребленной теленком пищи будет использовано для обеспечения прохождения у теленка обычных физиологических процессов для каждодневного поддержания жизни. В ходе откорма пища также потреблялась для построения несъедобных частей тела теленка, например, костей. Только пищевые продукты, оставшиеся после удовлетворения всех этих потребностей, могли быть использованы на создание мясных тканей, которые в конечном итоге будут съедены людьми.

Теперь позволительно спросить, какое же количество протеина в кормах теленка было им использовано и какое количество доступного для человека протеина будет им получено после забоя теленка? Ответ будет достоин удивления. На 21 фунт растительного протеина, потребленного теленком с пищей, будет произведен только один фунт животного протеина, используемого далее людьми. То есть мы возвращаем назад менее 5% того, что вложили в корм скота. Поэтому неудивительно, что Франц Моор Лаппе назвал такую форму ведения хозяйства "фабрикой протеина обратного направления".

Однако, имеется возможность направить процесс иным путем. Предположим, что у нас есть один акр плодородной земли. Мы можем использовать этот акр для выращивания высоко-белковых пищевых растений, таких, как фасоль или бобы, и получения соответствующих пищевых продуктов. Если мы сделаем это, то получим от 300 до 500 фунтов протеина с одного акра. В альтернативном плане мы можем использовать наш акр для выращивания урожая, которым выкормим животных, а затем забьем и съедим их. В таком случае в итоге добьемся получения от 40 до 45 фунтов протеина с нашего акра. Весьма интересно, что хотя многие животные превращают растительный белок в животный более эффективно, чем крупный рогатый скот; свинья, например, нуждается только в восьми фунтах растительного протеина, чтобы произвести один его фунт для людей, это преимущество будет почти потеряно, когда мы рассмотрим, сколько реально протеина мы могли бы получить с акра, потому что крупный рогатый скот может использовать для производства белка такие источники корма, которые являются неудобоваримыми для свиней. Таким образом, более точным подсчетом и оценкой мы приходим к заключению, что растительные продукты питания, полученные с одного акра, почти в 10 раз превосходят мясные с той же площади по содержанию протеина, хотя подсчет и пропорция могут меняться и достигать иногда даже соотношения 20 к 1.

Если вместо забоя животных и поедания мяса мы используем их для обеспечения нас молоком или яйцами, мы значительно улучшим наш результат. Кроме того, животное еще должно потреблять белок для своих собственных потребностей, и фермы производства яиц и молока содержат не более четверти от того протеина, который мог бы быть получен с акра при использовании его под растительные пищевые продукты. Если изображенную нами картину применить к мировой продовольственной ситуации, то она будет выборочно и периодически меняться. В конце 1974 года, когда начала развиваться ситуация голода в Индии и Бангладеш, Лестер Браун из Overseas Development Council подсчитал, что если бы американцы снизили свое потребление мяса только на 10% в течение одного года, это освободило бы по крайней мере 12 млн. тонн зерна для питания им людей, т.е. достаточное количество для пропитания 60 млн. человек. И это было бы более, чем достаточно, чтобы спасти жизни голодающим в Индии и Бангладеш. А фактически, если бы американцы остановили тогда потребление мяса, полученного от зерновых кормов вообще, то сэкономленного зерна было бы достаточно, чтобы прокормить все 600-миллионное население Индии. По другим источникам в 1968 году в США на откорм скота (включая молочных коров) было истрачено 20 млн.тонн протеина, полученного из сырьевых источников, которые могли быть потреблены людьми. А скот, откормленный таким образом, смог обеспечить поступление только 2 млн.тонн протеина. То есть ни много, ни мало, 18 млн.тонн протеина было утрачено в результате этого процесса, что равнозначно 90% ежегодного мирового дефицита протеина. Если мы добавим к этой цифре подобные же убытки в других развитых странах, то получим цифру, значительно превышающую показатели (официальные) сокращения производства протеина в мире. Рассматривая все виды продовольствия, а не только один протеин, Дон Паарлберг, бывший помощник министра сельского хозяйства США, сказал, что простое снижение популяции сельскохозяйственных животных в США наполовину обеспечило бы поступление количества пищи, достаточного, чтобы покрыть калорийный дефицит всех несоциалистических слаборазвитых стран в четыре раза. Сопоставляя эти факты вместе, мы найдем, что пищевые потери от выращивания сельскохозяйственных животных в развитых странах, при их надлежащем распределении и использовании, были бы достаточными, чтобы покончить с голодом и недоеданием в масштабах всего мира. То есть простым ответом на наш вопрос будет вывод, что выращивание животных для питания людей методами, используемыми индустриальными странами, не способствует решению мировой продовольственной проблемы. Наоборот, это еще более усугубляет ее, доводя до огромных размеров. Откорм скота на мясо - это гигантские опустошения в пищевых ресурсах планеты, которые могли быть использованы на борьбу с голодом во всем мире. Когда в 1973 и 1974 годах запасы зерна и соевых бобов были относительно невелики, а цены на них были так высоки, что Индия, Бангладеш, государства присахарской Африки даже под угрозой голода не могли позволить себе покупать их, то это происходило потому, что мы в развитых странах скармливали ценную пищу скоту, сокращая тем самым ее запасы.

Конечно, это не означает, что все, что мы должны сделать, чтобы покончить с голодом во всем мире - это прекратить есть мясо. Мы должны видеть, что зерно реально сэкономленное, действительно дошло до людей, нуждавшихся в нем. А тут еще будет возникать немало проблем, хотя бы та, что расходы по погрузке кораблей для доставки зерна в другие страны, неадекватны системам транспортировки и несправедливы к социальным структурам стран, нуждающихся в оказании помощи. Но эти проблемы не могут быть непреодолимыми. И хотя пока организованная правительствами помощь не достигает тех, кому она предназначалась, успешно работает ряд мелких негосударственных благотворительных организаций, причем в таком упущенном нами аспекте, как помощь пособиями рабочим по выращиванию и забою животных, теряющих, разумеется, в результате нашей деятельности, источник к существованию.

В настоящее время после откорма скота мы не имеем достаточных излишков зерна, чтобы кормить голодающее население, хотя организовать адекватную систему распределения его вполне возможно. Иные пути решения продовольственной проблемы весьма сомнительны. Например, попытки вырастить общий мировой урожай такими путями, как, например, "зеленая революция", тут же блокируются высокими ценами на нефть и минудобрения. Поэтому предлагаемый нами курс на более производительное использование уже выращенного зерна - это первый и настоятельный шаг к решению мировой продовольственной проблемы.

Имеется и другая концепция относительно данного вопроса, она гласит, что путь потери белков в мире, как это ни парадоксально, ведет из слаборазвитых стран в индустриальные и происходит это путем импорта белковосодержащей продукции в развитые страны из регионов, страдающих от белкового дефицита. Как говорил Н.У. Пири, авторитет по мировой протеиновой ситуации: будущие беды мира в части белкового снабжения будут проистекать из вопиющей ситуации, когда масличные семена вывозятся из белково-дефицитных стран, таких как Индия и Нигерия, в страны развитые - Британия, и здесь, будучи скормленными животным, обеспечивают большую часть протеиновой пищи - производство свинины, яиц, цыплят-бройлеров. В целом возможно, что в следующие пять лет смертность от голода на планете будет исчисляться в сотнях миллионов жизней.

И все-таки существует нравственный вопрос, которым должны и которым необходимо задаться всем, живущим в развитых странах. Средний американец сейчас потребляет около тонны зерна в год, 93% из которого превращается по цепочке кормов в мясо, молоко и яйца. Средний индус потребляет около 400 зерна ежегодно и 85% его главным образом в растительной форме. Между 1950 и 1972 годами потребление мяса в Америке было почти удвоено, хотя в 1950 году большинство американцев не очень широко потребляли мясную пищу. Если бы американцы смогли снизить их уровень потребления мяса до уровня 1950 года, то это бы означало, что каждый американец, который сделал это, сэкономил количество зерна, достаточное для питания одного, а может быть и двух людей, которым в противном случае пришлось бы голодать. И теперь вопрос стоит так: готовы ли мы, чтобы сделать это? Или мы продолжим есть наше жаркое, гамбургеры и свиные окорока, а затем, обернувшись назад, наблюдать на наших телеэкранах, как миллионы людей умирают голодной смертью. Возможно, подобную картину представлял себе Ч.П. Сноу, когда пророчески отмечал окончание какой-либо морали в человеческом обществе. Будет ли это в действительности так или нет, это уж решать не правительствам. Это будет решаться каждым из нас.

Таким образом причины для перехода к вегетарианству базируются на освобождении животных, мощно поддержаными фактами о ситуации с продовольствием в мире. Интересы человеческих существ относительно выбора спасительного направления таковы же, как и интересы всех других животных.

Вот почему имеет место двойная трагедия в том, что политические интересы в США, направляемые силами правительства, содействуют тому, что дается громадная финансовая помощь производителям мяса, влияющим на экономические возможности США, оплот которых и доверие партнеров зиждется на мясе, в частности, на говядине, которую называют "единственно крупнейшим недостатком в мировой пищевой схеме". Например в 1976 году, когда голод уже вырисовывался во многих частях мира, Конгресс выделил 32 млрд. долларов взаймы под гарантии программы по производству говядины. В добавление к этому в США профсоюзные структуры были явно предназначены способствовать потреблению мяса, в том числе в Западной Европе и Японии, чтобы обеспечить рынок для экспорта зерна из США. Страны, подобные Индии, которые нуждались в зерне для питания населения, а не для скармливания крупному рогатому скоту, не могли купить зерно из-за высокой цены на него, какая была тогда в большинстве развитых стран.

Заботясь о благополучии людей и животных, вместе с тем надо признать, что будет трудно осуществить решительное и сильное снижение производства мяса резко и в виде скачка, однако в высокоэкономических странах, таких как США и Британия , имеется сильный побудительный мотив именно к постепенному постадийному ходу снижения производства пищевой животной продукции. Помимо факторов гуманного, образовательного, религиозного плана, тут высвечиваются и чисто экономические аспекты. Так, для Британии, нуждающейся в импорте огромных количеств растительного протеина для откорма свиней, крупного рогатого скота и цыплят, такие расходы ложатся тяжелым бременем на баланс закупок, все возрастающих в зависимости от путей и стоимости морского снабжения. В США потребление мяса снижает потребление соевых бобов, так как 95% американского урожая их идет на производство животноводческих кормов, а это отрицательно влияет на национальный экспорт, где соя играет существенную роль. Подорожание нефти и ее закупок также требует повышенных поступлений от прибыльного экспорта. В этом отношении показательна цитата из статьи в "Scientific American": "Оставляя этот вопрос нерешенным или делая вид, что его нет, американскому обществу так или иначе придется выбирать между мясными блюдами и приятными послеобеденными прогулками и сменой предпочтений в сторону так называемых аналогов мяса т.е. мяса, изготовленного из растительного белка, и других высоко-белковых продуктов, основанных на растительных источниках - прежде всего на соевых бобах".

История идеологии господства человека над животными

Прежде всего мы должны понять, что тирания непрерывна. В практическом отношении власть животного под названием "человек" над другими животными выражается в образе действий, которые мы могли видеть в предыдущих главах, и в практическом отношении уподобляется избиению диких животных в спортивных целях, а также ради их меха. В такой практике не следует видеть изолированное отклонение от какой-то нормы. Сущность ее скорее всего можно понять, "как провозглашение идеологии биологического вида "человек разумный"в его позиции к другим видам, как животного, господствующего над всеми другими животными".

В этой главе вы увидете, как в разные периоды времени выдающиеся фигуры западной мысли формулировали и защищали такую позицию отношения к животным, унаследованную нами от наших предшественников. Я фокусирую данный вопрос на понятии "Запад" не потому, что другие культуры стоят на низшей ступени или занимают позицию противоположную, или хотя бы далекую от западной, а потому, что западные идеи, распространяясь в течение прошлых двух-трех столетий из Европы, вплоть до наших дней, стали методом мышления для большинства людей, незовисимо от того, будь то общество капиталистическое или коммунистическое.

В то же время в мои цели не входит предъявление и анализ исторических материалов. Когда глубокое проникновение такой позиции в наше мышление уже не вызывает сомнений, то выступающий с требованием серьезных и содержательных изменений в ней рискует быть осмеянным. Есть также возможность разбить вдребезги самодовольную успокоенность, с которой эта позиция выступает против фронтальных атак. Вот почему я постарался сделать это в предыдущих главах. В альтернативной стратегии содержится попытка нанести тайный вред кажущемуся правдоподобию господствующей ныне позиции путем разоблачения ее с помощью исторических источников.

Позиции отношения к животным со стороны предшествующих поколений не являются убедительными, потому что они сформировались на положениях религиозных, нравственных, метафизических, которые сейчас устарели. Поэтому мы не должны отстаивать принципы нашего отношения к животным так, как это делал Св. Фома Аквинский. Рассматривая, например, защиту им своих принципов отношения к животным, мы должны быть готовы признать, что Фома Аквинский использовал религиозные, нравственные и метафизические идеи своего времени для маскировки голой самозаинтересованности человека в его отношении к другим животным. Если мы видим, что минувшие поколения считали правильными и естественными позиции, которые мы сейчас называем не иначе, как идеологическим камуфляжем их практических интересов и если в то же самое время невозможно отрицать, что мы продолжаем использовать в угоду нашим собственным интересам меньшинства (разрушая при этом интересы большинства), мы можем быть убеждены в более скептической точке зрения на подобные оправдания нашего собственного поведения, которое опять же мы сами считем правильным и естественным.

Западные позиции отношения к животным исходят из двух корней - иудаизма и античной Греции. Эти корни объединились с христанством и с ним распространились по Европе. Более просвещенные взгляды на наши отношения с животными возникали только постепенно, когда мыслители начинали очерчивать эти отношения независимо от церкви, и в самых фундаментальных вопросах эти отношения, несомненно, признавались в Европе в течение XIX столетия. Поэтому мы можем разделить историческое обсуждение нашего вопроса на несколько частей - дохристианскую, христианскую, эпоху Просвещения и после нее.

Дохристианское мышление

Отправной точкой зрения здесь, по-видимому, может считаться сотворение вселенной. Библейское повествование о сотворении мира дает очень ясное представление иудейским народом природы отношений между человеком и животным. Вот один из прекрасных примеров, как древний миф отдается эхом в нашу реальность:

"И сказал Господь, пусть земля произведет на свет живые творения по роду своему, рогатый скот и пресмыкающихся, и зверей земных по роду своему и так это было. И создал Господь животных земных по их виду, и рогатый скот по его виду, и каждое существо, что ползает по земле по виду его: и увидел Господь, что хорошо это было.

И сказал Господь, пусть создастся человек по нашему образу, по подобию нашему, и пусть господствует он над рыбой в море, и над птицей в воздухе, и над землей, и над каждым пресмыкающимся, что ползает по земле.

Так создал Господь человека по образу своему, в образе Господа создал он его, мужчиной и женщиной создал он его.

И благословил Господь их. И сказал Господь им: "Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю снова и снова, и покоряйте ее, и господствуйте над рыбой в море и над птицей в воздухе, и над каждым живущим созданием, что двигается по земле".

Библия говорит нам, что Бог создал человека по своему собственному образу. Мы можем толковать, что это человек создал Бога по своему собственному образу. В любом случае это ставит человека в особое положение во вселенной как создание, единственное из всего живущего, имеющее богоподобный облик. Кроме того, Бог в заключение подробно и ясно сказал, что дает человеку господство над каждым на земле живущим существом. Истинно также и то, что в райском саду это господство не было связано с убийством других животных для употребления в пищу. Стих 29 первой главы "Книги Бытия" сообщает, что по-началу человек жил среди трав и плодовых деревьев и Рай часто изображается картиной полнейшего мира, в котором какого либо рода убийство не имело места. Человек властвовал, но в этом Раю раннего периода его деспотизм имел великодушный, благосклонный характер.

После совершения грехопадения человека, за которое Библия возлагает ответственность на женщину и на животное, можно понять, что убийство животных становится допустимым. Бог сам одел Адама и Еву в шкуры животных, прежде чем выдворить их из райского сада. Их сын Авель держал овец и из своего стада приносил жертвы Богу. Затем наступил всемирный потоп, когда остатки всего сотворенного были почти полностью стерты с лица земли, чтобы наказать человека за его злобную греховность. Когда воды схлынули, Ной взблагодарил Господа, принеся в огневые жертвы "каждого чистого зверя и каждую чистую птицу". В свою очередь, Бог благословил Ноя и в заключение закрепил господство человека такими словами: "И благословил Господь Ноя и его сыновей и сказал им: плодитесь и размножайтесь в числе и наполняйте землю снова и снова. И да убоятся вас и исполнятся ужаса перед вами каждый зверь на земле и каждая птица в воздухе, и все, что передвигается по земле, и все рыбы в море, в ваши руки они отдаются. Каждое существо, что двигается, будет мясом для вас, даже каждое зеленое растение даю я вам".

Такова базовая позиция древне-еврейских составителей Библии по отношению к живой природе нечеловеческого происхождения. Это истина, что пророк Исайя осуждал принесение в жертву животных, и книга Исайи содержит чудесные идиллические картины, когда волк живет вместе с ягненком, лев, подобно волу, питается соломой и "они не познают ни беды, ни разрушений на моей святой горе". Вместе с тем, такая утопическая картина не содержит принуждения к немедленному ее принятию. И в Старом Завете разбросано немало пассажей, настолько ободряющих наличием разной степени доброты к животным, что это дает возможность утверждать о запрещении тогда безрассудной жестокости. Однако и в этих отрывках нет ничего, бросающего вызов общему взгляду, утверждаемому Книгой Бытия, что человек - вершина творения, что все остальные творения переданы в его руки, и что он имеет божественное разрешение убивать и поедать их.

Вторым источником древних традиций для западной мысли выступает Греция. Здесь прежде всего мы сталкиваемся с конфликтными тенденциями. Дело в том, что древнегреческая мысль не была ни унифицированной, ни постоянной; она делилась на соперничающие школы, строила свое учение на доктринах каждого ее основателя. Одна из них, школа Пифагора, была вегетарианской и призывала своих последователей относиться к животным с уважением возможно потому, что они верили в то, что души умерших людей переселяются в животных. Но самыми важными были школы Платона и его ученика Аристотеля.

Поддержка Аристотелем рабства хорошо известна; он считал, что часть людей самой природой предназначена к рабству и что рабство для них - это правильный и естественный удел. Я упоминаю об этом не для того, чтобы дискредитировать Аристотеля, а потому, что это необходимо для понимания его позиции по отношению к животным. Аристотель считал, что животные существуют для служения целям людей, хотя в отличие от составителей Книги Бытия, он не усматривал глубокой пропасти между человеком и остальным миром животных. Аристотель не отрицал, что человек тоже животное; в действительности он определял человека как животное разумное. Разделяя положение об общей природе животных, он, тем не менее, считал это недостаточным для подходов к ним как к равным. По Аристотелю человек, по своей природе являющийся рабом, без сомнения есть существо человеческое и по своим талантам, способностям чувствовать удовольствие и боль, таков же, как и другие человеческие существа, но исходя из его предназначения должен быть в подчинении свободного человека, Аристотель относил его к категории "живого инструмента". Совершенно открыто Аристотель помещал бок о бок в единой фразе: раб это тот, кто "хотя и остается человеческим существом, является также предметом собственности".

Если разницы в умственных способностях между человеческими существами достаточно, чтобы одни были хозяевами, а другие их собственностью, Аристотель должен был прийти к мысли о правильности человеческого верховенства над животными. Это настолько очевидно, что не требует многих аргументов. Природа, считал Аристотель, неотъемлема от иерархии, в которой имеющие меньше возможностей для выживания, существуют для целей тех, у кого таких возможностей больше. "...Растения существуют для целей животных, а последние - для целей человека. Дикие звери или домашние животные для пользования и для пищи, а еще дикие звери для пищи и других аксесуаров жизни, таких как одежда и разные инструменты. Так как природа ничего не делает бесцельно или впустую, несомненно истинно то, что она создала всех животных для целей человека".

Мышление христианства

Христианство со временем сумело объединить христанские и греческие идеи о животных. Но возникло и набралось сил христианство под властью Римской империи, и мы сможем лучше увидеть начальные вехи его становления, если сравним христианские позиции с теми, которым они пришли на смену. Римская империя была создана в захватнических войнах и нуждалась в выделении большей части своей энергии и доходов на военные силы, защищавшие и расширявшие ее обширные территории. Такие условия не воспитывали и не стимулировали сентиментальных симпатий к слабому. Тон в римском обществе задавали воинские доблести. Внутри самого Рима, далеко удаленного от схваток на полях сражения, характер римских граждан подвергался сильному ужесточению в ходе так называемых "игр".

Хотя каждый школьник знает, как христиан отдавали на растерзание львам в Колизее, значение игр, как показателя возможного предела сочувствия и сострадания - несомненно. Здесь поведение городского населения империи выражалось наиболее искренне. Мужчины и женщины наблюдали избиение и человеческих существ, и других животных, как обыкновенное вечернее развлечение, и это продолжалось столетиями, не вызывая почти ни у кого протеста.

Историк XIX столетия Г. Лики провел следующий подсчет хода развития римских игр от их начала, зародившихся из, казалось бы, ограниченной схватки двух гладиаторов: "Простая схватка, единоборство постепенно приедалась, становясь неинтересным зрелищем; это стимулировало разработку новых видов жестокого зверства, что будило интерес зрителей. Одно время на сцену выпускали сцепленных вместе медведя и буйвола. Крутясь в свирепой схватке, животные пересекали арену. В другом случае преступники, одетые в зверинные шкуры, сражались с быками, доведенными до безумия раскаленным железом; в быков стреляли стрелами и метали дротики, снабженными паклей с горящей смолой. В правление Калигулы в один день представлений было убито четыре сотни медведей, а при Нероне в одной из игр 400 тигров люто сражались с быками и слонами. В один из дней посвящения богам, в театре Колизей в правление Тита было умерщвлено пять тысяч животных. В правление Траяна игры продолжались 123 дня подряд. Львы, тигры, слоны, носороги, гиппопотамы, жирафы, буйволы, олени, даже крокодилы и змеи использовались в играх, придавая спектаклям новизну. Не было недостатка и в человеческих страданиях. Десять тысяч бойцов сражались в играх, устроенных Траяном. Нерон ночью иллюминировал свои сады христианами, горящими в просмоленных рубашках. При императоре Домициане заставляли сражаться вооруженных немощных карликов. Жажда крови была настолько сильной, что популярность правителя не так зависела от своевременной доставки зерна, как от регулярного устройства игр".

В то же время римляне имели определенные нравственные чувства. Они показывали высокие достижения в юстиции, общественных обязанностях и даже в доброте друг к другу. И как показали игры своей отвратительной ясностью, у них было пунктуальное лимитирование таких нравственных чувств. Если бытие римлян вмещалось в границы этого лимита, их действия сопоставлялись с событиями, происходившими на играх, выливаясь в нестерпимое насилие. Когда бытие находилось вне сферы нравственного значения, то факты насилий и страданий были для них просто забавными. И вот из пределов этой нравственно сдерживающей сферы выходили категории преступников (т.е. человеческих существ), военнопленных и всех животных.

Необходимо учитывать, что в протесте против этого заднего плана римской жизни возникали импульсы появления христианства. Христианство принесло в римский мир идею о единственности, уникальности человека, унаследовав ее от иудейских традиций, дополнив их настойчивыми требованиями еще большего придания значения идее о бессмертии человеческой души. Человеку и только ему одному среди всех существ, живущих на земле, предопределено жить после его телесной смерти. В таком изложении отчетливо видна христианская идея о безгрешности всей человеческой жизни.

Однако имелись религии, особенно на востоке, которые учили, что вся жизнь священна, и было много других, считавших серьезным проступком убивать членов собственных социальных религиозных или этнических групп. Но христианство пошло намного дальше - оно выдвинуло идею, что каждая человеческая жизнь и только человеческая жизнь является священной. Даже новорожденные младенцы и утробные плоды в матке имеют бессмертные души, а поэтому и жизни их также священны, как и жизни взрослых.

В таком обращении к человеческим существам новая доктрина была во многих случаях очень прогрессивной и усложняла ужасное распространение ограниченной моральной сферы римлян. Что же касается других видов, то эта же самая доктрина служила для подкрепления и дальнейшего подчинения существ, находящихся по Старому Завету на низших позициях. В то время, как это утверждало полное господство человека над другими видами, Старый Завет показывал, по крайней мере, проблески участия к их страданиям. В Новом Завете полностью отсутствуют какие-либо директивные наставления против актов жестокости к животным или какие-либо рекомендации по рассмотрению их интересов. Лично Иисус показал безразличие к судьбе нечеловеческих существ, когда принудил две тысячи свиней броситься в море - акт, в котором, несомненно, не было никакой необходимости, тем более, что Иисус был в состоянии выбросить дьяволов прочь без нанесения вреда при этом другим божьим созданиям. Святой Павел настаивал на реинтерпретации старого закона Моисея, запрещавшего мучительные намордники для быков, когда они вымолачивали зерно. "Мог ли Бог заботиться о быках?" - спрашивает Павел пренебрежительно. "Нет, - отвечал он, - закон так или иначе предназначался полностью для наших целей".

Примером, поданным Христом, не преминули воспользоваться поздние христиане. Оценивая инциндент со свиньями и эпизод, в котором Иисус проклял фиговое дерево, Святой Августин писал: "Христос показал, что воздержание от убийства животных и уничтожения растений - это высшая степень идолопоклонства. Судя по тому, что не имеется общих прав между ними и зверями и растениями, он отправил дьяволов в стадо свиней и с проклятьем иссушил дерево, на котором не нашел плодов. Хотя несомненно, что ни свиньи, ни дерево не грешили". Иисус, по мнению Августина, старался показать нам, что мы не нуждаемся в управлении нашим образом действия относительно животных, посредством тех же нравственных правил, которые определяют наше поведение относительно людей. По этой причине он превратил дьяволов в свиней вместо того, чтобы уничтожить их, что он мог бы легко сделать.

На основании только что изложенного нетрудно догадаться о линиях общего подхода и взаимодействия между казалось бы непримиримыми противниками - Римом и христианством. Некая удивительная преемственность между ними видна при рассмотрении того, что случилось с римскими играми после конверсии империи в христианский мир. Действительно, христанское учение оказалось непреклонным оппонентом гладиаторских боев. Гладиатор, оканчивающий схватку умерщвлением своего противника, рассматривался как убийца. Множество посетителей таких схваток привлекались при христианстве к ответственности вплоть до отлучения от церкви, и к концу четвертого столетия бои между человеческими существами были, в общем, полностью пресечены и прекращены. Но с другой стороны, нравственный статус убийства или мучений существ иной, нечеловеческой природы, остался без изменения. Схватки между дикими животными продолжались и с наступлением христианской эры и, очевидно, начали приходить в упадок в связи с общим падением благосостояния и возникновения для правителей трудностей в элементарном добывании диких животных. Отголоски тех былых ристалищ мы еще можем видеть и сегодня в виде боя быков на испанской корриде и в странах Латинской Америки.

Нет сомнения в том, что христианство так же, как и в римские времена, оставило существа нечеловеческой природы, так сказать, вне сферы сострадания и сочувствия. Следствием этого явилось то, что отношение к человеческим существам было смягчено и улучшено, отношение же к другим животным осталось таким же грубым и зверским, каким оно было во времена Римской империи. Более того, оказалось, что не одно только христианство переняло все худшее, что было в Риме в отношении к другим животным; такое отношение, к сожалению, не было погашено и продолжалось и далее, и долгое время лишь отдельные вспышки сострадания и жалости в крошечных размерах имели место со стороны небольшого количество благородных людей.

Следует также отметить, что среди римлян все же нашлось некоторое количество людей, проявивших сочувствие к страданиям, кому бы эти страдания не причинялись, и отвращение к использованию творений, обладающих высшей нервной системой, для удовольствия человека - будь то стол гурмана или арена цирка. На эту тему много писали Овидий, Сенека, Порфирий, Плутарх. По данным историка Лики, Плутарху первому принадлежит слава как резко выступившему в защиту доброго отношения к животным, причем на основании всеобщей благожелательности, а не потому, что кто-то верит в переселение душ в животных. Однако в целом нам пришлось ждать почти шесть столетий, прежде чем христианские писатели выступили против жестокости к животным, приводя в качестве оснований мнение, что такая жестокость может стимулировать и жестокость по отношению к человеку.

Вместо того, чтобы отслеживать процесс развития взглядов христианства на животных, основываясь на трудах ранних Отцов Церкви и средневековых схоластов (что весьма скучное занятие, т.к. это, по сути, бесконечное повторение и никакого развития), будет намного лучше рассмотреть более детально, чем это бывает возможно, позицию в этом вопросе Святого Фомы Аквинского.

Если существует один единственный писатель, которого можно считать первым и ведущим представителем христианской философии периода реформации Римской католической церкви до наших дней - то это Фома Аквинский. Мы можем начать с вопроса, имело ли место в соответствии с Фомой Аквинским запрещение христианством убийства божьих творений, иных, чем человек, и если нет, то почему? На это Фома Аквинский отвечает так: "Нельзя считать греховным использование предмета с той целью, для какой он предназначен. Сейчас существующий порядок таков, что менее совершенное служит для более совершенного. Например, растения, которые просто наделены жизнью, как и все - служат для животных, а все животные, в свою очередь, - для человека. Вот по какой причине не будет беззаконным и аморальным, если люди используют растения, делая добро животным, а животные дают добро человеку, таково философское устроение (Политики, 1,3).

Сейчас самое необходимое будет заключаться в том, что это факт, что животные используют растения, а люди используют животных для питания и это не может происходить без лишения их жизни, и по своей причине оба эти явления неэтичны - отнять жизнь у растений в пользу животных и у животных в пользу человека. Но факт также и в том, что это происходит по предначертанию самого Господа" (Книга Бытия, 29,30 и Книга Бытия, 3).

Для Фомы Аквинского дело заключается не в том, что убийство с целью пропитания само по себе необходимо и поэтому правомерно (разумеется Фома знал о сектах, подобных манихеям, в которых убийство животных было запрещено и он не мог полностью игнорировать факт, что человеческие существа могут жить без убийства животных, но мы будем смотреть на это с учетом данного момента). Оказывается, нужно только быть "более совершенным", чтобы иметь право убивать других по этой причине. Животные, которых убивают человеческие существа, относятся к совершенно другой категории. И Фома говорит: "Дикость и зверство берут свое название по причине своего сходства с дикими зверями. Для животных такого рода воздействие человека означает, что он может питаться их телом без каких-либо мотивов оправдания, рассмотрение причин которого принадлежит ему одному".

Человек, конечно, не может убивать других с целью пропитания, пока не будет рассмотрена и изучена правомерность такого деяния. Итак, человек может убивать других животных и использовать их в пищу, но возможно имеются другие доводы, по которым он не может сделать этого? Являются ли страдания других творений злом, если они причиняются для его пользы? Если так, то не будет несправедливым причинить ему страдания по этой же причине? Фома Аквинский не говорит, что жестокость по отношению к "неразумным животным" является несправедливой. В его нравственной схеме нет пространства для несправедливостей такого рода, хотя он аккуратно делит грехи, совершенные против Бога, против самого себя и против ближнего. Вот так границы "зоны нравственности" опять закрываются перед существами нечеловеческого происхождения. Не отвели им и аккуратную категорию греха - "грех против животных".

Возможно, если уж нет такого греха жестокости к животным, то может быть можно, так сказать, подать им милостыню, сделав деяние доброты? Нет, Фома Аквинский с таким же успехом подробно объясняет невозможность этого. "Милостыня, - говорит он, - не может быть обращена к неразумным творениям по трем причинам: во-первых, они не состоятельны, особенно во владении речью и обладанием понятия доброты, составляющих сущность творений разумных, отсутствует чувство симпатии между нами - подающим и принимающим; и наконец, потому что милостыня зиждется на наличии и соблюдении общих интересов, духовном братстве, постоянного счастья, которого неразумные творения не могут достичь". Поэтому мы скажем, что есть только возможность любить эти создания, "если мы рассматриваем их как добрые предметы, чего мы желаем и для других", "во славу божию и на пользу человеку". Иными словами, мы не можем покормить любимую индейку лишь потому, что она голодна, но только в том случае, если подумаем о ней, как о продукте на воскресный обед.

Все вышесказанное может привести нас к подозрению, что Фома Аквинский просто не верил в то, что животные, в отличие от человека, вообще способны испытывать страдания. Такая точка зрения была поддержана другими философами, хотя для всех очевидной была ее абсурдность, которая применительно к Фоме Аквинскому облегчает, по крайней мере, простить ему груз безразличия к страданиям. Такая интерпретация, однако, была достигнута при помощи наших собственных авторских слов. В течение дискуссии с несколькими сострадательными заявлениями против жестокости к животным в Старом Завете Фома Аквинский предлагает нам различать разум и страсти. Поскольку дело касается разума, он говорит нам: "Дело заключается не в том, как человеку относиться к животным, потому что Бог подчинил все вещи силе человека... и именно в этом заключается смысл, когда Апостол говорит, что Бог не мог проявлять заботу о быке, потому что он не спросил человека, что ему делать с быком и с другими животными". С другой стороны, где есть увлечение и забота, там возникает наша печальная жалость к животным, потому что "даже неразумные животные ощущают боль", тем не менее, Старый Завет предписывает не иметь намерений щадить или избавлять неразумные существа - животных, от боли: "Теперь это очевидно, что человек практически подвержен порывам жалости к животным и он тем более должен распределить жалость к сотоварищам, как это записано". (Книга Притчей Соломоновых, XII, 10).

Итак, Фома Аквинский пришел к выводу, что только довод против жестокости к животным может в итоге привести к жестокости и к человеческим существам. Однако влияние Фомы Аквинского продолжается. В середине XIX столетия папа Пий IX отказался разрешить основать в Риме общество предотвращения жестокости к животным на основании того, что это подразумевает наличие обязанностей человека перед животными. И мы ввиду этого можем перенести дату определения официальной позиции Католической церкви без всякого изменения ее. Следующие строки приводим из современного Американского римско-католического текста. Давайте сравним их с вышеприведенными цитатами из Фомы Аквинского: "В установленном в природе порядке несовершенное служит целям совершенного, неразумное служит разумному. Человеку, как животному разумному, в соответствии с таким порядком в природе, разрешается использовать вещи, находящиеся ниже его, в своих собственных целях. Он вынужден питаться растениями и животными для поддержания своей жизни и сил. Питаясь растениями и животными он должен убивать. Поэтому такое убийство само по себе не является ни безнравственным, ни неоправданным". В этом тексте следует отметить, что автор настолько остается верен Фоме Аквинскому, что даже повторяет утверждение о том, что поедание растений и животных необходимо для поддержания человеческого существа. Неосведомленность Фомы Аквинского в этом отношении вызывает удивление, но оправданием может служить состояние научных знаний в его время, хотя современному автору было достаточно ознакомиться со стандартной работой по питанию или обратить внимание на состояние здоровья вегетарианцев, чтобы убедиться в невероятной ошибочности вышеприведенных утверждений.

Конечно, есть немало католиков, которые сделали бы все возможное, чтобы улучшить отношение их церкви к животным и они периодически достигают успеха. Однако оказывая давление для снижения жестоких тенденций, ряд католических писателей обрекают себя в категорию признающих и осуждающих все наихудшее в отношении к животным их единоверцев. И все же большинство ограничивалось основами мировоззрения их религии. Случившееся со Святым Франциском Ассизским иллюстрирует это.

Святой Франциск - это выдающееся исключение из правил в католицизме с его обескураживающим отношением к состоянию жизни нечеловеческих существ. "Если бы только я мог быть принятым императором, - говорил он, - я умолял бы его во имя любви к Господу и если он любит меня, издать указ о запрещении ловли и помещения в клетки моих сестер жаворонков и чтобы все, у кого есть быки или ослы, кормили бы их на Рождество праздничной пищей". Имеется много легенд о его сострадательности и рассказ о том, как он проповедовал перед птицами, призван был показать, что глубокое расхождение между ними и людьми менее глубоко, чем предполагают многие христиане.

Но обманчивое впечатление от взглядов Святого Франциска может выглядеть более выигрышно, если посмотреть на его позицию к жаворонкам и другим животным. Они выступали не только как чувствующие создания, к которым Святой Франциск обращался как к своим сестрам, и солнце, и луна, и ветер, и огонь - все для него были братьями и сестрами. Его современники писали, что он чувствовал "восторг от внутреннего и внешнего мира каждого создания, и когда он прикасался к ним или смотрел на них, то казалось, что его дух скорее был на небесах, чем на земле". Этот восторг распространялся на воды, скалы, цветы и деревья. Описание его деятельности - это напоминание для современных "сильных мира сего" и, конечно, чаще всего комментируются экзотические аспекты личности Святого Франциска. Это делает невероятную широту его любви и сострадательности более подготовленными для понимания. Это дает нам возможность увидеть, как любовь ко всем творениям может сосуществовать с теологической позицией, которая является совершенно ортодоксальной в спесиецизме. Св. Франциск утверждал, что каждое творение восклицает: "Господь создал меня для своей цели, о Господи!" Само солнце, он считал, светит для человека. Такие верования были частью его космологического восприятия мира, хотя вопрос в таком плане им не ставился. Но сила его любви ко всем живым творениям не ограничивалась такими соображениями. Вместе с тем, пока такая всеобщая любовь изливалась прекрасным фонтаном сострадания и доброты, отсутствие разумного осмысления и отражения ее могло в значительной мере нейтрализовать ее полезные последствия. Если мы проявляем одинаковую степень любви к скалам, деревьям, травам, скворцам и быкам, мы можем выпустить из поля зрения существенную разницу между ними и в том числе самое важное отличие в степени способности чувствовать или мыслить, и тогда можно прийти к выводу, что можно любить что-то и после того, как мы убиваем его, так как мы питаемся для того, чтобы выжить и мы не можем питаться без того, чтобы не убивать кого-то из тех, кого мы любим, то в общем не имеет значения, кого именно мы убьем. Возможно в этом и заключалась причина, что любовь Св. Франциска к птицам и быкам не выглядела как прекращение употребления их в пищу, и когда он составлял правила распорядка поведения братьев-монахов, он не дал им инструкций по воздержанию от потребления мяса, за исключением дней особого религиозного значения.

Может показаться, что период Возрождения с его подъемом гуманистической мысли в противовес средневековой схоластике, поколебал средневековые представления о вселенной и снизил влияние ранних идей о положении человека по отношению к животным. Однако гуманизм Возрождения был в конце концов гуманизмом и в таком значении, что не обеспечивало его действительной гуманности и не создавало тенденции к совершению актов гуманности.

Главной особенностью гуманизма эпохи возрождения является утверждение им ценности и достоинства человеческого существа, как занимающего центральное место во вселенной. "Человек - критерий всех вещей" - выражение, пришедшее в эпоху Ренессанса из Древней Греции, было основной темой этого исторического периода. Вместо того, чтобы сосредотачиваться на теме первородного греха и слабости человека по сравнению с неизмеримой силой Бога, гуманисты Ренессанса делали ударение на уникальности и исключительности человека, его свободе, его возможностях и его благородстве и они противопоставляли все это природной ограниченности понятия "любителей животных". По сравнению с ранними христианами, утверждавшими святость человеческой жизни, это было так или иначе весьма ценное продвижение во взглядах на человеческие существа, но существа нечеловеческой природы они ставили так много ниже человека, чем они когда-либо были.

Писатели эпохи Возрождения писали эссе как своеобразные самоиндульгенции, в которых они говорили, что "в мире нельзя найти ничего более достойного восхищения, чем человек", и описывали человека как "центр природы, середину вселенной, цепь, скрепляющую мир". Если Ренессанс был отмечен в некоторых отношениях, как начало подходов к современной мысли, его позиции по отношению к животным все еще придерживались ранних приемов мышления, сохраняя прежние стереотипы.

Но тем не менее, в этот период мы можем отметить появление первых настоящих диссидентов: так друзья Леонардо да Винчи подшучивали над ним за его внимание к страданиям животных и за то, что по этой причине он был вегетарианцем. Джордано Бруно, находящийся под влиянием астронома Коперника, который предсказал наличие ряда планет, допуская их населенность, - утверждал, что "человек не более чем муравей в масштабах бесконечности". Бруно был сожжен на костре за отказ отречься от своей ереси в 1600 году.

Мишель де Монтень, любимым автором которого был Плутарх, известный своими гуманистическими для его эпохи предположениями, одобрительно встреченными благородными римлянами, писал: "Предположение является нашей естественной и основной болезнью. Тщеславная суетность представления, что человек равен Богу, предписывая себе божественные качества, ведет его к отделению себя от множества других творений". Монтень оказался первым писателем со времен Римской империи, заявившим, что жестокость к животным несправедлива сама по себе.

Последний, самый гротескный и самый болезненный для животных результат христианской доктрины, возникшей в первой половине XVII столетия - предстал в виде философии Рене Декарта. Декарт оказался качественно новым мыслителем. Его считали отцом современной философии, а также аналитической геометрии, не говоря уже об открытиях в современной математике. Но он был также христианином и его убеждения относительно животных возникли как сочетание двух таких аспектов его мыслей. Под влиянием новой науки механики, Декарт придерживался мнения, что все состоящее из материи, должно управляться по законам механики, подобно тому, как управляется часовой механизм. С его точки зрения столь же очевидной была и проблема природы человека. Человеческое тело построено из материи и является частью физической вселенной. Поэтому, как ему казалось, человеческое существо должно быть машиной, режим которой определяется научными законами. Декарту удалось избежать неприятного еретического вывода, что человек - это всего лишь машина, путем привнесения идеи о душе. Декарт говорил, что существует два рода вещей во вселенной - предметы духа или души и предметы физической или материальной природы. Человеческое существо, как сознающее и обладающее сознанием, не может вести свое происхождение из материи. Декарт оттождествлял сознание с бессмертной душой, которая остается жить после разложения физического тела, и утверждал, что душа специально создана Богом. Обо всех остальных объектах материальной жизни Декарт говорил, что только человек обладает душой. (Ангелы и остальные нематериальные существа имеют сознание и ничего больше).

Таким образом, в философии Декарта христианская доктрина, что животные не имеют бессмертной души, получила необыкновенное развитие с выводом о том, что они лишены полностью и какого-либо сознания. "Они больше всего, - говорил он, - машины, автоматы. Они не ощущают ни удовольствия, ни боли и вообще ничего. Хотя они пронзительно кричат, когда их режут ножом, и корчатся в своих усилиях избежать контакта с раскаленным железом, это ничего не означает". Декарт говорил, что они чувствуют боль лишь в определенных состояниях. Они управляются по такому же принципу, как и часовой механизм, и если их действия более сложны, чем у того же механизма, то это лишь потому, что часы - это машина, созданная человеком, в то время как животные - неизмеримо более сложные машины, созданы Богом.

Такое "решение" проблемы посредством перемещения сознания в материальный мир кажется нам парадоксальным, как, впрочем, казалось и многим его современникам, но в то же время такая мысль давала важные преимущества. Это обеспечивало основания для веры в жизнь после смерти, чему Декарт придавал большое значение с тех пор, как "идея, что души животных имеют такую же природу, как и наши собственные и поэтому мы не должны больше бояться или надеяться, что после этой жизни станем мухами или муравьями", было усилием, которое имело тенденцию привести к аморальности. Это также устраняло древнюю и неприятную теологическую головоломку, почему Бог допустил и предусмотрел мучения животных, хотя они не имеют никакого отношения к унаследованию первородного греха Адама, ни к возмездию за него после жизни. Джон Пассмор описывает вопрос "Почему животные страдают" так: "В течение столетий это остается проблемой из проблем. Это зародилось путем фантастически тщательно разработанных решений... Малебарну (современнику Декарта) было совершенно ясно, что по чисто теологическим причинам необходимо отказаться от постулата, что животные могут страдать по той причине, что все страдания есть результат греха Адама: однако животные не происходят от Адама".

Декарт был также осведомлен о более практических преимуществах: "мое мнение заключается в том, что жестокость к животным, как индульгенция для людей - по крайней мере для тех, кто не поддается суевериям Пифагора и освободился от подозрений в преступлении, когда они едят или убивают животных". Для Декарта ученого такая доктрина имела еще другой положительный результат. В то время по всей Европе широко практиковались эксперименты на животных. Никаких способов анестезии тогда не применялось, и поведение животных при этих экспериментах для большинства из нас является в известном смысле свидетельством о причинении им невероятных страданий и боли. Теория Декарта позволяла экспериментаторам освободиться от каких-либо угрызений совести, которые они могли чувствовать при этих обстоятельствах. Декарт лично рассекал на части живых животных, чтобы пополнить свои знания в анатомии, и многие из ведущих физиологов того времени объявляли себя картезианцами и механистами. Как свидетельствовали последующие события, некоторые из тех экспериментаторов, работавших в янсенитской семинарии в Порт-Ройяле в конце XVII столетия, окончательно разъяснили удобство декартовой теории: "Они руководили избиением собак с совершенным безразличием и поднимали насмех каждого, кто высказывал жалость к этим созданиям за причиняемую им боль. Они говорили, что животные - это те же часовые механизмы и что издаваемые ими крики под пытками, это лишь шум от прикосновения к животному, а тело в целом лишено чувств. Они прибивали бедных животных гвоздями к доскам всеми четырьмя лапами, чтобы разрезать их живыми и наблюдать циркуляцию крови, что было важным объектом обсуждения".

Период эпохи Просвещения и после него

Применение новой системы экспериментирования на животных частично несет ответственность за изменение позиции по отношению к животным в том смысле, что такие опыты открыли поразительное сходство физиологии человека и других животных. Строго говоря, это было несовместимо с тем, что говорил Декарт, с его теорией "часового механизма" и поэтому лишало его взгляды убедительности. Лучше всего об этом говорит Вольтер: "Варвары те, кто ловит собаку, превосходящую человека в преданности и дружбе, прибивает ее гвоздями к столу, рассекает живую и показывает вам, как работают вены! Однако вы находите в собаке те же самые органы чувств, что и у себя. Так ответьте, механисты, с какой целью могла природа расположить в животных органы чувств, если они этих чувств не могут испытывать?"

Хотя подобные изменения не носили радикального характера в целом, такое совместное влияние улучшило отношение к животным. Шло постепенное осознавание того, что другие животные тоже способны страдать и это давало право на рассмотрение. Однако не было и мысли, что животные могут иметь какие-то другие права, интересы их попирались интересами человека, тем не менее, шотландский философ Дэвид Хьюм выразился достаточно сентиментально, когда сказал, что "человеческие законы ограничивают нас в применении благородных традиций к этим созданиям".

"Благородные традиции". Такая фраза действительно точно суммирует и подводит итог тем позициям, что начали возникать в этот период. Это можно выразить так: мы получили право на использование животных, но мы должны делать это благородно. Общая тенденция этой эпохи была в очищении и улучшении, в любезной вежливости, более благодетельных и менее грубых. Пользу от этой тенденции наряду с людьми получили и животные.

XVIII столетие было также периодом, в котором человек переоткрывал природу. Кульминацией в идеализации природы явилось изображение Жан-Жаком Руссо благородных дикарей, бродящих обнаженными по лесам и срывающих на ходу фрукты и орехи. Ощущая себя частью природы, человек восстанавливал смысл своего родства "со зверями". В это родство, однако, не вкладывался смысл равенства. В лучшем случае человеку отводилась роль благодетельного отца в семье животных.

Религиозные идеи об особой роли человека не исчезали. Они тесно сплетались с более благодетельными отношениями. Александр Поп, например, возражал против сознательного разрезания собак, аргументируя это тем, что хотя "стоящие ниже нас создания должны покоряться нашей силе", на нас возложена ответственность за "плохое управление" ими.

В конце концов, и особенно во Франции, рост антиклерикальных настроений был благоприятным для улучшения статуса животных. Вольтер, радостно боровшийся против всякого рода догматов, сравнивал вредную практику христианства с его поведением с индусами, обращаемыми в христианство. Он пошел дальше современных английских адвокатов доброго отношения с животными, когда ссылался на "варварский обычай поддержки себя мясом и кровью от существ себе подобных", хотя несомненно, что он продолжал этот обычай лично. Казалось, что и Руссо также осознавал силу аргументов в пользу вегетарианства, однако, без осуществления его на практике. Его научный труд по образованию "Эмилия" содержит длинные пассажи из Плутарха, в которых использование животных в пищу осуждается, как неестественное, ненужное кровавое убийство.

Просвещение не оказало воздействия на всех мыслителей, поскольку дело касается животных. Иммануил Кант в его лекциях по этике еще тогда говорил своим студентам: "Поскольку дело касается животных, то мы не имеем перед ними определенных обязанностей. Животные не являются самосознательными и значение их определяется их конечной целью. Такой целью есть человек". Но в том же году, когда Кант произнес эту лекцию (1780 г.), Иеремия Бентам завершил свой труд "Введение в принципы морали и закона" и в нем дал окончательный ответ Канту: "Вопрос не в том, могут ли они рассуждать, и не в том, могут ли говорить. Но он в том, могут ли они страдать?" Сравнивая положение животных с положением черных рабов и бросая взгляд в тот день, "когда оставшиеся животные создания смогут приобрести свои права, которые никогда больше не сможет утаить от них рука тирании", Бентам был, возможно, первым, кто денонсировал "господство человека" скорее в виде тирании, чем в виде законов правительства.

Интеллектуальный прогресс XVIII cтолетия продолжался в XIX столетии, выразившись в некотором практическом улучшении условий жизни животных. Это приняло форму законов против безудержной жестокости к животным. Первая битва за законные права для животных разразилась в Британии и первоначальная реакция Британского Парламента показала, что идеи Бентама нашли слабый отклик в сердцах его соотечественников.

Первым законодательным предложением по предотвращению жестокого обращения с животными был билль о запрещении такого "спорта", как травля собаками привязанного быка. Он был внесен в Палату Общин в 1800 году. Джордж Каннинг, министр иностранных дел, изображал этот билль, как абсурд и спрашивал риторически: "Что может быть более невинное, чем травля быков, бокс или дансинги?" С тех пор больше не было попыток запретить боксерские поединки или дансинги; вот так, хитростью и коварством государственного деятеля был потерян даже такой скромный проект закона. Тогда такая инициатива была воспринята, как попытка поставить вне закона "сборища черни", могущие привести к падению морали. Исходной предпосылкой, сделавшей возможной эту ошибку, был известный подход, содержавший несправедливость только к животным, не имеющим, якобы, права быть объектом, достойным законодательства. Предпосылка эта была раскручена совместно с газетой "Таймс", посвятившей выпуск обсуждению того, что "вмешательство в личную жизнь субъектов, в их время и собственность является тиранией. И силовое вмешательство в такие сферы недопустимо". В результате законопроект был провален. В 1821 году Ричард Мартин предложил принять закон по предотвращению жестокого обращения с лошадьми. Следующий отчет дает представление о тоне предстоящего обсуждения этого законопроекта: "...когда член палаты Смит предложил принять этот законопроект к рассмотрению, в зале раздался взрыв смеха, описанный репортером газеты "Таймс". Когда председательствующий повторил это предложение, смех усилился. Другой член палаты сказал Мартину, что такой закон ему следует готовить и для собак, что усилило смех в зале. И член Палаты Общин крикнул: "И для кошек тоже!", сотрясаясь в приступе смеха".

Этот билль также был провален, но в следующем году Мартин уже имел успех с предложенным им биллем, направленным против жестокости к домашним животным, "находящихся в частной собственности одной или нескольких личностей". Уже на первых этапах обсуждения жестокость к животным была признана заслуживающей наказания. Несмотря на веселье прошлых лет, царящее в зале парламента, многое, наконец, включалось в законопроекты, хотя обращение с собаками и кошками все еще не подвергалось каким-либо ограничениям. Мартин подготовил еще один законопроект, но и тот скорее защищал частную собственность и выгоды владельцев, чем имел целью защиту животных. Об этом было заявлено еще в первом законодательном акте, защищающем животных от жестокости, принятом Колонией Массачусетского залива в 1641 году: - Раздел 92 "Составляющие части свобод". В этом документе, напечатанном в том же году, читаем: "Ни один человек не будет производить какой-либо жестокости по отношению к творениям, которые содержит человек для своего использования" и в следующих разделах документа выставляется требование для назначения периода отдыха для рабочих животных. Учитывая период появления декартовских положений, это был удивительно прогрессивный документ. Правда, принимая во внимание особенности словесного изложения, можно говорить, был ли он техническим "законом", однако несомненно, что Натаниель Уорд, составитель Массачусетского закона 1641 года, постоянно упоминался Ричардом Мартином, как пионер законодательства в защиту животных. Теперь этот билль стал уже законом, но это была более вынужденная мера, чем результат общественной мысли. Однако пора безнаказанных жестокостей шла на убыль, получая все меньше уступок, Мартин и много других именитых гуманистов образовали общество по выявлению фактов жестокости и теперь, имея закон, начали подавать их к судебному рассмотрению. Так было положено начало образованию первой организации в защиту животных, позднее ставшей Королевским обществом по предотвращению жестокого обращения с животными.

Через несколько лет после появления этого благопристойно умеренного запрещения жестокости к животным, Чарльз Дарвин записал в своем дневнике: "Человек в своем высокомерии думает, что имеет в отличие от животных все оправдания, чтобы занимать более близкую позицию к божественному, чем все остальные существа. И я действительно верю в обоснованность его замысла относительно животных". Еще через двадцать лет, в 1859г., Дарвин убедился, что накопил достаточно сведений в поддержку своей теории для вынесения ее на суд общественности. Но даже тогда в своем "Происхождении видов" Дарвин тщательно избегал какого-либо обсуждения его теории в таком направлении, когда один вид происходил от другого. Такой ход мысли неминуемо приводил к вопросу, от какого же вида ведет свое происхождение человек. Поэтому автор здесь ограничивался словами, что это будет освещено в отдельной работе "О происхождении человека и его истории". В действительности Дарвин всегда пространно отмечал в своей теории, что человек ведет свое происхождение от других животных, но он считал, что публикация таких материалов "только усилит предубеждение к его взглядам". Только в 1971г., когда многие ученые признали общую теорию эволюции, Дарвин опубликовал свою книгу "Происхождение человека", сказав тем самым заключительные слова, как бы зашифрованные в одной фразе из его ранней работы. Так началась революция в понимании человеком отношений между ним и животными нечеловеческого происхождения.

Конечно, можно было надеяться, что интеллектуальный переворот, яркая вспышка публикаций по теории эволюции внесут заметные различия в отношение человека к животным. И в теории, где влияние научных доказательств было очевидным, и на практике все прежние оправдания верховенства человека в иерархической лестнице создания и его господства над животными - становились все более несосоятельными. Дарвинская революция в естествознании, по крайней мере для просвещенных интеллектуальных людей, оказалась подлинной революцией. Человеческие существа отныне узнали, что они не венец особого творения Бога, создавшего их по своему образу и подобию и обособивших их от других животных; наоборот, человеческим существам пришлось признать, что они и сами-то являются животными. Кроме того Дарвин отметил, что отличия между человеческими существами и животными далеко не так велики, как это предполагали ранее. Глава 3 "Происхождения человека" посвящена сравнению умственных сил человека и так называемых "любимых животных". И Дарвин суммирует результаты этого сравнения как следующее: "Мы убедились, что чувства и восприятия, различные переживания и дарования, такие, как любовь, память, внимание и любознательность, подражание, убеждаемость и так далее, которыми человек может гордиться, могут быть найдены в начальном состоянии, или даже иногда в благоприятных условиях, у низших животных". Четвертая глава этой же самой работы идет еще дальше, утверждая, что нравственные чувства человека могут быть также прослежены в их обратном движении к общественным инстинктам у животных, приводящих к желанию доставить удовольствие каждому другому члену сообщества, чувству симпатии к каждому и оказанию услуг по взаимопомощи. И в последующей работе "Проявление переживаний у человека и животных" Дарвин приводит добавочные доказательства и широкие параллели между жизнью переживаний у человеческих существ и других животных. Буря сопротивления, которая встретила теорию эволюции и происхождение человека от животных (эти события настолько хорошо известны, что не нуждаются в пересказе), показывает размеры проникновения идей спесиецизма и господство его в западном мышлении. Идея, что человек является продуктом особого акта творения и что другие животные созданы для служения ему, не могла быть откинута без сопротивления. Научные доказательства общего происхождения человека и животных оказались тем не менее неодолимыми.

С окончательным признанием теории Дарвина мы достигли современного мышления, которое с тех пор изменилось скорее в деталях, чем фундаментально. Никто, кроме религиозных фанатиков, не мог далее поддерживать установки, что человек особо драгоценное творение во всей вселенной, или что другие животные созданы, чтобы обеспечивать нас пищей, или что нам даны божественные полномочия над ними и божественное разрешение убивать их.

Если к этой интеллектуальной революции мы добавим еще рост гуманистических чувств, предшествовавших ей, мы можем прийти к выводу, что сейчас все должно быть хорошо. Тем не менее, я надеюсь, что из предыдущих глав стало ясно, что человеческая "рука угнетения" все еще ударяет по другим видам, и мы, возможно, сегодня причиняем животным больше боли, чем это было в какие-либо времена истории. Как же пришла эта несправедливость?

Если мы рассмотрим, что относительно передовые мыслители писали о животных к концу XIX cтолетия, когда права животных в некоторой степени начинали признаваться, мы можем заметить интересный факт. За очень и очень редкими исключениями, эти писатели и даже наилучшие из них, придерживались точки зрения, по которой их аргументы приводили их к альтернативе между ломкой глубоко укоренившейся привычки питаться мясом других животных или допустить, что они не живут соответственно выводам их собственных нравственных аргументов. Примеры этого часто повторялись здесь. Первый из исследователей, взявшийся изучить литературные первоисточники периода конца XIX столетия, натолкнется на строки, в которых автор оценивает несправедливость нашего обращения с животными в очень решительных выражениях. Сторонники такой позиции находились и среди тех, кто полностью освободился от идей спесиецизма и, следовательно, освободился также от самой широко распространенной практики среди всех спесиецистов, практики поедания других животных. За одним или двумя благородными исключениями (в XIX столетии это Льюис Гомперц и Генри Солт), это всегда вызывало чувство разочарования. После принятия во внимание новых соображений и ограничений, автор мог избавить себя от тревог за состояние своей диеты. Одним словом, когда история движения за освобождение животных приблизилась к тому, чтобы быть написанной, эра, начатая Бентамом, теперь станет известной как эра извинений, эра покаяний.

Поначалу такие изменения имели разную форму, и во многих из них можно увидеть немалую изобретательность. Это дает возможность провести результативную проверку основных видов извинений, какие встречаются еще и сегодня.

Прежде всего (и это не должно вызывать никакого удивления) существует Божественное Извинение. Это может быть проиллюстрировано следующими строками из книги Вильяма Пэли "Принципы нравственной и политической философии" (1785 г.). В предлагаемом труде, разделе "Общие права рода человеческого" Пэли ставит вопрос, имеем ли мы действительно право на мясо животных: "Извинение перед животными представляются необходимыми за ту боль и потери, которые мы доставляем животным жестокостями, лишением их свободы, увечьями их тел и, наконец, лишением их жизни для нашего удовольствия или удобства.

Представляется, что, якобы, можно считать реабилитированной такую практику, когда несколько видов животных по сути как бы были созданы исключительно, чтобы стать добычей других видов, а следовательно, и добычей друг друга. Тогда можно по аналогии представить, что человеческий вид мог быть предназначен им в пищу. В то время, когда животные не имеют возможностей и сил поддержать свою жизнь иными средствами, для всех человеческих существ существует возможность питаться только фруктами, овощами, травами и корнеплодами, что с успехом делают многие народности Индии. Мне кажется, что будет трудно защитить эти права какими-либо аргументами, предоставленными только природой; и что мы обязаны для этого обратиться за разрешением, зафиксированным в священных книгах (Книга Бытия, IX, 1,2,3)".

Вильям Пэли является только одним из многих, кто обращался с призывом дать разумное оправдание своему питанию другими животными. Генри Солт в своей автобиографии "Семь лет среди дикарей" (что соответствует его жизни в Англии) приводит разговор, состоявшийся в его бытность главой Итонского колледжа. Он только что стал вегетаринцем и конечно первым делом хотел обсудить это со своми коллегой - выдающимся ученым. С некоторым волнением ожидал он от ученого мнения о своем новом убеждении, что он скажет об этом. Наконец тот вошел и сказал: "Но не думайте, что животные не были ниспосланы нам в пищу".

Другой писатель Лорд Честерфильд обращался к природе вместо Бога: "Мои сомнения оставались непримиримыми относительно применения в пищу еды после уничтожения живых существ, поразмыслив я убедился в соответствии этого общему порядку в природе, где первым ее принципом выступает добыча сильным более слабого". Считал ли Лорд Честерфильд, что такое оправдание каннибализма не будет учтено. Бенджамин Франклин пользовался точно таким же аргументом (слабость его осветил Вильям Пэли) - это оправдание тех, кто возвращался к мясной диете после нескольких лет вегетарианства. Так, в своей "Автобиографии" он подробно излагает, как был приглашен на рыбную ловлю друзьями, и он заметил, что некоторую рыбу они ловили, чтобы отдать ее на съедение другой рыбе. Тогда он сделал вывод: "Если вы поедаете один другого, то я не вижу причин, почему я не могу съесть вас". Франклин, по крайней мере, был благороднее тех, кто применял этот аргумент, т.к. соглашался, что пришел к этому заключению только после того, как рыба оказалась на сковороде и как начала пахнуть "восхитительно хорошо". И он добавил, что одним из преимуществ быть "разумным творением заключается в том, что можно обосновать то, что хочешь сделать".

Это также дает возможность для глубокого мыслителя избежать конфронтации с хлопотными вопросами диеты путем рассмотрения ее слишком глубоким образом, чтобы человеческий разум был в состоянии постичь это. Как писал Д-р Томас Арнольд Регби: "Главным содержанием факта сотворения животных является для меня тайна, настолько покрытая болью, что я не осмеливаюсь к ней приблизиться". Эта позиция разделялась французским историком Мишле; будучи французом, он выражает ее менее прозаично: "Жизнь животного покрыта тайной! Обширный мир мыслей и немых страданий. Вся природа протестует против варварства человека, которого нельзя понять, который унижает, оскорбляет и мучает своих собратьев, стоящих ниже его. Жизнь, смерть! Ежедневное убийство, которое питает за счет животных, эти тяжелые и горькие проблемы безжалостно теснятся перед моим разумом. Несчастное противоречие. Давайте надеяться на существование другой сферы, в которой основание и жестокие судьбы не коснуться нас". Историк Мишле, казалось, верил, что мы не можем жить без убийства.

Другим, кто признает утешение грехом в том, что мы не можем жить без того, чтобы не убивать, был Артур Шопенгауэр. Шопенгауэр оказал большое влияние на процесс проникновения восточных идей на запад и в нескольких пассажах он показал контрасты между "отвратительным" отношением к животным, преобладающем в западной философии и религии с таковыми в буддийской и индуистской сфере. Его стиль изложения и полемики - острый, презрительный, насмешливый со множеством острого критицизма западных позиций - звучит вполне современно даже сегодня. После ряда обычных острых пассажей, Шопенгауэр быстро сосредотачивается на вопросе убийства ради пищи. Он приходит к отрицанию, что человечество способно жить и выжить без убийства для питания (он прекрасно знаком с ситуацией в Индии в этом отношении), но свое мнение он провозглашает так: "Без животной пищи в условиях Севера человеческая раса не сможет даже существовать". Хотя Шопенгауэр и не ставит исходным пунктом вопрос о географических различиях, он добавляет, что смерть животного должна быть выполнена как можно более "легким способом", при помощи хлороформа.

Даже Бентам, ясно изложивший необходимость расширения прав существ нечеловеческого происхождения, закончил изложение своей точки зрения так: "...имеется очень хорошее объяснение, почему мы причиняем им страдания, потребляя их в пищу, поскольку нам нравится есть; мы делаем лучше для них и никогда не делаем хуже. Они не имеют этого длинного затяжного периода предчувствия и ожидания будущей нищеты и несчастий, который мы имеем. Они обычно страдают и умирают на наших руках и всегда как можно быстрее и посредством способа, причиняющего наименьшую боль, чем тот, который неизбежно ожидал бы их, находись они в природных условиях".

Как бы тщательно не прорабатывались теоретические возможности малоболезненного убийства, массовые убийства животных для питания не будут и никогда не были малоболезненными. Когда Шопенгауэр и Бентам писали свои труды, забой животных был еще более ужасающим делом, чем сегодня. Животных принуждали покрывать большие расстояния пешим прогоном, направляясь на бойню погонщиками, заинтересованными лишь в том, чтобы закончить перегон как можно скорее. Стадо может провести в пути два или три дня, пока попадет на забойный двор, находясь это время без пищи и, возможно, без воды; затем они будут зарезаны варварскими методами без каких либо форм предварительного оглушения. Несмотря на патетические слова Бентама, они после пережидания в загоне войдут в забойный двор и ощутят обонянием запах крови их товарищей.

Вильям Пэли, так же, как и Дарвин, придерживался по отношению к животным нравственной позиции ранних поколений, хотя он и снес интеллектуальные фундаменты этих позиций. Он продолжал обедать мясом тех самых существ, которые, как он говорил, были наделены талантами и способностями любви, памяти, любознательности и симпатии друг к другу. И он отказался подписать петицию, обращенную RSPCA (Королевское общество по предотвращению жестокого обращения с животными) в прессу о законодательном контроле над экспериментами на животных. Его последователи сошли с избранного ими пути, заявив, что хотя человек и является частью природы и происходит от животных, это не дает оснований для пересмотра и изменения его статуса. Отвечая на обвинение, что идеи Дарвина подрывают достоинство человека, наибольший защитник Дарвина Томас Гексли сказал: "Нет никого более убежденного, чем я, что громадная пропасть между цивилизованным человеком и животными... наша почтительность и благодарность за благородство человечества не будет уменьшаться от знания того, что человек по своему составу и структуре - одно из животных..."

Здесь мы более ясно видим идеологическую природу обоснования и оправдания использования нами животных. Это очерчивает отличительную характеристику идеологии, задача которой противодействовать опровержению. Если из-под этой идеологической позиции фундаменты были выбиты, то новые фундаменты должны были быть найдены, иначе идеологическая позиция окажется в подвешенном состоянии, бросая вызов логическому эквиваленту законов земного тяготения. В данном случае относительно позиции отношения к животным, то, по-видимому, именно последнее и случилось. В то время, как современная точка зрения на место человека в мире чрезвычайно отличается от всех ранних взглядов и подходов, которые мы изучали, в практической плоскости в наших действиях относительно других животных мало что изменилось. Их интересы принимаются в расчет только тогда, когда они не сталкиваются с интересами человека. Если же возникает такое столкновение (даже столкновение между жизнью нечеловеческого животного и гастрономическим предпочтением человеческого существа), то интересами нечеловеческих жизней пренебрегают. Нравственные позиции прошлого были слишком глубоко внедрены в наш разум и нашу практическую деятельность, поэтому ломка или перестройка их связана с обширными изменениями в наших собственных знаниях, знаниях как самих себя, так и других животных.

Кто и как защищает спесиецизм сегодня

Из предыдущих глав мы увидели, как разрушением фундаментальных моральных принципов равных подходов к рассмотрению тех или иных интересов, которыми должны определяться наши отношения со всеми существами, человечество взвалило бремя страданий на нечеловеческие существа, руководствуясь при этом весьма тривиальными целями. И мы увидели, как западные мыслители, поколение за поколением, искали способ защитить право человечества делать это. В этой последней главе я рассмотрю ряд направлений, в которых сегодня практический спесиецизм находит поддержку и продвигается. Рассмотрим также различные аргументы и извинительные приемы, которые еще используются для защиты и оправдания рабства животных. Некоторые из таких оправданий будут, я надеюсь, противостоять позициям, изложенным в этой книге, поэтому нам представляется удобный случай ответить на вопросы, наиболее часто задающиеся по делу об освобождении животных. Эта глава, будучи продолжением предыдущих, имела также назначение показать сохранение идеологии, чью историю мы прослеживаем ко временам составления Библии и Древней Греции. Сейчас важно показать и критически оценить эту идеологию, потому что хотя современные позиции по отношению к животным достаточно благоприятны (по очень избранным направлениям), однако некоторые улучшения условий жизни животных были сделаны без изменений основных позиций отношения к животным. Такие усыпляющие улучшения таят в себе (и будут всегда такими) опасность эрозии движения за освобождение животных, пока мы не изменим в корне нынешнюю позицию к животным, санкционирующую безжалостную эксплуатацию нечеловеческих существ в угоду целям человека. Только коренной ломкой западного мышления более 2000 лет формировавшего свое отношение к животным, мы сможем создать прочные основы для избавления от этой эксплуатации.

Наши отношения к животным формируются, когда мы еще очень молоды и фактически начинаем питаться мясом в раннем возрасте. Довольно интересно, что многие дети поначалу отказываются есть мясо животных и приучаются к этому только после энергичных усилий их родителей, ошибочно верящих, что это необходимо для хорошего здоровья. Как бы ни расценивать эту непроизвольную инициативную реакцию ребенка, заметим, что мы едим мясо животного задолго до того, когда мы способны понять, что едим мертвое тело животного. Поэтому мы можем никогда не прийти к здравому обоснованному решению, свободному от предубеждений, сопровождаемых долго формировавшимися привычками, закрепленными социальными факторами, чтобы питаться мясом животных. И в то же самое время дети испытывают естественную любовь к животным, и наше общество помогает им в пробуждении нежных чувств к милым любимцам, образы которых в виде пушистых игрушек дети нежно обнимают. Эти факты показывают наличие двух весьма различных характеристик в отношениях детей нашего общества к животным, а именно к животным не существует единой целостной позиции, а имеется две конфликтующие позиции, которые существуют на уровне сознания личности, тщательно разделенные таким образом, чтобы противоречия между жестокостью и нежностью в наименьшей степени беспокоили эту личность.

Еще не так давно дети повсеместно воспитывались на сказках о добрых феях, в которых животные, особенно волки, изображались как коварные враги человека. Обычно в изложении счастливого конца сказки волка топили в озере при помощи камней, которые находчивый герой сказки насыпал ему в живот, предварительно распоров его, пока волк спал. А если дети хотели еще более приобщиться к этой сказке, то они, хлопая в ладоши, напевали в детской комнате такие стихи:

"Три слепые мыши! Как они бегут! Они убегают от жены фермера, которая отрезала им хвосты прочь! Острым ножом для мяса. Да видели ли вы такое? Три слепые мыши, как они бегут!"

Для детей, воспитанных на таких сказках и кружащихся в подобных хороводах, не было непоследовательности в том, чему их учили и что они ели. Сегодня, однако, такие сказки и стихи выходят из моды и внешне, со стороны, отношение детей к животным можно даже увидеть ласковым и светлым, что конечно далеко от истинного отношения детей к животным. Как бы то ни было, проблема возникает в таком звучании: чем мы можем питаться кроме мяса животных? Ответ на постановку этой проблемы представляется простой отговоркой. Прежде всего, тяготение детей к животным не определяются вопросами питания; животные - это их любимцы - собаки, кошки и другие. Имеются виды животных, особенно симпатичных детям, причем живущим в городах и пригородах. Мягкие набивные игрушки больше нравятся детям, когда они медведи или львы, а не свиньи или коровы. Когда в сказках и на страницах книг появляются счастливые изображения сельскохозяйственных животных, то это то же самое увиливание от решения проблемы путем введения детей в заблуждение относительно отношения к животным на современных фермах и попытки скрыть от детей страшную действительность, изложенную в главе 3 этой книги. Например, в одной из популярных книг "Сельскохозяйственные животные", которая попадет к ребенку с картинками кур, индюков, коров и свиней, всегда окруженных их милым потомством, нет и намека на клетки, пролитие крови, или попавших в поле зрения стойла или конюшни. Текст книги сообщает, что свиньи "любят обсыпаться мукой, затем вываляться в грязи и бегать с визгом", в то время как коровы "таких вещей не делают, но без конца хлещут себя хвостами, едят траву и мычат". Британские книги, такие как "Сельское хозяйство", бестселлеры в серии "Божья коровка" создают такое же впечатление деревенской простоты, показывая курицу, расхаживающую по плодовому саду со своими цыплятами, и всех других животных, благоденствующих со своим потомством на просторной местности. Неудивительно, что после такого рода чтива в пору раннего периода жизни, дети вырастают в полной уверенности в том, что если животные и "должны" умереть для обеспечения людей пищей, то до наступления этого часа они безусловно жили счастливо.

Осознавая важность жизненных позиций, формирующихся в молодом возрасте, движение за освобождение женщин предложило изменить характер рассказов и сказок, которые мы читаем для своих детей. Они хотели, чтобы в сказках благородные принцессы спасали жизнь принцам, оказавшихся в трудном положении. Однако переделать сказки, которые мы читает своим детям, оказалось не так легко, хотя жестокость - далеко не идеальная тема для детских сказок. И все-таки было бы возможно избежать наиболее отвратительных деталей, снабжая детей книжными картинками и сказками, которые пробуждали бы отношение к животным, как к независимым существам, а не как к маленьким умненьким предметам, существующим для нашего развлечения и стола. А когда дети подрастут, они уже будут осведомлены, что большинство животных живет в условиях, которые надо признать малоприятными. Трудность может также заключаться в том, что родители невегетарианских убеждений могут принуждать своих детей не воспринимать глубоко сказку, опасаясь, что облагораживание детского отношения к животным может разрушить всю систему семейного питания. Даже сейчас нередко приходится слышать, что дети, узнав об убийстве животных на мясо, отказываются есть мясо своих друзей. К сожалению это инстинктивное сопротивление встречает могучих противников в лице невегетарианских родителей и большинство детей оказывается не в состоянии осуществить свой отказ от мясной пищи, оказываясь в неравной оппозиции к своим родителям, которые обеспечивают их питание, уверяя при этом, что без мяса они не вырастут большими и сильными. Остается надежда уповать, что распространение знаний о природе питания позволит большинству родителей осознать, что в этом вопросе дети были мудрее их*.

* Например, Лоуренс Кольберг, физиолог из Гарвардского университета, отмечал в своей работе присутствие нравственного развития у детей, рассказывая, что его сын в возрасте 4-х лет принял свою первую нравственную установку, отказавшись есть мясо, потому что, как он сказал, "это плохо убивать животных". Далее Кольберг рассказывает, что шестимесячные уговоры его сына изменить свою позицию потерпели неудачу, в т.ч. в поисках различия между оправданным и неоправданным убийством, что показало правоту его сына, хотя и исповедующего более простую и бесхитростную нравственную платформу.

Все это показывает, до какой степени люди сегодня изолированы от животных, употребляемых в пищу, даже ребенок получает из литературы сведения, убеждающие его, что животноводческая ферма - это место, где животные бродят на свободе в идиллии, и такое ложное впечатление нередко остается у него на всю жизнь. В городах или пригородах не бывает животноводческих ферм, поэтому горожане могут видеть их лишь побывав там, или проезжая сельской местностью, где сейчас действительно можно видеть современные строения и относительно небольшое количество животных на пастбищах. И лишь немногие из нас могут знать, что же в действительности творится в закрытых помещениях и сараях для выращивания цыплят-бройлеров.

И почему-то средства массовой информации не информируют общественность об этом предмете. На американском телевидении есть программа, изображающая животных в так называемом диком состоянии (или предположительно диком, потому что животных предварительно отлавливают, а затем выпускают в огороженный загон для удобства съемок). Однако тематика о фермах интенсивного выращивания животных лишь изредка может промелькнуть на экране, как специальная тема по сельскому хозяйству или производству пищевой продукции. Кому-то выгодно, чтобы телезритель больше знал о жизни гепардов и акул, чем о цыплятах или телятах, которых выращивают для бойни. В результате подобной "информации" о сельскохозяйственных животных, разумеется, растет прибыль телевизионных компаний в виде оплаченной рекламы, изображающей смехотворные карикатуры на свиней, желающих поскорее превратиться в колбасы или тунцов, стремящихся, чтобы их законсервировали. Т.е. общественности преподносится откровенная ложь, например об условиях разведения цыплят-бройлеров. Не лучше обстоит дело и с газетами. В их тематике, посвященной животному миру, преобладает информация, "интересующая читателя", например, что горилла в зоопарке родила детеныша или сведения о видах, находящихся под угрозой исчезновения. А вот сведения о совершенствовании животноводческого оборудования, которое лишает миллионы животных даже свободы передвижения - в периодике не появляются.

Если общественности неизвестно о том, что делается на животноводческих фермах, то не больше знает она и о том, что происходит за высокими оградами институтов и лабораторий. Хотя результаты исследований обычно публикуются в научных журналах, сведения о проводимых опытах, как правило, фильтруются перед подачей на публику и, в особенности, если исследования имеют необычный характер. Поэтому общественность вообще никогда не узнает о большинстве опытов, проводимых на животных, а об остальных информация подается как о тривиальных заурядных событиях. Так как мы видели из главы 2, никто не знает точно, сколько экспериментов было выполнено на животных в Соединенных Штатах и не удивительно, что общественность считает незначительной тему о проведении таких экспериментов. Благоприятные условия для проведения таких экспериментов создаются еще и тем, что общественность вообще мало знает о животных, откуда они приходят или куда они деваются после их смерти. (Стандартный учебник по использованию животных в экспериментах советует ученым-естествоиспытателям скорее помещать тела погибших животных в кремационную печь, не оставляя их для обозрения, т.к. это "обычно не способствует повышению престижа исследовательского центра или школы в глазах общественного мнения")*.

* У меня в этой связи были любопытные происшествия, когда я занимался иллюстрированием этой книги и посетил библиотеку фотографий Агентства Ассошайтед Пресс в Нью-Йорке. Там я без конца находил изображения детей, держащих на руках розовых поросят, снабженных крупными надписями, животных из зоопарков с их детенышами, но нигде не было фотографии современной фермы по выращиванию телят или свиней.

Итак, неведение, а с ним и необразованность - вот первая линия обороны спесиецизма. Конечно, может показаться, что легче всего было бы проломить брешь в конце концов и показать истинную правду. Но невежество нашего общества так долго торжествовало, что теперь люди уже и не хотят искать эту истинную правду. "Не говорите мне об этом, вы испортите мне обед" - вот обычный ответ на попытку рассказать кому-либо, как этот обед был приготовлен. Даже люди, осведомленные о том, что традиционная семейная ферма должна руководствоваться интересами большого бизнеса, и что ряд сомнительных экспериментов все-таки происходят в лабораториях, цепляются за смутную уверенность, что условия проведения таких опытов не могут быть слишком плохими или успокаиваются на том, что заниматься такими вопросами должны компетентные органы правительства или общества по содействию благополучию животных. Д-р Бернард Гржимек - директор зоопарка во Франкфурте и один из наиболее откровенных западно-германских противников так называемых ферм интенсивного животноводства, считал, что неведение относительно таких ферм сегодня есть следствием необразованности и склонности прежних поколений немцев к другим формам зверства, также скрываемых от чужих глаз. И без сомнения в обоих случаях это не объяснялось невозможностью найти выход, а скорее нежеланием его искать и не знать фактов, которые могли тревожить совесть людей.

Мысль о том, что мы можем полагаться на общества содействия благосостоянию животных в смысле недопущения жестокости к ним, сама по себе обнадеживающая. Большинство государств сейчас имеют по крайней мере одно влиятельное общество защиты животных. В Соединенных Штатах, например, имеется Общество предотвращения жестокости к животным, Американская Гуманистическая ассоциация и еще Гуманистическое общество Соединенных Штатов. В Британии - это Королевское общество по предотвращению жестокого обращения с животными, остающееся неизменным как крупное объединение. Правда, было бы резонно спросить: почему эти ассоциации не привлекают внимания общественности к фактам, которые я изложил в главах 2 и 3 этой книги?

Имеется несколько причин умолчания фактов о вопиющем отношении к животным, в т.ч. по самым важным направлениям этого вопроса. Одно из них историческое. В те времена, когда были основаны RSPCA и ASPCA, это были радикальные, почти бунтарские группы, стремящиеся влиять на общественное мнение. При таких обстоятельствах протесты по всем формам жестокости, в т.ч. и по жестокости на фермах (такой же самой, как сегодня) были неисчерпаемым источником нападок, брани и критики правительственных группировок. Однако постепенно, по мере того, как эти организации росли в своем богатстве, количестве членов и респектабельности, они потеряли свой радикализм и стали частью элиты. Они установили тесные контакты с членами правительства, с предпринимателями и учеными. Поначалу они действительно пытались использовать свои контакты, чтобы улучшить условия жизни животных и какое-то минимальное улучшение действительно имело место, но в то же время контакты с теми, чьи интересы основывались на использовании животных в пищу, или для научных целей, притупляли их радикальный критицизм, вдохновлявший когда-то основателей таких обществ. Опять и опять самые фундаментальные принципы общественного протеста становились предметом социальных компромиссов в угоду тривиальным реформам. Девизом их было: лучше небольшой прогресс сейчас, чем вообще ничего, но чаще всего реформы проводились неэффективно для улучшения состояния животных и осуществлялись они скорее для успокоительных заверений общества, ничего не делая для решения существующей проблемы*.

* Примерами этого могут служить Акт Британского правительства "О жестокости к животным" от 1876 года и Акт Соединенных Штатов 1966-1970 гг. "О благосостоянии животных", оба из которых устанавливали ответственность за использование животных в экспериментах, но мало что сделали в пользу животных.

По мере того, как увеличивалось богатство общественных организаций, приобретали важность и другие соображения. Какое-либо улучшение благосостояния животных стало рассматриваться как милость к ним. Такой статус наложил на идею о защите животных значительное бремя с ореолом спасительности. Но при этом условия существования животных опять квалифицировались как милость и благотворительность и в Британии, и Соединенных Штатах, тем более, что эти организации не проявляли политической активности. Политическая активность, к несчастью, лишь иногда может помочь улучшению жизни животных (особенно, если организация слишком опасается вызвать бойкот мяса общественностью). Но большинство крупных групп понимали необходимость избегать всего, что могло бы подвергнуть опасности их благотворительный статус. Это приводило их к направлению главных усилий на безопасные, малоконфликтные формы деятельности, таких, например, как пристанища для бездомных собак, или судебные преследования по отдельным случаям беспричинной изощренной жестокости, вместо проведения широких кампаний против систематической жестокости.

В конце концов выбор такого направления привел к тому, что в конце последнего столетия большинство обществ по защите животных вообще потеряли интерес к условиям содержания животных на животноводческих фермах. Возможно это произошло потому, что поддержка и официальные документы в эти общества приходили из городов, где общественность больше знала и была озабочена содержанием собак и кошек, чем содержанием свиней и телят.

Конечно это прискорбно и достойно сожаления, что нам приходится критиковать организации, старающиеся защитить животных от жестокости. И к чести этих организаций остается факт, что литературными и периодическими публикациями большинство организаций внесли значительный вклад в формирование общественной позиции в том, что в защите нуждаются собаки, кошки и дикие животные, но других животных это не коснулось. Таким образом люди приходят к мысли о "благосостоянии животных" иногда посредством доброты дам, одержимых заботой о кошках, а отнюдь не по причине, основанной на базовых принципах справедливости и моральности.

Когда при написании этой книги я сотрудничал в Американской Гуманистической ассоциацией и с Нью-Йоркским отделением ASPCA относительно информации по этой теме, никто из них не мог сказать мне ничего о животноводческих фермах-фабриках, а информация, полученная мною о лабораторных животных, дала общее впечатление, заставившее проявить беспокойство об этом. *

* В действительности ASPCA не сообщало данных об истинных размерах и причинах проблемы проведения экспериментов на животных, распространяя эти ограничения даже на свои доклады своим собственным членам. Так в сентябре-октябре 1974 года издание журнала "Защита животных" в Нью-Йорке опубликовало обнадеживающую статью по отчетному докладу Департамента сельского хозяйства США (в развитие Акта о благосостоянии животных), воздержавшись от помещения информации (содержавшейся в оригинале доклада), что работы по тестированию некоторых косметических средств были связаны с мучительными экспериментами на животных. Из публикации были также изъяты сведения о том, что даже этим представительным докладом было охвачено всего пять процентов опытов на животных, проводимых в Соединенных Штатах.

В Британии аналогичная ASPCA организация (сокращенно RSPCA) в своих официальных текстах вообще снизила критический накал, однако в последние два-три года RSPCA начала уделять внимание содержанию животных на животноводческих фермах и использованию в лабораторных экспериментах. Однако и у этой организации впереди еще долгий путь к результативной защите животных, тем более, что RSPCA опять окунулась в море радикальных реформ благодаря молодым членам своих низовых комитетов.

Подвергая атакам главные виды проявления жестокости к животным, вышеназванные и им подобные организации фактически допускали обман общественности, создавая впечатление, что все обстоит хорошо, и активно сотрудничая при этом с теми, кто нес ответственность за жестокость, они практически создавали атмосферу респектабельности для тех, кого даже по своему служебному долгу обязаны были немедленно осудить. Вот лишь несколько примеров. Американская Гуманистическая ассоциация не была осведомлена о производстве пищевых продуктов и была потрясена сообщением репортера об ужасах, свидетелем которых он стал на одной из птицеводческих ферм. Тогда эта ассоциация поручила своему представителю прокомментировать этот факт, он ответил следующее: "Мы делаем все, чтобы удовлетворить запросы покупателей и множество технических устройств - единственный путь достижения этого". Названная ассоциация (AHA) сотрудничает также с устроителями боев "родео", выдавая им поручительства в "гуманности" их выступлений. Хотя эти игры, особенно в их заключительных частях, отличаются большой жестокостью, в чем убедились те, кому пришлось это видеть. По сути, сегодня главной функцией разных групп в системе AHA (Американской Гуманистической ассоциации) является деятельность в сфере помощи бродячим собакам и кошкам. Большинство из таких животных забивается способами гуманными настолько, насколько это возможно. Но это не все - в некоторых штатах Общество послушно идет на уступки местным законодательным актам, предписывающим передавать пойманных бездомных животных в лаборатории для исследовательских целей. Вот так Общество "предотвращает жестокость". В Британии RSPCA - Королевское общество по предотвращению жестокого обращения с животными имеет в аэропортах приюты по реабилитации и уходу за животными, не выносящими условий перелета, но чаще всего под такой формулировкой в Британию поступают животные, как материал для исследовательских целей. Так в сущности организации, призванные спасать животных, помогают экспериментаторам, поставляя им живой жертвенный товар.

Есть еще одна американская группа - это Институт благополучия животных, он имеет скрытые контакты с Международным Комитетом по лабораторным животным - комитетом, профессиональной целью которого является содействие лабораторной исследовательской науке во всем мире. Такие контакты все-таки отражены были в докладе и его разделах, сделанном на симпозиуме, организованном международным комитетом по таким темам, как, например, доставка животных в лаборатории развивающихся стран и отбор животных для использования в экспериментах. Кроме того, представительство Греции в Международном комитете по лабораторным животным представляет эту страну также и в Институте благополучия животных! И еще, чтобы убедиться в таком примере, я сошлюсь на договор для ветеринаров, каких животных следует считать "приемлемыми" для опытов, а также "о стандартизации биологических исследований и инструментов". Читатель будет, без сомнения, удивлен моему сообщению, что автором только что упомянутого договора-инструкции для ветеринаров является Роберт Хаммер - ветеринарный консультант Американской Гуманистической ассоциации и ее советник; в качестве ее представителя он выступает в очень многих случаях. Неправда ли удивительно, что AHA - Американская Гуманистическая ассоциация не прикладывает сколь-нибудь заметных усилий против того, что творится с животными в научно-исследовательских лабораториях.

Следует отметить, что несколько более мелких защитных организаций пытаются сделать то, чего не делают крупные организации, но это нередко оказывается непосильным для них. Среди факторов, создающих трудности для небольших организаций в сфере общественности, возможно, главным можно считать трудность в преодолении высокомерного убеждения, что "человечество пришло первым" и что проблемы, связанные с состоянием животных, не могут сравниваться по своему моральному или политическому значению с проблемами, касающимися всего человечества непосредственно. Прежде всего, это указывает на наличие спесиецизма. Далее, как можно совершенно не изучив вопроса, не зная его, заявлять, что проблема животных менее серьезна, чем проблемы, которые терпит человечество? Такие вещи можно провозглашать, глубоко зная и допуская, что страдания животных действительно не заслуживают внимания, что если они имеют место, то менее важны, чем страдания людей. Но боль есть боль, и важность предотвращения бессмысленной боли и страданий не уменьшается от того, что страдания испытывают не представители нашего вида. Что бы мы подумали о том, кто сказал бы: "белые пришли первыми" или например, что нищета в Африке - проблема не такая серьезная, как нищета в Европе?

Это правда, что в мире есть много проблем, заслуживающих уделения им нашего времени и энергии. Голод и нищета, расизм, освобождение женщин, инфляция и разоружение, охрана природы - все они главны и содержательны, и кто может сказать, какая из них более важна? И все же, оставив в стороне предвзятость спесиециста, мы можем увидеть, что угнетение нечеловеческой жизни относится к разряду названных значений. Страдания, причиняемые нами нечеловеческим существам могут быть экстремальными, а для множества они становятся просто гигантскими: сотни миллионов свиней, крупного рогатого скота и овец проходят каждый год через процессы, описанные в главе 3 этой книги. В Соединенных Штатах (только в них одних) биллионы цыплят постигает такая же участь. Ежегодно более 60 миллионов животных становятся жертвами научных экспериментов. Если бы одна тысяча человеческих существ была подвергнута разного рода тестам, какие проводят на животных для того, чтобы убедиться в безопасности косметических средств, это вызвало бы национальное возмущение. Использование миллионов животных для этой цели могло бы вызвать, по крайней мере, большое участие, особенно с тех пор, как выяснилась ненужность этих страданий, и их можно было бы прекратить, если бы мы хотели это сделать. Все рассудительные люди хотят предотвратить войну, расовое неравенство и гонку вооружений; проблема состоит в том, что мы должны предовратить эти вещи на долгие годы, и сейчас нам приходится признать, что мы не знаем, как это сделать. Сравнение показывает, что уменьшение страданий животных нечеловеческой природы усилиями человека может быть относительно легким, людям нужно только решиться сделать это.

Во всяком случае, идея, что "люди пришли первыми", более часто использовалась как извинение за то, что ничего не делается как относительно человека, так и нечеловеческих животных в направлении выбора между несовместимыми альтернативами, как, во всяком случае, считают сторонники притеснения животных. Справедливости ради надо сказать, что несовместимости здесь нет. Допустим, что каждый располагает опредленным количеством времени и энергии, и время, отданное на активную работу в одном случае уменьшает время, нужное в другом случае; однако нет ничего, что могло бы останавливать тех, кто посвящает свое время и энергию человеческим проблемам, где достойным было бы объявление бойкота продукции агробизнеса, связанного с жестокостью. А вегетарианская система питания не потребует больших затрат времени, чем потребление мясной пищи.

В действительности, и мы это видели в главе 4 этой книги, правы те, кто процветание человечества видит только на пути вегетарианства. Они справедливо считают, что снижение масштабов мясного животноводства высвободит громадные количества зерна для улучшения питания людей где бы то ни было; при этом вегетарианская диета обходится намного дешевле диеты, основанной на мясных блюдах. Со временем у вегетарианского общества появятся большие финансовые накопления для направления их в различные актуальные сферы - производство придуктов питания, пособия на необходимые социальные или политические потребности. Я бы не сомневался в искренности тех вегетарианцев, которые, отказавшись от мяса, мало интересуются проблемой освобождения животных, а руководствуются при этом иными причинами, но когда вегетарианцы говорят, что "человеческие проблемы приходят первыми", то нельзя не удивляться, что собственно принуждает их продолжать поддерживать убыточную, безжалостную эксплуатацию животных на фермах.

В свете изложенного будет уместно сделать историческое отступление. Часто говорят, что в заключительном выводе идеи, что "человечество приходит первым", содержится мысль о том, что люди в движении за благополучие животных заботятся больше о животных, чем о человечестве. Нет сомнения, что для определенной части людей это действительно так. Хотя в историческом аспекте лидеры движения за благополучие животных как раз больше заботились о существах человеческих, по сравнению с другими людьми, ничего не делавшими для животных. Действительно, наблюдается ясное дублирование и между лидерами движений за освобождение негров и женщин и лидерами движения против жестокости к животным. Это своеобразное взаимоперекрытие настолько обширно, что высвечивает неожиданные формы подтверждения параллелей между расизмом, сексизмом и спесиецизмом. В перечне основателей RSPCA (Королевского общества по предотвращению жестокого обращения с животными) были, например, Вильям Вильберфорс и Фаувелл Бакстон - два лидера в борьбе против порабощения негров в Британской империи. Так же точно ранние деятельницы движения феминисток - Мария Воллстоункрафт, написавшая в добавление к ее "Декларации прав женщин" серию детских рассказов, озаглавленных "Первобытные рассказы", специально предназначенные для формирования гуманного отношения к животным. Сюда можно отнести и множество ранних американских феминисток, включая Люси Стоун, Амелию Блумер, Сьюзан Антонни и Элизабет Кади Стентон, тесно связанных с вегетарианским движением. Вместе с Горацием Грили, реформировавшим антирабское издательство "Трибуна", они приветствовали выход такого труда, как "Права женщин и вегетарианство".

Движение за благополучие животных также стало исходной базой для начала борьбы против жестокости к детям. В 1874 году Генри Берг - пионер Американских обществ за благополучие животных, увидел издали жестокое избиение какого-то маленького животного, которое оказалось человеческим ребенком. Берг провел успешный судебный процесс против жестокого детского надзирателя под Нью-Йорком, запугав, между прочим, законодательную власть эффективным юридическим натиском. Затем были внесены дальнейшие предложения и так было основано Нью-Йоркское общество по недопущению жестокого обращения с детьми. Когда эти новости достиги Британии, то RSPCA также создало британский аналог - Национальное общество по недопущению жестокости к детям. Одним из основателей этой группы был лорд Шафтсбери, возглавляющий социальные реформы, автор Фабричных актов, положивший конец детскому труду и многочасовому рабочему дню. Именно лорд Шафтсбери был благородным ветераном борьбы против бесконтрольных экспериментов и других форм жестокости к животным. Вся его жизнь, подобно жизням многих других гуманистов, опровергала идею, что проявляющие заботу о животных не проявляют ее к человеку.

Наши концепции относительно природы животных и ошибочность подходов, присущая в целом нашей концепции о природе, способствовали поддержке спесиецизма. Нам всегда нравилось думать и внутренне внушать себе, что мы все-таки менее дики, чем все остальные животные. Сказать кому-либо, что он "человек", это значит назвать его существом высшего достоинства, сказать же ему, что он "зверь", "животное" или просто, что он "ведет себя, как животное" - будет означать его отвратительность, мерзость и непристойность. Мы редко обращаем внимание на ошибочность убеждения, что животные, которые тоже убивают, совершают это по тем же причинам, что и человек. Мы считаем львов и волков дикими и кровожадными, потому что они убивают, но они должны убивать или их ожидает смерть от голода. Люди же убивают других животных ради спорта, удовлетворения своих прихотей, из-за красивых тел животных и для своих вкусовых ощущений. Не будем забывать, что люди массово убивают даже представителей своего собственного вида, делая это из жадности или по "праву сильного". Кроме того, люди не довольствуются размерами убийства. Исторический экскурс показывает, что людям присуща тенденция мучить и истязать как своих ближних, так и своих "братьев меньших", перед тем, как предать их смерти. Ни одно другое животное не позволяет себе этого.

Таким образом, не замечая своего собственного дикарства и зверства, мы старательно преувеличиваем его у других животных. Например, дурная слава о волках как о негодяях и виновниках всех бед, основная тема народных сказок, может продемонстрировать вклад зоологов в формирование психологического негатива путем переброски элементов природных связей в социальную сферу. Волки же никогда никого не убивают, исключая предмет собственного пропитания. Если же самцы вступают в схватку между собой, то бой не оканчивается смертью, а проигрывающий сигнализирует определенным движением о своей капитуляции, освобождая перед своим конкурентом нижнюю часть шеи - самое уязвимое место своего тела. С волчьими клыками всего один дюйм отделяет победителя от яремной вены его врага. Однако для победителя будет достаточно повиновения побежденного и, в отличие от подобной ситуации в человеческом обществе, он не убьет своего проигравшего оппонента. В соответствии с нашими представлениями об отношениях в мире животных, где якобы то и дело разыгрываются кровавые сцены боев, мы также игнорируем факт, что другие виды обладают определенными комплексами социальной жизни, и нельзя воспринимать отношения в мире животных только как связи на почве примитивных инстинктов и потребностей. Когда человеческие существа заключают брачный союз, мы привычно считаем это логическим венцом любви между ними и мы очень остро воспринимаем ситуацию, когда пара человеческих существ теряет друг друга вследствие смерти одного из супругов. Когда же другие животные объединяются в пару для совместной жизни, мы говорим, что это просто проявление инстинкта, заставляющего делать это. И если охотник или траппер с капканами убьет или захватит животное для исследований или для продажи в зоопарк, мы не рассматриваем такой факт, что это может быть один из супругов и они будут страдать из-за внезапного исчезновения одного из них. Совершенно подобно этому мы твердо знаем, что в человеческом обществе забрать у матери ребенка - трагедия для обоих. Но ни фермер, ни владелец питомника по выращиванию комнатных и подопытных животных не проявляет ни малейшего сочувствия ни к матери, ни к детям ее (если они не люди), когда запросто разделяют их в соответствии с потребностями своего бизнеса.

Странно наблюдать, как люди часто и охотно объясняют сложные формы поведения животных как "просто следствие инстинкта", и тем не менее в незаслуживающей сравнения подобной ситуации в человеческой среде те же самые люди будут всегда игнорировать или не замечать простых инстиктивных действий в поведении человека, совершавшего те или иные поступки. Это, в частности, часто говорят о несущихся курах, забойных телятах и собаках, содержащихся в клетках для научных целей, мотивируя тем, что они не испытывают страданий, т.к. никогда не знали иных условий. Животные, однако, ощущают настоятельную потребность в движении, чтобы распрямить их конечности или крылья, обслужить себя, повернуться вокруг, жили или нет они ранее в таких условиях. Стадные или стайные животные ощущают мучительное беспокойство, оказываясь в изоляции от особей своего вида, хотя они, возможно, "никогда раньше не жили в таких условиях", и стадные или стайные животные могут ощущать то же самое из-за невозможности осознать свою индивидуальность через контакт с другими индивидуумами. Подобные стрессы могут приводить к разным формам расстройств в том числе и к такому пороку, как каннибализм.

Широко распространенное игнорирование природы поведения животных поддерживается теми, кто готовит себе лазейку ускользнуть от критических упреков, говоря после содеянного ими: "Ну что вы хотите, ведь это же не люди". Да, это не люди, но это и не машины для превращения кормов в мясо и не аппараты для научных экспериментов. Удивительно, как далеко наше собственное сознание отстало от современных данных зоологов и экологов, которые месяцами, а иногда и годами наблюдают животных с блокнотами и кинокамерами. Такое отставание порождает две опасности: первая, это благодушный сентиментальный антропоморфизм, и она менее опасна, чем опасность вторая - воспользоваться подручной, самообслуживающей идеей, что животные - это просто массы органического вещества большего или меньшего размера, которые мы можем согласно круговороту веществ в природе направлять далее для превращения в гумус любым способом, удобным для нас.

Разумеется, делается немало других попыток поиска теоретического базиса для оправдания нашего обращения с животными. Одна и небезуспешная из них - это взывать к биологическим особенностям животных. Так, говоря о вегетарианстве, часто можно услышать в ответ, что сами животные убивают других с целью питания, почему же мы не можем делать это также? Такие аналогии далеко не новы, еще в 1785 году Вильям Пэли опровергал ложность демагогических заявлений, что пока, мол, человек будет воздерживаться от убийства, другие животные не будут делать выбора, убивать или нет. Подобные нападки на вегетарианцев неадекватны уже в своей логической основе: надо лишь осознать, что если даже существуют животные, которые потребляя преимущественно растительную пищу, иногда прибегают к убийству тоже с целью питания, это не должно служить основанием и моральным оправданием для нас, чтобы делать то же самое. Ведь только что защитники данной концепции били себя в грудь, доказывая неизмеримое верховенство человека над животными как существа высшего разума и божьего помысла, и вдруг они опускаются до уровня копирования пищевых цепочек в биоценозах диких животных, забывая о возвышенных, духовных, моральных ценностях человечества. Скажем далее, что животные не в состоянии найти разумные альтернативы в части питания в сложившихся ценозах, в том числе отражающие нравственную сферу несправедливости всякого убийства даже ради питания. К сожалению, такие формы убийства существуют, но это не дает оснований возлагать моральную ответственность за это на животных, или объявлять их поведение преступным. В конце концов каждый читатель этой книги способен самостоятельно сделать нравственный выбор по данному вопросу. Не можем и мы избегать ответственности и за наш выбор, прикрываясь тем, что ожидаем ответных шагов от существ, неспособных пока высказать свои соображения.

В свою очередь я хочу искренне сказать, что не хотел бы в азарте полемических схваток прийти к огульному отверганию всего, что не вписывается в мою концепцию. Я всегда признавал, что имеется значительная разница и отличия между человеком и другими животными, мне также доводилось обнаруживать трещины в моих логических выкладках о равенстве всех животных. Каждый, кто заинтересуется такой критикой, должен особенно внимательно прочитать первую главу этой книги. Тогда и он убедится, что недопонимал, о каком именно равенстве в природе я говорю. Я никогда не выступал с абсурдными заявлениями, что не существует серьезных различий между взрослым человеком и другими животными. И я не считаю также, что животные способны к демонстрации примеров высокой нравственности, но существуют нравственные принципы, сущность которых не меняется в зависимости отношения их к человеку или к животному. Однако мы нередко вполне правомерно включаем в сферу одинакового системного подхода живые существа, лишенные возможности сделать самостоятельный нравственный выбор; таково, например, наше отношение к детям раннего возраста или к людям, которые по тем или иным причинам не обладают умственными возможностями, чтобы понять природу нравственного выбора. Однако еще Бентам ответил на этот вопрос, заявив, что дело заключается не в том, способны ли они (животные) выбирать, а в том, способны ли они страдать.

Следует отметить, что существует определенная проблема в разрезе этики освобождения животных - это существование плотоядных животных, и можем ли мы что либо сделать в связи с этим? Предположим, что человечество сумело изъять виды плотоядных животных из природного цикла, сократив тем самым страдания всех животных; стоит ли делать это? Короткий и простой ответ в этой связи будет гласить, что провозглашение нами некоего "господства" человека над другими видами еще не дает нам права какого-либо вмешательства в их жизнь. Мы должны оставить их в покое, одних самих настолько, насколько сможем это сделать. Избравши для себя роль тирана животных, мы не должны пытаться играть еще и роль старшего брата для них.

Приведенный ответ действительно и прост и короток, но он содержит только часть правды. Нравится нам это или нет, но человечеству известно больше о том, что может случиться в будущем, и может быть такая ситуация, где не помочь нельзя. Если, например, каньон вдруг будет затоплен и животные окажутся в плену поднимающейся воды, человек может и должен приложить свои знания и свою работу, чтобы избавить животных от гибели. Поэтому вполне возможна такая ситуация, когда вмешательство человека пойдет во благо и для спасения животных и такое вмешательство следует считать оправданным. Но когда мы рассматриваем схему относительно гипотетического удаления плотоядных животных, то она должна рассматриваться совершенно в ином смысле. Судя по нашим предыдущим сведениям, любая попытка изменить что-либо в экологической системе может принести гораздо больше вреда, чем пользы. По этой причине нам не остается ничего другого, как признать, что за исключением нескольких очень ограниченных случаев, мы не можем и не должны пытаться наводить порядок в природе. Было бы вполне достаточно для нас, если бы мы устранили наши собственные убийства и жестокости по отношению к животным.

Имеются также и другие оправдания нашего отношения к фактам, что в состоянии своего природного обитания некоторые животные убивают других животных. Нередко в ответ на упреки о плохом содержании животных на современных животноводческих фермах приходится слышать, что это все-таки не хуже, чем условия обитания в дикой природе, где приходится терпеть холод, голод и постоянную угрозу хищников и что возражения в адрес ферм несостоятельны.

Примечательно, что сторонники продолжения рабства чернокожих часто приводили удивительно близкие по смыслу аргументы. Один из них писал: "Если оставить в стороне всю полемику и споры, будет очевидно, что прибыв из Африки, из состояния грубости, жестокости, бед и нищеты, в которой они там глубоко погрязли, в эту страну света, гуманности и христианских знаний, они получили большое благо; и лишь заблуждения некоторых людей, занимающихся своим бизнесом, создает впечатление о ненужной жестокости. В существующем государственном порядке необходимо лишь следовать его требованиям, жить в согласии с законами природы и общества, что не оставляет места никаким вопросам".

Конечно трудно сравнивать два типа условий - жизни в дикой природе и тех, что сложились на плантаторских факториях (где работали "дикие" негры), но если такое сравнение все-таки сделать, то жизнь на свободе была бы предпочтительнее. На современных интенсивных животноводческих фермах животные лишены возможности ходить, бегать, свободно распрямить свои конечности или быть частью семьи, стада. Правда конечно, что на воле многие дикие животные гибнут по разным причинам, в т.ч. от зубов хищников, но животные, содержащиеся на фермах, не живут дольше, чем находящаяся на воле их часть, что терпит все опасности. Даже надежное кормление на фермах не является неоспоримым благом, лишая животного основного стимула его природной активности - действий в поисках пищи. Результатом этого есть жизнь в высшей степени примитивная, лишенная всего чего бы то ни было, за исключением разве что лежать в стойле и есть.

С другой стороны, сравнение условий животноводческой фермы с естественными условиями действительно не могут служить мотивами для оправдания ферм, т.к. не имеется альтернативы в решении данной проблемы. Освобожденных с животноводческой фермы животных невозможно вернуть в среду дикой природы. Находящиеся сегодня на фермах животные были выращены человеком для фермы и предназначены для продажи на производство пищевых продуктов. Если бы бойкот животноводческой продукции, предлагаемый данной книгой, оказался эффективным, это бы уменьшило количество продукции, которая могла бы быть купленной. Это не означает, что вечером мы все поголовно воздержимся от такой покупки. (Хотя я и оптимист освобождения животных, но все-таки не хотел бы обманывать себя и других). Уменьшение спроса на мясные продукты будет постепенным. Это приведет к тому, что выращивание животных станет менее выгодным. Фермеры обратятся к другим видам сельскохозяйственного производства и гигантские корпорации начнут вкладывать свои средства в другие отрасли. В результате будет выращиваться меньшее количество животных. Обилие животных на промышленных фабриках-фермах пойдет на убыль, потому что места убитых животных не будут пополняться новыми, а отнюдь не потому, что животных можно будет вернуть назад в природные условия. В конце концов возможно (и тут я уж позволю себе не сдерживать своего оптимизма) настанет такое время, что стада крупного рогатого скота и свиней можно будет найти только в крупных резервациях, подобных нашим нынешним заповеданным участкам дикой природы. И выбор поэтому будет заключаться не между жизнью на скотоферме или жизнью в дикой природе, он будет в том, избрать ли животным судьбу жить на ферме, чтобы потом быть убитым на пищу, или вообще не рождаться.

С этой точки зрения в дальнейшем могут быть поставлены ряд возражений по существу. Заметим также, что если все мы были бы вегетарианцами, то было бы соответственно намного меньше свиней, крупного рогатого скота, цыплят и овец, а немногие, потребляющие мясо, заявили бы, что они действительно считают мясо своей любимой едой, но тогда животные сверх необходимого им количества могли бы не появляться на свет вообще.

Такие оправдания со стороны предпочитающих мясную пищу, которые могут быть также приняты и от имени экспериментаторов, создают атмосферу нелепости вокруг них, но часть из тех, кто выдвигает их, по-видимому, принимают их вполне серьезно. Это может быть очень просто опровергнуто указанием на то, что жизнь животных в современных животноводческих фермах настолько лишена какого-либо позитива или хотя бы удовольствия, что такой вид существования бесполезен и для самого животного. Даже допуская, что эти условия были улучшены, и тогда положительный баланс в жизни животных превышения удовольствия ею над испытываемой болью, был бы настолько незначительным, что оправдания сторонников существования фабрик мяса стали бы еще более несущественными. Смысл и порочность таких аргументов можно высказать так, что мы присвоили право способствовать появлению на свет живых существ и тем самым, якобы, получили право обращаться с ними, как с незаслуживающими внимания. При поверхностном подходе эти доводы могут показаться ошибочными. Мол, кого это производить на свет мы получили право? Что это за несуществующие нерожденные и даже незарожденные животные? Да это просто абсурд. Не имеется таких понятий, как несуществующие существа, ожидающие в заточении, пока кто-нибудь поможет им стать существующими. Перед существом существующим мы можем нести обязанность избегать действий, причиняющих ему ненужные страдания, но мы не можем ничего гарантировать несуществующему субъекту. Да и сам термин "несуществующий объект" несет в себе внутреннее противоречие. Поэтому мы не можем получить ни пользы, ни вреда от существа несуществующего. (Правда, тут требуется оговорка, что мы вполне можем дать пользу или причинить вред живым существам, которые будут существовать в будущем, если уничтожим природу на земле, и этот вред будет сказываться даже через пятьдесят лет). Кто-то может сказать: когда рождается свинья, это уже подарок и польза от ее существования. Но если свинья родилась, то уже слишком поздно обсуждать обстоятельства появления этого подарка, это нам не поможет. Кроме того, если способствование возникновению существа означает принести ему пользу, тогда можно предполагать, что решение не производить его на свет - вред для него. Однако не существует некоего "чего-то", что было вредным в принятии такого решения. Поэтому, анализируя вопрос в такой плоскости, легче обсуждать нонсенс, чем осуществлять его. Нонсенс отделяет вывод в сторону тех, кто пользуется этой искусно изобретенной защитой своего желания есть свинину и говядину, редко следуя смыслу этих выводов. Если мы делаем добро, содействуя некоему существу в его появлении на свет, то логично предположить такую же ситуацию и относительно других живых существ, где мы можем сделать то же самое, а, следовательно, осуществить появление людей в возможно больших количествах. А если к этому мы добавим точку зрения, что человеческая жизнь намного важнее, чем жизнь животных, то оценка, данная сторонниками мясной диеты, покажется вполне доказательной для ее принятия. Тогда приводимый ими в свою защиту аргумент может быть обращен против них, создавая неловкость для них в связи с их первоначальными рекомендациями. Таким образом, значительная часть человечества может быть вполне обеспечена продуктами питания, если мы не будем скармливать наше зерно скоту. Вот, в конце концов, какова развязка названного аргумента и вот почему мы должны становиться вегетарианцами.

В конце концов, когда речь идет об этом особом аргументе, то развивая его, можно прийти к неожиданным логическим выводам. Например, если мы, способствуя появлению на свет животного, получаем право использовать его в своих собственных целях, то этот же самый принцип можно применить и к человеку. Джонатан Свифт однажды внес ироническое предложение, что мы могли бы откармливать младенцев бедных ирландских женщин для кулинарных целей, уверяя нас, что "молодой здоровый годовалый ребенок, хорошо откормленый - очень нежная, питательная и целебная пища, будь то тушеные, жареные, запеченые или вареные". Правда идея Свифта не содержала мысли, что эти дети (младенцы) могли вообще не родиться, тем более, что их матери были слишком бедны, чтобы заботиться о них, и детям предстояло бы вести нищенскую жизнь попрошайками на улице. Хотя предпочтительнее для них в этой жизни было бы, чтобы женщинам платили за производство пищевых младенцев высшего качества к столу гурманов. Или если этим детям был бы представлен один год удовольствий перед тем, как быть гуманно зарезанными. Кажется, что гурману, пожелавшему пообедать жареным человеческим ребенком, следовало бы иметь хорошую защиту своих кулинарных интересов подобно тому, как делают те, кто заявляет, что они получили право есть ветчину, потому что свинья иначе (без его содействия) могла вообще не появиться на свет. Джордж Бернард Шоу однажды отозвался о диете любителей мяса, как о "канибализме с его приправой из героизма", и будет очевидным признать полную основательность такого замечания. Если мы по той или иной причине не можем считать предложение Свифта нравственно приемлемым, мы должны также бороться против параллельно проводимой идеи, согласно которой животных размножают и выращивают для пищевого использования.

Спесиецизм настолько глубоко проник и впитался в общественное мышление, что те, кто нападает на то или другое из его направлений, например, как убийство диких животных охотниками, или жестокость в научных экспериментах, или бой быков на арене - часто вовлекают себя в участие в сопротивление другим его формам. Это приводит к тому, что защитники животных подвергаются обвинениям со стороны их оппонентов в непоследовательности и противоречивости. "Вы утверждаете, что мы жестоки, потому что стреляем в оленей, - говорят охотники, - но вы употребляете в пищу мясо. Какая разница для вас, покупающих его, и чем отличается ваша покупка от действий тех, кто охотится ради вас?" "Вы возражаете против убийства животных и в то же время одеваетесь в их меха, - говорят меховщики, - и вы носите замшевый пиджак и кожаные ботинки". А экспериментаторы могут спросить, если люди соглашаются с убийством животных для удовлетворения своих пищевых (кулинарных) вкусов, то они не должны возражать против убийства их для расширения сферы человеческих знаний. Возражающим против причинения животным страданий могут сказать, что и животные убивают ради пищи, да и вообще жизни присуща та или иная форма страданий. Присоединиться к возражениям может даже энтузиаст корриды, заявив, что смерть быка на арене доставляет удовольствие тысячам зрителей, в то время, как смерть кастрированного бычка на бойне доставит удовольствие лишь нескольким ее участникам; и даже если в предсмертное время боевого быка на арене он испытает более острую боль, чем апатичный вол-кастрат в загоне, то бык для корриды провел большую часть своей жизни в отличных условиях питания и содержания.

Однако наличие подобных противоречий в действительности не дает оснований для поддержки позиций сторонников жестокого отношения к животным. Как об этом заявляет Брижит Броф, сущая правда, что, например, ломать людям ноги - это жестокость, даже если бы имелась укоренившаяся привычка ломать людям руки.

В главе первой этой книги определены ясные этические принципы, согласно которым наши действия по отношению к животным можно считать оправданными, а какие нет. Применяя эти принципы относительно наших собственных жизней, мы можем придать нашим действиям большую содержательность и обоснованность. Тогда, в частности, мы сможем уверенно возражать тем, кто пренебрегает интересами животных, пользуясь случаем сбить нас с толку перечислением имеющихся противоречий.

Исходя из причин, приводимых в этой книге достаточно часто, принцип равного подхода к рассмотрению чьих-то интересов обязывает нас быть вегетарианцами. Именно этому важнейшему для нас шагу я уделяю наибольшее внимание; но мы должны также включать сюда и прекращение использования других продуктов животноводства, производство которых связано с убийством животных или с причинением им страданий. Мы не должны носить меха. Мы не должны вообще покупать кожаные изделия и не делать закупок кожсырья для его дальнейшей переработки, делая то же самое в отношении продукции, имеющей важное значение в рентабельности мясной индустрии. Для пионеров вегетарианского движения в XIX столетии отказ от пользования кожаными изделиями был связан с тяжелыми жертвами, т.к. туфли или ботинки из других материалов были большой редкостью. Льюис Гомпертц, второй секретарь RSPCA, строгий и абсолютный вегетарианец, отказывавшийся даже пользоваться гужевыми транспортными средствами, считал, что животные должны находиться на пастбищах до преклонного возраста и лишь после наступления естественной смерти их шкуры могли быть использованы в кожевенном производстве. В идее Гомпертца, конечно, было больше гуманности, чем экономического расчета, но сегодняшние подходы к экономике иные. Туфли и ботинки из пластмасс и других синтетических материалов сейчас совершенно доступны и имеются во многих недорогих лавках и цены на них, как правило, ниже, чем на кожаную обувь; и матерчатые кроссовки стали теперь стандартной обувью американской молодежи. Пояса, сумки и другие массовые товары, производившиеся ранее из кожи животных, теперь легче встретить сделанными из других материалов.

Аналогичным образом исчезают и другие проблемы, ранее использовавшиеся для противодействия усилиям оппонентов эксплуатации животных. Свечи, некогда производившиеся только из жира животных, сейчас изготовляются из материалов неживотного происхождения, сальные свечи встречаются в исключительных случаях и могут производиться для тех, кто сам хочет этого. Различные мыла делаются из растительных масел чаще, чем из животных жиров, исключая, когда последние исчерпали срок хранения как пищевые запасы. Мы можем вполне обходиться без шерсти животных, если сами хотим этого, хотя овцу не требуется убивать для стрижки руна, это делают, правда, для получения особо мягкой овечьей кожи, но в целом это не является определяющим вопросом. Косметическая и парфюмерная продукция, часто производившаяся из сырья диких животных, как, например, муксус оленей, относится к трудно заменимым, однако те, кто хочет пользоваться ею, может получить непринудительную животную косметику от организации, носящей название "Красота без жестокости".

Хотя я привожу эти альтернативы продукции, получаемой из животных, чтобы показать отсутствие трудностей в отказе от участия в главных сферах эксплуатации животных, я не верю в нерушимую последовательность соблюдения их, это не означает также строгого требования к стандартам и абсолютной чистоте от присутствия животных элементов во всем, что мы потребляем или во что одеваемся. Речь идет лишь об изменениях в привычном перечне покупок, чтобы не быть причастным к совершаемому злу и уменьшить экономическую поддержку эксплуатации животных, убеждая окружающих сделать то же самое. Разумеется, что не будет греховным продолжать носить кожаную обувь, купленную вами до того, как вы начали задумываться об освобождении животных. Когда ваши кожаные туфли износятся, купите уже изготовленные не из кожи, но вам не обязательно думать о снижении рентабельности убийства животных постоянно, где бы вы ни были, превращая это в навязчивую идею. То же самое и в вопросах питания, где более важно помнить о главных целях движения, чем беспокоиться о таких деталях, как например, не присутствует ли в кексе, купленном вами, продукция из птицеводческих ферм.

Перед нами еще широкое поле деятельности с возможностями оказывать давление на рестораны и фабрики пищевых продуктов с тем, чтобы полностью исключить из производства продукты животного происхождения. Такая пора может наступить, когда значительные массы населения приступят к бойкоту мяса и другой продукции животноводческих ферм. Пока что от нас требуется только чтобы мы не способствовали в значительных размерах росту спроса на продукты животноводства. По всей вероятности мы должны убеждать других разделять нашу позицию, если мы стремимся гармонизировать наши идеалы с общественным восприятием этих проблем. Здесь такое сближение, вероятно, будет более совместимо с религиозными законами в сфере питания, чем в области, ожидающей своего развития - этике.

Обычно считается, что не так уж трудно определить позицию отношения к животным, наиболее соответствующим нашим убеждениям. Нас никто не принуждает приносить в жертву какие-либо ценности, потому что в нашей нормальной жизни отсутствуют серьезные столкновения интересов между человеком и животными. Однако возможность более необычных случаев, когда такие столкновения интересов станут реальностью - вполне допустима. Например, нам необходимо вырастить урожай овощей и зерна для собственного пропитания. Но этот урожай может быть уничтожен кроликами, мышами и другими "вредителями". И уже перед нами конфликт интересов между людьми и животными нечеловеческого происхождения. Как нам быть в данном случае, если мы хотим действовать в соответствии с принципом равных подходов к рассмотрению интересов? Давайте отметим, что делается сегодня в такой ситуации. Конечно фермер будет стремиться уничтожить "вредителей" наиболее дешевым и доступным способом. По всей вероятности это будет ядохимикат. Животные съедят отравленные приманки и умрут медленной мучительной смертью. Ядовитое вещество останется в окружающей среде, распространяясь в почве и воде. Не касаясь совсем интересов "вредителей", отметим лишь, что формулировка "вредители" создает впечатление отсутствия иной оценки для животных. Однако классификация "вредители" - это наше собственное произведение и кролик, выступающий вредителем, может испытывать страдания, но как объект, заслуживающий рассмотрения, может толковаться как умный белый кролик - общий любимец. Проблема заключается в том, как защитить наши собственные пищевые необходимые запасы с учетом уважения интересов животных. Решение проблемы не должно исключать использование наших технологических возможностей для этого, и если нет способа общего удовлетворения сторон, то по крайней мере, это должен быть выход с наименьшими страданиями не в пример вышеупомянутому "решению" фермера. Очевидно, что лучшим было бы использование приманок, вызывающих стерильность, вместо затяжной смерти.

Когда нам необходимо защитить наше продовольствие от кроликов, а наши дома и наше здоровье от мышей и крыс, нам свойственно подстегивать наше насилие над животными, якобы сознательно захватывающими нашу собственность, забывая, что животные постоянно ищут пищу, питаясь там, где удается ее найти. При нынешней нашей позиции к животным было бы абсурдом ожидать, что люди изменят их поведение в этом отношении. Возможно со временем, когда основные жестокости будут исправлены, и позиция к животным будет изменена, прозревшие люди смогут увидеть, что те самые животные, считающиеся сегодня "угрозой" нашему благосостоянию, не заслуживают тех жестоких смертей, в которые мы их повергаем, и тогда мы наконец разработаем более гуманные методы ограничения численности тех видов, интересы которых действительно несовместимы с нашими собственными.

Подобный ответ может быть дан тем охотникам и контролерам, которые вводят нас в заблуждение, говоря о контролируемых ими неких "убежищах дикой жизни". Эти охотники или титулованные "творцы нового порядка в природе" заявляют, что во избежание перенаселенности оленей, тюленей или иных видов животных, о которых идет речь, они должны периодически отстреливаться охотниками в виде своеобразной "жатвы" или изъятия особей, превышающих оптимальную популяцию. И все это необходимо делать в интересах самих же животных. Использование термина "жатва" или "сбор урожая" часто встречается в публикациях охотничьих организаций, делающих лживые заявления, что такая периодическая резня мотивирована интересами самих животных. Эта терминология показывает что охотник думает об оленях или тюленях так, как если бы они были урожаем или залежами угля - объектами, интересными поскольку это служит интересам человека. Такая позиция не учитывает жизненно необходимый факт, что олени и другие охотничьи животные способны чувствовать и удовольствие, и боль. И поэтому они существуют не для наших целей и потребностей, а имеют свои собственные интересы. Если, действительно, при стечении особых обстоятельств их популяция вырастает до таких размеров, что может причинить вред собственной среде обитания, перспективе их выживания или других животных, обитающих здесь, тогда это может служить основанием для человека осуществить ряд контролирующих мер, но очевидно, что с учетом интересов животных эти действия не должны быть связанными с убийством и ранением животных, а направляться скорее по линии снижения их плодовитости. Если мы сумеем добиться более гуманных методов контроля за популяциями диких животных в резерватах, это поможет уменьшить трудности, с которыми мы сталкиваемся. Наиболее тревожный для нас фактор сегодня - это отношение властей к резерватам дикой жизни, как к "полям для сбора урожая", что вошло уже в ментальность их, и второе - это отсутствие интереса к поиску современных технических средств популяционного контроля, который мог бы уменьшить количество животных, изымаемых из природы в качестве ужасающей охотничьей "жатвы".

Я должен сказать, что отмечая разницу между такими животными, как олени с одной стороны, и такими, как свиньи и цыплята, надо сказать, что она, по сути, сводится к тому, что мы не должны говорить о любых формах животной жизни, будь то дикой или окультуренной в терминологи "урожаев", "жатвы" и т.п., что обычно относится к сфере выращивания зерновых культур. Дело в том, что животные обладают способностью к восприятию чувств удовольствия и боли, чего лишены растения. И с этой точки зрения другое возражение общего плана может звучать так: "А откуда мы можем знать, что растения не испытывают страданий?" Чаще возражающий не рассматривает серьезно вопрос распространения на растения способности страдать, равно как способ проявления страданий. Вместо этого возражающий питает надежду показать, что действуя согласно принципу, который я отстаиваю, мы должны прекратить питаться растениями так же, как и животными, что будет означать для нас голодную смерть. Таким образом, заключение, к которому возражающий приводит нас, означает, что если невозможно жить без нарушения принципа равных подходов к рассмотрению, нам необходимо не беспокоиться о нем вообще, а продолжать то, что мы всегда делаем - питаться растениями и животными.

Приведенному возражению присуща слабость как в смысле фактическом, так и логическом. Достоверных и заслуживающих доверия данных о том, что растения способны ощущать удовольствие или боль - не имеется. Хотя недавно вышедшая популярная книга "Тайны жизни растений" утверждала, что растения имеют своего рода удивительные возможности, включая возможность читать мысли человека, иллюстрируя это описанием поражающих воображение опытов, хотя они не были подкреплены серьезными институтскими исследованиями, а недавние попытки экспериментаторов ведущих университетов повторить эти опыты не увенчались получением каких-либо положительных результатов. Такая неудача в подтверждении экспериментов была объяснена теми, кто выступил сначала с потрясающими сообщениями, что только постановкой "супер-чистого" опыта можно осуществить подтверждение этих удивительных свойств растений. А вот что сказал об экспериментах Клеве Бакстера и его детекторе лжи биолог из Йельского университета Артур Галстон: "Так во что же вы хотите поверить, или в результаты тщательно поставленных и описанных опытов, повторенных компентентными исследователями во всем мире, или же в результаты, полученные на нескольких объектах, отобранных для "специальных контактов" с таким же текстовым материалом?"

В главе первой этой книги я привел три основные признака, дающие явные основания, чтобы поверить в то, что животные нечеловеческого происхождения могут чувствовать боль: это характер поведения, природа устройства их нервной системы и эволюционная оправданность ощущения боли для выживания вида. Ни один из этих признаков не дает нам каких-либо оснований поверить в ощущение растениями боли. У растений не было найдено ничего похожего на центральную нервную систему, и трудно представить, зачем видам, неспособным двигаться и уйти от источника боли или, используя болевое ощущение, избежать смерти каким-то иным способом, было бы полезно развивать способность к ощущению боли с учетом позиций эволюционной целесообразности этого. Поэтому призывы поверить в способность растений чувствовать боль следует считать совершенно несостоятельными.

Это все, что касается фактических основ этого возражения. Теперь давайте рассмотрим его логическую состоятельность. Предположим, что несмотря на всю невероятность этого, исследователям удалось обнаружить признаки, что растения боль все-таки чувствуют. Однако из этого еще не следует, что мы можем с таким же успехом есть то, что ели и ранее. Если мы должны взвалить на себя ношу и боли, и голода, то мы должны хотя бы выбрать из двух зол меньшее. Еще сделаем такое предположение, что растения чувствуют боль в меньшей степени, чем животные, и поэтому для нас было бы лучше поедать растения, а не животных. Действительно, такому выводу надо было бы следовать, если бы даже растения чувствовали наравне с животными, т.к. мясной промышленности недостаточно для обеспечения всех питанием, предпочитающих мясную диету; у вегетарианцев же наблюдается, по крайней мере, десятикратное превышение пищевых ресурсов над запросами потребителей. Исходя из этого я считаю, что аргумент возражения становится нелепостью и я преследую тут только одну цель - показать, чтобы те, кто выдвигает эти возражения, убедились в их полной беспочвенности, а в целом это лишь их поиски оправданий своему стремлению продолжать питаться мясом.

Рассмотрев вплотную вышеизложенную точку зрения, в этой главе мы хотим осуществить то же самое относительно позиций, разделяемых многими представителями западного общества, а также рассмотреть стратегию и аргументы, обычно используемые для защиты таких позиций. Только что мы убедились, что с логической точки зрения эти стратегии и аргументы подкреплены очень слабо. Они просто что-то усовершенствуют и что-то оправдывают, вместо того, чтобы что-то доказывать. Однако можно думать, что их слабость связана с рядом недостатков экспертизы, осуществляемой рядовыми людьми в ходе обсуждения этических вопросов. Поэтому может быть интересным рассмотреть, что современные философы, проводящие специальные исследования в сфере проблем этики и морали, говорят о наших отношениях с животными нечеловеческой природы. Философия должна подвергать сомнению базовые положения своей эпохи. Прискорбно, но философия не всегда объективна и беспристрастна, а вплотную живет ее исторической ролью. Защита Аристотелем рабства всегда будет стоять напоминанием того, что философы тоже люди и соответственно этому подчинены предвзятостям общества, которому они принадлежат. Иногда они преуспевают в ломке и освобождении от господствующей идеологии, но чаще они становятся защитниками ложных и фальшивых ценностей. Так это случилось и в данном случае. Философия, как это заведено сегодня в наших университетах, никого не обременяет и не бросает никому вызов относительно предрассудков и предвзятости в наших отношениях с другими видами. В своих работах большинство философов, занимающихся проблемами, раскрывающими неоспоримое высокомерие человечества относительно других видов, проявляют тенденцию к благодушию, утверждая читателя в его спесиецизме. Теперь давайте посмотрим, что современные философы говорили о теме, по которой я вел дискуссию в главе первой этой книги по проблеме равенства подходов и относительно проблемы о правах живых существ.

Весьма показательно, что любые дискуссии о равенстве и правах в нравственной и политической философии почти всегда почему-то формулировались как обсуждение проблем человеческого равенства и если прав, то прав человека. Результатом этого является то, что к вопросу равенства животных никогда лицом к лицу не обращались ни философы, ни их ученики, и это тоже показатель неспособности философии подвергнуть сомнению имеющиеся убеждения. Пока что философы считают, что обсуждать вопрос человеческого равенства без постановки вопроса о статусе существ нечеловеческого происхождения - трудно. Причина этого всегда была и остается очевидной (о ней я говорил в первой главе) - это стремление уйти от методик, в которых принципы равенства придется толковать и защищать, если конечно их кто-то будет защищать вообще.

Сегодня лишь небольшое число философов готовы поддержать строгое политическое и иерархическое структурное устройство. Откровенные расисты или горячие приверженцы прав человека почти никогда не скрещивают копья на страницах философских журналов. Господствующим тоном в современной философии является идея, что все человеческие существа равны. Проблема сейчас заключается в том, каким образом интерпретировать этот лозунг, чтобы тут же не высветилась его неверность, ложность. В большинстве случаев люди демонстрируют именно свое неравенство; и если мы ищем какую-либо характеристику этого, то такая характеристика должна быть приведена к очень низкому общему знаменателю, отражающему мрачный, если не страшный перечень человеческих недостатков. Так, неправильная трактовка постулата, что все люди равны, может приводить к абсурдному переносу характеристики одной группы людей на всех людей. Например, все люди, и не только люди, способны чувствовать боль, и в в то же время только люди обладают способностями решать комплексные математические задачи, но не все люди могут делать это. Если с другой стороны мы решили (и я это доказывал в главе первой), что такие характеристики мало применимы к решению проблемы равенства, и равенство должно основываться на нравственном принципе равного рассмотрения интересов скорее, чем на обладании ряда характеристик, то и тогда будет даже более трудно найти какой-либо базис для исключения животных из сферы объектов, претендующих на рассмотрение такого понятия, как равенство.

Вот почему любой философ, намереваясь посвятить себя отстаиванию прав на равенство, почти всегда оказывался не готовым говорить о чьем-либо равенстве, кроме равенства человека. Вместо признания видовой дискриминации и узурпирования одним из видов земных животных гегемонии (на сегодня это пока что человек, а не инопланетяне), большинство философов старается примирить равенство в сфере человечества и неравенство животных с человеком, прибегая при этом к аргументам, которые можно считать или обходным маневром или отклонением от темы.

Давайте в качестве первого примера рассмотрим цитату из статьи Вильяма Франкина, хорошо известного профессора философии, который преподает в Мичиганском университете: "...всех людей можно трактовать как равных не потому, что они действительно равны во всех отношениях, а просто потому, что они люди. Они люди, потому что у них есть эмоции и желания, и они способны мыслить и, следовательно, способны наслаждаться богатой жизнью в смысле, в котором другие животные делать это не могут".

Но что же понимается под этой богатой жизнью, наслаждаться которой способны все люди, а вот животные - нет? Конечно, каждое чувствующее существо способно провести жизнь более счастливую или менее несчастную, чем, возможно, другая жизнь и поэтому может претендовать на то, чтобы этот факт был принят в расчет. В этом отношении различия между человеком и другими животными не являются столь острыми, а скорее могут быть определены, как философская категория целостности ощущений, по которым мы двигаемся постепенно и с частичным взаимным перекрытием между видами от простых правоспособностей до ощущений удовольствия и удовлетворения более сложных комплексных сфер ощущений.

Другие философы, заметно выделявшиеся в недавней философской дискуссии о равенстве, на этот раз в своих аргументах делали ударение на правовые вопросы, в основном обоснованные Ричардом Вассерстром, профессором философии и законодательства в Калифорнийском университете в Лос-Анжелесе. В своей статье "Права человека и расовая дискриминация" Вассерстром определяет "права человека" такими, которые может иметь человек, а существа нечеловеческой природы иметь не могут. Далее он отстаивает существование права человека на здоровье, благополучие и на свободу. Защищая идею о праве человека на здоровье и благополучие, Вассерстром говорит, что лица, живущие полноценной и во всем удовлетворяющей жизнью, обладают возможностью (правом) отказываться от причинения им острой физической боли. И затем он продолжает: "В реальном смысле наслаждение, восприятие удовольствий и жизненных благ отличает человека от нечеловеческих существ". Однако такое утверждение является невероятным и неслыханным, и если мы оглянемся назад и постараемся узнать, что же означает это выражение "наслаждаться благами", мы найдем пример в части затронутого нами избавления от острой физической боли, что предпосылкой такого избавления является способность к ощущению боли, если живое существо лишено способности чувствовать боль, то невозможно облегчать то, чего нет. Однако животные, как известно, ощущают боль так же остро, как и человек. Поэтому, если человеческие существа имеют право на избавление от острой физической боли, то оно не есть специальным правом только для человека. Животные должны также его иметь.

Столкнувшись с вышеизложенной ситуацией, философы, стоящие на страже удобной человеческой морали, увидели необходимость подкрепления наличия пропасти между человеком и животными каким-нибудь нравственным базисом. Но в бесплодных попытках найти конкретное отличие, с помощью которого можно было бы сделать это без подчеркивания понятия "равенства" исключительной сферой людей, философы начинают говорить вздор. Последним их прибежищем в спасении от неумолимых фактов являются высокопарные фразы о неком "внутреннем чувстве достоинства человеческой индивидуальности". Они говорят о "внутреннем достоинстве всех людей", так, как-будто люди обладают чем-то таким, чего другие существа иметь не могут, или же они говорят, что человеческие существа, и только они, являются "конечной целью и ценностью для себя", в то время как "что-то другое, пытающееся выступать как человек, может иметь ценность только для человека".

Конечно не все знают, что дело заключается в том, что привлекая внимание к внутреннему достоинству человеческих существ, исполнители такой акции делают решение философских проблем о равенстве настолько долгим, насколько и не подвергаемым никакому сомнению. Раз уж в эту полемику втягивают нас маститые ученые, то мы спрашиваем, как же это так может быть, что все люди, включая младенцев, умственно дефективных, уголовных психопатов, Гитлера, Сталина и прочих - имеют особый род достоинства или благородства, которого нет у слона, свиньи или шимпанзе и они не смогут его когда-либо достичь. Мы видим, что ответ настолько труден, насколько наше оргинальное требование демонстрирует слабость оправдания неравенства человечества и других животных. В действительности эти два вопроса можно свести к одному - разговорами о внутреннем достоинстве и нравственном благородстве делу не поможешь, потому что какая-либо удовлетворительная защита претензии, что все люди и только они обладают внутренним достоинством, обязательно должна быть подкреплена рядом соответствующих весомых доказательств или характеристик, что только существам рода человеческого присущи указанные качества с указанием причин, благодаря которым люди эти качества имеют. Внедрить идеи о достоинстве и благородстве путем подмены существенных факторов другими, сводящимися к надоевшему перечислению отличий человека и животных - теперь будет недостаточно. Красивая фразеология как последний ресурс тех, кто исчерпал запас реальных доказательств - вот что ожидает нас в будущих диспутах.

Если кто-нибудь все еще думает, что можно отыскать те или иные относящиеся к делу особенности, которые отличают всех людей от всех представителей других видов, давайте снова рассмотрим факт о наличии среди людей особей, ясно и вполне очевидно занимающих низший уровень по осведомленности, самосознанию, эрудиции, чем существа многих нечеловеческих видов. Я имею в виду людей с глубокими и непоправимыми нарушениями функций мозга, а также людей младенческого возраста; избегая сложностей, присущих анализу поведения младенческих особей, я остановлюсь на постоянно умственно отсталых людях.

Философы, поставившие своей целью отыскать особенности, которые доказывали бы отличия людей от других животных, редко уделяют внимание категориям людей, обладающих тяжелыми комплексами неполноценности, не позволяющими увенчать их затасканным ореолом исключительности и благородства. Нетрудно увидеть, почему они не делают этого; если развить это направление без переосмысливания нашей позиции к другим животным, то это будет означать, что мы имеем право проводить причиняющие боль эксперименты на умственно отсталых людях; рассуждая подобным же образом, не трудно прийти к логическому выводу, что мы также должны иметь право выращивать, разводить неполноценных людей, чтобы убивать их для употребления в пищу.

Для философов, участвующих в дискуссии по проблемам равенства, легче всего было бы находить выход из трудных ситуаций путем исключения из обсуждения умственно отсталых людей, как, якобы, вообще не существующих. Гарвардский философ Джон Роулз в своей объемистой книге "Теория справедливости" выступает против рассмотрения этой проблемы, когда пытается объяснить, почему принципы нашей юстиции мы распространяем только на людей, но не на других животных; он просто отделывается от нее при помощи такой ремарки: "Я не могу проверить эту проблему сейчас, но я допускаю, что представление о равенстве не всегда может быть продемонстрировано материально". Такое экстраординарное решение вопроса, по-видимому, должно означать или то, что мы можем обращаться с умственно отсталыми людьми так же, как мы обращаемся с животными, или наоборот, согласно собственной формулировке Роулза, мы должны распространить принципы нашей юстиции на животных.

Что еще может сделать философ? Если честно стать лицом к лицу с проблемой, поставив вопрос об аморальном отношении к животным, это настолько высветит невыносимость существующего состояния, что назревшая необходимость радикальной ревизии юридического статуса живых существ нечеловеческого происхождения станет очевидной. В безнадежной попытке спасти общепринятые точки зрения этот философ будет вынужден доказывать, что мы должны относиться к живым существам, исходя не из истинных их особенностей, а руководствуясь нередко абстрактной полезностью "в целом для видов". Чтобы увидеть, к каким ужасающим последствиям может привести такой подход, представим себе, что в каком-то далеком будущем в обществе с далеким для нас культурным укладом, люди придут к выводу, что большинству женщин будет удобным и нормальным, если мужчины, оставшись дома, будут смотреть за детьми, вместо того, чтобы ходить на работу. И такое решение, конечно, вполне будет совместимо с фактом (очевидным и по-своему доказательным), что действительно существуют женщины, которым меньше подходит смотреть дома за детьми и более нравится отправляться каждое утро на работу, чем многим мужчинам. Будут ли в таком случае философы утверждать, что такие женщины, являясь исключением из общего их большинства, должны восприниматься в соответствии с тем, что является "обычным для их пола", и поэтому, например, могут быть не допущены в медицинскую школу (как имеющие отклонение от общепринятой нормы), причем это может быть сделано несмотря на то, что в своих основных показателях - это обыкновенные женщины? Я не думаю, что будет правильным делать из случайного штриха фундаментальные выводы. И я считаю, что в приводимых аргументах трудно увидеть что-то (исключая разве что защиту интересов представителей своего собственного вида, причем лишь по той причине, что они представители нашего собственного вида). Подобным же образом мы должны проверять и все другие философские доказательства, воспринимая их лишь с одной позиции - как предупреждение о той легкости, с какой не только неискушенные люди, но даже и самые опытные в умении построения нравственных обоснований, могут быть принесены в жертву господствующей идеологии.

Стержневое значение этой книги заключается в том, чтобы заявить, что дискриминация против живых существ лишь только по единственной причине их видовой принадлежности - является формой предвзятости, аморальности и издевательства над беззащитным так же точно, как и дискриминация, осуществляемая на основании расовой принадлежности. Я не вкладываю в это содержание чего-то незыблемого и закрытого для критики и не выдвигаю его как постулат на века, или как формулировку моей собственной точки зрения, с которой другие могут соглашаться или нет. Я только привожу доказательства, обращаясь скорее к разуму, чем к эмоциям и чувствительной сентиментальности. Я избрал этот путь не потому, что не осознаю важности такого фактора, как чувства и переживания в выработке позиции к другим существам, а потому, что решения, принятые рассудком, более универсальны, более тверды и неодолимы и представляют больший интерес. Я не думаю, что только одними призывами к сочувствию и добросердечию можно убедить большинство людей в несправедливости спесиецизма. Даже там, где дело касается интересов других человеческих существ, для нас, людей, всегда бывает приятной неожиданностью обнаружить тяготение нашего сочувствия к представителям своей нации или расы. Почти каждый, однако, подготовлен, по крайней мере номинально, слушать разумные доводы. Можно также допустить, что имеется определенное количество людей, любящих пококетничать с непомерным субъективизмом в моральности, говоря, что любая моральность фактически такова, как и любая другая. Но когда тем же самым людям предлагают сказать, что они думают о моральности Гитлера или о рабском труде, таковы ли они, как у Альберта Швейцера или Мартина Лютера Кинга, лишь после этого они убеждаются, что мораль у разных людей различна. Вот так, работая над этой книгой, я полагался на разумные аргументы. И теперь, если вы не сможете опровергнуть главный аргумент этой книги, вам придется признать, что спесиецизм несправедлив, и это означает, что если вы относитесь к нравственности серьезно, вы должны постараться удалить спесиецизм практически из вашей жизни и противостоять ему всюду, где бы он не появился. Иначе говоря, любое обожествление превосходства и непорочности собственного вида будет лишать нас базиса для критики расизма или сексизма, если при этом мы не будем прибегать ко лжи и лицемерию.

В этой книге я в общем избегал споров на тему, что к животным мы должны быть добрыми потому, что жестокость к животным неизбежно приведет к жестокости к людям. Возможно это действительно правда, что доброта к людям и другим животным часто идут вместе, но независимо от того, так это или нет, если мы будем упорно стремиться сказать (как кстати считали Фома Аквинский и Кант), что именно в этом кроется истинная причина, почему мы должны быть добрыми к животным, то это прозвучит как полноценная позиция спесиецизма. Мы должны рассматривать интересы животных не потому, что опять заботимся о набивших оскомину благах своего вида, а просто потому, что они существуют, эти интересы, и было бы лишено всякого оправдания исключить их из сферы нравственных ценностей. Если же мы опять ставим такое рассмотрение в зависимость от наличия каких-то выгодных последствий для человека, то это опять таки было бы утверждением того, что рассмотрение интересов животных ради них же самих не правомочно к постановке, как вопрос юридический.

Подобным же образом я избегал расширения дискуссии и перехода ее в плоскость о большой полезности для здоровья вегетарианской диеты, чем диета, включающая потребление мяса животных. Хотя имеется множество данных, что это действительно так, я сумел побороть в себе естественный порыв остановиться на этом хотя бы потому, что это приветствовалось бы корпорациями, производящими растительные продукты питания. А свой путь к вегетарианству пусть каждый изберет самостоятельно, пройдя его через заботу о здоровье, через материальные, финансовые и психологические потери. И пусть будут люди (и, разумеется, хорошо оплаченные научные институты), доказывающие, что именно мясная диета - путь к здоровью и долголетию, и пусть еще позапугивают доверчивых потребителей случаями изнеможения от потребления растительной пищи. Исходя из основополагающих принципов Движения за освобождение животных, какой бы долгой и трудной ни была наша работа и какой бы непосильной не казалась взятая нами ноша, мы должны выдержать эти испытания и не сходить с избранного тернистого пути.

Я верю, что дело Освобождения животных логически, философски и исторически является убедительным и уже не может быть отвергнуто. Однако остается громадная и невероятно трудная задача - это задача ниспровержения спесиецизма. Изучив вопрос на основе источников, мы имели возможность убедиться, что спесиецизм - не мимолетное случайное явление. Он имеет исторические корни, глубоко вросшие в сознание западного общества. И мы видим также, что удаление из наших жизненных подходов и нашего поведения спесиецизма будет пугать, затрагивая интересы гигантских корпораций и ассоциаций агробизнеса, профессиональных мясоперерабатывающих союзов, ученых-исследователей, ветеринаров и т.д. И, по-видимому, этим корпорациям и организациям необходимо быть готовыми израсходовать миллионы долларов на защиту своих интересов, обороняясь от массовых бомбардировок со стороны общественности и, разумеется, объявляя обвинения в жестокости голословными и беспочвенными. Кроме того, не надо обольщаться, что вся общественность - это беззаветные борцы за гуманность и справедливость (просто в государственных структурах этим качествам нет места из-за самой природы государственного правления). Общественность, по крайней мере, в некоторой своей части, имеет (или думает, что имеет) те или иные интересы к продолжению практики спесиецизма, в т.ч. сознательного выращивания и убийства животных для пищи. Как мы только что могли увидеть, люди также готовы принять к мышлению такие вводящие в заблуждение формы, подвергнутые нами критике в этой главе.

В каких случаях и с какими возможностями может выступать Движение за освобождение животных против этих древних (со времен античности) предрассудков, причем большей частью облаченных в одежды силы и власти, и буквально пронизывающих наше жизненное пространство? И еще, может ли что-либо, помимо рассудка и нравственности влиять на наши предпочтения в случаях возникновения нелегкого выбора? Трудно в связи с этим искать некое утешение в том, что рано или поздно угроза всемирного голода и назревающий продовольственный кризис заставят нас понять неэффективность производства пищевой продукции из тел животных, как метода обеспечения человечества продовольствием. Расплата за подобную благодушно-выжидательную позицию может стать непомерно высокой в нравственном и гуманистическом отношении, хотя вполне возможно, что выход из этого ужасного кризиса будет найден своевременно и, очевидно, будет заключаться в рациональной и гуманной диете.

Движение по охране природной среды является результатом другого кризиса, приведшего человечество к таким трактовкам наших отношений с животными, которые казались невозможными еще десять лет тому назад. Правда эпоха энвайронменталистов была более связана с сохранением участков дикой природы и спасением видов, находящихся под угрозой исчезновения, чем вообще с животными. Однако не нужен был слишком большой скачок от осознания того, что несправедливо и дурно обращаться с китами, как с гигантскими резервуарами, наполненными китовым жиром, до осознания того, что несправедливо обращаться со свиньями, как с машинами для превращения зерна в мясо. Эти факторы лежат в основе надежды на то, что у Движения за освобождение животных есть будущее. Кстати, нет сомнения в том, например, что движение за освобождение от рабства на своих ранних этапах выглядело более обнадеживающе и перспективнее, чем нынешнее Движение за освобождение животных. Поэтому говорить здесь опять будет История. Тем не менее, Освобождение животных будет требовать, по крайней мере, от части человеческих существ, величайшего альтруизма - большего, чем какое-либо иное освободительное движение. Тем более, что животные сами по себе неспособны к тому, чтобы самим потребовать своего собственного освобождения или протестовать против условий их жизни путем голосования на выборах, проведения уличных демонстраций или борьбы с помощью бомб. В то же время человеческие существа обладают научно-технической мощью, чтобы продлить притеснение других видов надолго, или, по крайне мере, до тех пор, пока мы не превратим планету в место, неподходящее для пребывания живых существ. Если наша тирания будет и дальше продолжена, то это докажет, что вместо светлого "венца творения" природа в лице человека получила такого тирана, свирепость которого не смогли выразить самые циничные из поэтов и философов, говоривших об этом. Избрав же другой путь, мы сможем самоотверженно принять этот назревший "вызов эпохи" и доказать нашу способность к истинному альтруизму путем прекращения безжалостной эксплуатации других видов, используя для этого нашу силу и мощь не потому, что мы сильны, чтобы добиться этого, как бунтари и террористы, а потому, что осознаем - позиция сильного, безжалостного варвара является в данном случае морально незащищенной и нравственно уязвимой.

Как мы ответим на этот вопрос, зависит от способа, которым каждый из нас лично и самостоятельно отвечает на него.