вместе2

Альтернативная история Астрахани

Юрий Кибиров
Мемуары фотографа, продолжение
(начало)

Саша Василевская

97 год. Сентябрь.
Тамилла почему-то заговорила со мной на "вы". Мы не то чтоб были тогда друзья— приятели давние, но нас уже неоднократно знакомили и вообще... "Здравствуйте," — сказала она, когда я слетел по лестнице с четвёртого этажа к проходной ("к вам тут пришли…"). Вообще, когда только-только выходишь из больницы, здоровым к тому же,
— очень хочется перемещаться по свету вприпрыжку, этаким Тигрой. - Тамиллка!! Привет! Сколько зим! Она грустно улыбнулась в сторону и продолжила, на "вы" опять же: "Меня прислали вам сказать. Саша Василевская умерла. Похороны завтра, от здания судмедэкспертизы. Если можете - к двум часам приходите."

Когда муха летит в солнечное лето и натыкается на стекло... Что-то такое, наверно, чувствует. И потом ещё и ещё. До звона в ушах. - Я, - сказала Тамилла - , вообще не очень поняла. Сказали - отравление эфиром. Как можно отравиться эфиром? Это ведь даже не наркотик. И со спиртным не перепутаешь. Не знаю ничего. Завтра увидимся. Пока.

Время раскололось на "до" и "после", кругами по воде побежало в обе стороны.

До
97 год. Июль.
Звоню КВ. По каким-то там делам.
- ОЙ! Юрк, слушай, у тебя рабочий - на 34 заканчивается?
- На 43
- Ч-чёрт! Я Сашке неправильный номер дала, значит. У меня делся куда-то.
- Сашке?
- Сашка рыжая вернулась. Тут она, тут. Насовсем вроде. Ну, как всегда.
- ВАСИЛЕВСКАЯ?!!! Давно?!
- Да сто лет уже. Вот чёрт, с номером этим. Ладно, встречу - скажу. Слушай, Юрк, ты ей нужен. Она, нашла какого-то дядьку богатого, вроде бы он ей помог альбом записать. Или поможет. Она хочет, чтоб ты её сфотографировал. Для обложки.
Сашка! Снова в городе! После полугода тишины! Офигенная рыжая стихия наша. Вдобавок сама ищет МЕНЯ! Аааах, как же нескладно с телефоном. И искать её некогда: обвал работы, через месяц свадьба вроде как, за ней переезд, съём квартиры, забот полон рот. И всё-таки - нашлась же год назад, с первой попытки, значит, и сейчас - нечего суетиться, всё получится само собой. Обложка, хм. Что же такого придумать. Интересно - новых песен привезла?

После. 97 год. Сентябрь
Солнечно, солнечно. Нет в Астрахани ничего лучше сентября. Два шага до больницы на Паробичевом бугре, две недели назад я там валялся, бледный довольно имел вид, но вот же, жив- здоров, а через дорогу - здание медэкспертизы, сейчас соберёмся и пойдём забирать Сашку, чёрт-те сколько её тело там уже, получается. Я как раз на поправку пошёл, когда её не стало. Разминулись, блин. Что же за дрянь-то случилась? Подходят понемножку - знакомые, незнакомые. Что? что? Стас подходит, злой, вполголоса говорит: это вообще дурдом. Короче, версия такая: Сашка пришла к некоей девчонке, с которой не так давно была знакома, и якобы давай сейшенить - орать, табуретки швырять, угрожать всячески, ну, это уже со слов понятно кого, других-то свидетелей не было. Сашка - она, конечно, темпераментная была, всё может быть. А та - вроде как художник, у неё эфир всегда под рукой - краски, что ли, растворять. И вроде бы, как ПОЛУЧАЕТСЯ, она этого эфирчика на тряпочку плеснула - и Сашке на лицо, и удержала как-то. Совершенно непонятно, как можно скандалящего и ломающего табуретки человека усыпить эфиром. В целях самообороны.

Но факт остаётся фактом: Сашка уснула, Таня её пристроила как-то - типа охолони, подруга, потом поговорим, чем-то там своим занялась, и лишь через свински большое время додумалась посмотреть - а дышит ли подруга. Сашка не дышала. Скорая только констатировала смерть.

До . 96 год. Июль.
Идёт вторая съёмка, мне кажется - я помню все песни, которые были на записи КВ, и называю их одну за одной - Сашка не отказывается, не задумывается, вообще никакого времени не просит на подготовку. Чуть иронично посматривает на мою возню с лампами - мне хочется, чтоб новая запись отличалась от апрельской, чтоб под каждую песню был свой свет, всё такое. Два прожектора, два покоробленных фильтра - красный и синий, я после каждой песни переставляю этот скарб так и сяк, включаю и выключаю верхние лампы. Сашка только поправляет чёрные очки-нули на носу - и спрашивает: н-ну, чего ещё? Достаточно любых нескольких слов из песни - ага, поняла. Щас.

И всё-таки, всё-таки, не удерживается она от этой игры с оформительством, когда дело доходит до Забавки. Забавка - длинная песня, которая обнаружилась на кассете КВ, даже и не песня, не знаешь, как и назвать. Композиция. Личное Сашкино "Русское поле экспериментов" - или, скорее, "Ванюша". Начиналась Забавка с короткого стиха и идущего сразу за ним грустного распева а капелла - вроде как колыбельная, и в этой колыбельной переход к старой заветной
истории, про деда, оставшегося на старости лет в одиночестве, брошенного богом, в которого верил, и намастерившего - чтоб было чем заняться, чтоб не сойти с ума - из деревяшек и тряпья игрушечных райских птиц, которые однажды возьми и полети над городом, над ярмаркой - то-то праздник! - и историю эту Сашка в яростном темпе рассказывала, лишь изредка сбавляя ритм, а потом всё возвращалось на круги, в утлый распев колыбельной.

Я вообще не был уверен, что она согласится прямо вот с места сесть и записать эту семиминутную повесть, больно уж выложиться надо было, судя даже по глуховатой записи у КВ, но Сашка согласилась, только сказала, что надо бы сначала перекурить. Пока она перекуривала, я соображал, чего бы ещё со светом сделать. Очевидным совершенно показалось такое: на вступлении/колыбельной свет сделать тусклым, потом рывком развернуть фонарь - всю историю про птиц - на ярком свете, потом снова - в полумрак. Развернуть - потому что если просто включать-выключать, то по картинке бежала помеха, и ловилась микрофоном к тому же. Показал Сашке - ничего, если так сделаем? Она посмотрела на прыгающий по студии свет, хмыкнула. И вот тут я увидел, как из деревяшек и тряпья рождаются райские птицы. Как бог свят - Сашка это всё придумала не раньше, чем я при ней первый раз повернул фонарь.

Она сказала Наташе: есть у тебя фенечка, которую можно снять? отвяжи... я её сейчас уроню, вот сюда вот. Мне - ну-ка, покажи мне экран, если я вот так сяду, то... Наташе: О! с колокольчиком! даже лучше. Мне: свет нужно ещё, да ещё темней, чтоб вот как ночью... убери его вообще вот туда.... Ещё несколько штрихов - это минуты две заняло, не больше - и уже Сашка мне командует: поехали. Ни прогонов, ничего такого. Я не знаю, что она собирается делать. Знаю, что
КВ на записи она попросила дуть в микрофон, изображая вьюгу за окном, но тут что-то другое. Тут вот что: в полумраке сидит Сашка, вертит в пальцах браслетик с колокольчиком, грустно читает первые строчки. Смотрит на колокольчик, тот позвякивает в руке, им вроде бы кого-то только что пытались забавлять, но - "мутненько окошко, холодно, голодно", и забавы не получается.

Забавы не получается ни из чего, и уже давно "нет больше хлебушка, и сказочек тоже нет...вот разве что..." - пальцы разжимаются, колокольчик бессильно падает оземь, Сашка вздыхает - потом выдаёт что-то полузабытое уже, напоследок прибережённое - "...про недоумка дряхлого... про чудилку-иудушку, дедушку твоего непутёвого..." - и вдруг освободившейся правой рукой снизу чуть приобхватывает гитарную деку, склоняется к ней, левая рука уже обнимает гриф - и не гитару она держит, а - "спи, душа безответная, дитя нежеланное", - и покачивает-баюкает, и чуть поворачивается на стуле - стул скрипит, как раз так, как надо, и я готов поспорить, что этот скрип она запомнила с апрельской съёмки: стул был тот же самый.

Я весь следующий день всем встреченным друзьям говорил, что Сашка - настоящий живой гений. По-моему, они чуточку обижались, потому что тоже были в чём-то гениями, но, думаю, если б они увидели вот этот кусочек на глазах творящейся из ничего новой жизни, волшебного лицедейства, они бы со мной согласились.

Да, конечно, всё можно было бы сделать много лучше, прогони мы эту сцену второй, третий, четвёртый раз, но мы не стали ничего делать. Я так обомлел, что забыл попросить ещё о двух песнях - "Вера" и "Солдатики" остались незаписанными. Вспомнил наутро, крепко чертыхнулся, подумал - ладно, потом.

После. 97 год. Сентябрь.
У дверей судмедэкспертизы - автобус и уже совсем большая толпа, те, кто знал, как сюда идти, шли сразу, минуя стрелку на Паробичевом. Знакомые всё лица. Порой даже слишком знакомые: Надя Новосадович собственной персоной, с собственной свитой, чуть бочком, чуть особнячком. Кого только Сашка не успела зацепить за два года. Новосадович, если кто не в курсе, крупная женщина-автор-исполнитель, похожая на мужчину слишком во многом, сейчас пишет для Вайкуле песни ("Гранатовые зёрна на снегу...") и живёт, знамо дело, не в Астрахани. В 97-м ещё была астраханской "рок-певицей".

Ну и Ямайка, конечно же, Кировка, конечно же, Вася Фриц, само собой. Незнакомцы, знакомимся там же. Лариса, работаем в одном НИИ, как выяснилось. Татьяна, работает в каком-то издательстве, первой пришла на стрелку, мы смотрели друг на друга издалека. Саид, нам говорят - Сашкин земляк. Поминать Сашку поедем к нему. А пока подходим, пока прощаемся, и сентябрьское солнце освещает нас всех, нас много - и никого старше тридцати, никого.

Старушки местные цветочные смотрят с тоской и недоумением. КВ говорит кому-то рядом, смущаясь: я ей фенечку хочу положить… срывает с запястья, подходит, прячет в гробу, в изголовье. Там уже лежит пачка Примы.

До. 96 год. Июль.
- Так. Ну, во-первых, скажи, что ты хочешь, чтобы я тебе играла?
Я её нашёл, нашёл!! И сейчас мы допишем на видео те песни, что я услышал на кассетках уже после её отъезда из Астрахани - внезапного и безнадёжного. Так уже бывало не раз, они уже уезжали, уже бросали нас навсегда, играть в каких-то других переходах, на других площадях, другим людям. И я ТАК гордился двухчасовой апрельской съёмкой... и ТАК жалел, что не записал ещё часов этак шести... Что просто не мог до конца поверить, что это живая, настоящая Сашка сидит перед камерой, и что так просто было её разыскать: услышал, что она снова в городе, пошёл
вечером на Кировку - и нашёл.
- Сашка, слушай, вот я там ещё на записи, которую вы у Кати сделали... там ещё несколько песен было, я их не слышал даже никогда. Можно тебя попросить?..
- О чём разговор. Куда приходить? Гитара там будет?
- Угу. А вот эту… ну, масштабную самую… - сможешь сыграть?
- Конечно. Говори, когда и где.
Гитара, ха. Гитара была моя. Струны были разные - ВСЕ. Половина - в струпьях обмотки, в общем, нельзя было эту гитару показывать никому. В день съёмки мне надо было уезжать домой, в посёлок, и карманных денег у меня было впритык на билет - и на струны :) Струны, как понял даже я, пока Сашка и Наташа смотрели в соседней комнате трёхмесячной давности Сашкину же запись, а я в павильоне приводил в готовность гитару, - струны были ни к чёрту. Пластиковые, звучали они ненамного интересней зубьев пластмассовой расчёски. На лучшие, впрочем, всё равно не было денег. Зато оттого, что они плохие, есть ещё копеечки на пиво, которого я тогда вообще не пью и в котором ничего не понимаю, но Сашка радуется ужасно. Всю прошлую съёмку она деликатно намекала, что всухую всё-таки грустновато записываться.

Так. Натянул я эти чёртовы струны. Как раз закончилась та запись. Саша, насколько я успел заметить, отсмотрела её с хищным вниманием - кажется, она каждую минуту думала, как можно было бы сделать лучше - сыграть, спеть... Очень цепко смотрела, а, когда кончилась плёнка, резюмировала: Катьке я всё-таки ВЕРЮ больше, знаешь. Катя молодец.

Небрежно, как только мог, я сказал, что вот, знаешь, я решил не настраивать, потому что каждый по-своему всё равно перестроит и тд. и тп. И протянул несчастный инструмент, ожидая разноса и ругани. Ничего такого: Сашка повертела колки, подпёрла свёрнутой бумажкой высокий гриф - и, побренчав немножко, воскликнула:
- Дру-гое дело, господи боже мой!
И потом: - Что ты хочешь, чтобы я тебе играла?
Ради таких моментов и работаешь на дурацких телестудиях в нищих институтах.
А ещё, ещё, когда вот я только её нашёл на Кировке, чтоб сюда, на вторую съёмку привести, она сказала - у меня новость! Я выхожу замуж. ЗДЕСЬ?! Здесь! Сашка, значит - всё?! С нами?! Выходит, с вами - рассмеялась. Навсегда? Навсегда. Что же я хочу, чтоб она сыграла?…

После. 97 год. Сентябрь.
- Не вздумайте чокаться.
Вполголоса, весомо так - Саид вовремя это сказал. Молодёжные похороны - такая штука. Даже когда все трезвые, даже когда все - родные или близкие, и потеря внезапна, в суматохе подготовки поминок возраст всё равно берёт своё, жизнь берёт своё, и вот уже улыбки мелькают то там, то тут, хохоток какой-то слышен, и знакомства завязываются, телефоны записываются в блокноты, разговоры сбиваются на что-то совсем не грустное, в общем, life goes on. И рюмки в руках уже тянутся одна к другой, незаметно, машинально.
- Сашка была атеисткой. Мы тут все разные. В разное верим. Но я думаю, глупо сомневаться, что мы все обязательно встретимся. Сашка просто оказалась там первой. Мы пьём не чокаясь, и мне впервые так пронзительно верится в такую встречу. Верится. Я даже вижу, как это произойдёт.
Да так же, как всегда происходило.

До. 96 год. Апрель.
"Ёлки зелёные - брызги шампанского - мне не дают забыть... И не влезай, убьёт, но не-всег-да убивает…" - Сашка, руки в карманы, бродит по студии после двухчасовой съёмки, и продолжает напевать почти непрерывно, сейчас вот Колибри запела. Я сматываю шнуры, уже темно, они и так опоздали, непонятно, как уедут теперь. Сашка заговорщицки щурится поверх чёрных очков: а если бы узнали, кого ты тут по ночам снимаешь, тебе бы влетело? Да ну, вот ещё... Но Сашку разочаровывать как-то жалко, и я мычу что-то неопределённое. Конспиративность акции её откровенно радует. Пустой институт, сдаём помещение, ставим сигнализацию… Кассету я достал, но камеру всё-таки выключить забыл, чёрт с ней, не вернёмся.

Автобусная остановка пуста, мы трое - Сашка пришла на студию с КВ - стоим и ещё на что-то надеемся. Сашка ни минуты спокойно стоять не хочет, вспоминает о гитаре за спиной: О! А давайте я вам СПОЮ чего-нибудь?! Как будто двух часов в студии не было. И перед этим - часа дома у КВ, перед Олимпом.
- Это песенка тоже одного нашего... из Таганрога... про Маленького принца... сейчас.
Бах - по струнам! - и на полной отдаче, как будто не двое нас у неё, а целый зал, перекрикивая вязкую ночную тишину пединститутского парка... "Земля ему... заменяет мозги! заменяет мозги..."
Таганрогская школа вообще странная, по крайней мере те песни, что привезла Сашка. В студии, на записи, кстати, она вдруг стала очень подробно рассказывать, какая песня кем написана, чётко отделяя чужие от своих. А при первом знакомстве глазом ведь не моргнула,-"песни? - ну... да, можно сказать, что все мои." Видимо, съёмка - это всё-таки вроде как навсегда, и Сашке не хотелось недоразумений и обид. Хотя подозреваю, что в оригинале многие из чужих песен - да-да, именно. Многим чужим песням повезло. Автобус подошёл, когда заканчивалась третья.

После. 98 год. Сентябрь.
Нет, по-моему, ничего пошлее, чем ковыряться в строчках ушедших авторов и говорить - о! он предвидел свою кончину! Как это всё - непросто… и проч. Потому что глупости это всё, особенно если человек свернул шею, упав с велосипеда, или пал жертвой не в меру ревнивой жены. Но действуют эти штуки всё равно страшно - когда встречаешься с такими вот совпадениями. Через год после ухода Сашки вдруг как прорвало - стали находиться черновики, кассеты, люди, которые что-то снимали, куда-то записывали…

И вот, благодаря всё той же Тамилле, у меня в руках - запись концерта, на который я не попал по своей глупости, концерт делали Саня и Стас в маленьком детском клубе, в подвальчике таком. Играла одна Сашка, запись не полная, на маленькую камеру - видимо, берегли плёнку. Зато потом, когда концерт кончился, публика разошлась, остались только друзья, - плёнку перестали беречь, и вот сидит - при включённом свете - довольная Сашка, уже блондинка - волосы у неё никогда не были одного цвета трёх месяцев подряд, по-моему… сидит, и, как обычно, поёт и поёт: ей всегда мало было рамок записи, сейшена, чего угодно. Пока была гитара, пока её слушали… И вдруг, обрывая какой-то очередной блюз, эта Сашка-с-экрана, которую я и увидеть-то вживую не успел, не говоря об услышать, вдруг почти выкрикивает:
- Хочу ОТСЮДА, госсподи!!! Как… Я поражаюсь: в ТАКОМ городе! СТОЛЬКО интересных людей! - и ТАК СКУУУУЧНО живут!!! Мама моя милая! – и, сокрушённо покрутив головой, добавляет:
- Нет, от этого, в самом деле, можно умереть.

До. 96 год. Март.
КВ, с горящими глазами, говорит мне: идём с нами на вокзал? Мы с Василевской будем петь в переходе!
- А я что буду делать?
- Ну, не знаю... Сопереживать. А то бери гитару, аккорды же брать умеешь...
Переход в Астрахани один, под железнодорожной насыпью на вокзале. Там, да, иногда можно услышать музыку - хриплый аккордеон. Чаще там просто стоят нищие. У Сашки игра в переходе - промысел, ремесло. Она дока, она ас в этом деле. Катя, тебе-то зачем это? Тем более мне.- Как ты не понимаешь?! Ну... это же... А когда ещё-то?
И с кем ещё, думаю я про себя: кого только Сашка не приглашала в компанию, когда ей начинали жаловаться на жизнь. Услышав в очередной раз "вот, жизнь дерьмо, деньги кончились, булки засохли, сдохну я скоро..." и т.п. - она всегда говорила: ну так пойдём вместе работать? Хоть на банке от кофе постучишь. Деньги пополам.
Чистый альтруизм, если учесть уровень Сашки.

КВ, конечно, не за прибылью - за новыми впечатлениями шла, мне таких впечатлений как-то не хотелось, поэтому на стрелку у вокзала я пришёл с намерением что-то там передать, бумаги какие-то, и тут же уйти. Сашка опоздала минут на десять и сразу же кинулась извиняться: "блин, там к нему родители приехали, они обо мне ни сном ни духом… пришлось объясняться… ничего, всё нормально уже. Ещё бы я не объяснилась."
"Мир, дружба?"
"Вроде того. Я же пацифист, ну. Ууу, вы ещё не знаете, до какой степени. Человека мордой в помойный ящик - о, да, я пацифи-и-ист! А что это у вас за журнальчики?"
Свежие номера Uber-Ich, Катя принесла похвастаться. Идём к вокзалу, Сашка на ходу листает: интер-ресно… инте-рес-ненько… почитать дадите? О! клёво, и картинки у вас тут хорошие… Чего, всё сами делаете?
КВ кивает и осторожно приступает к вербовке. Тогда никто из наших хороших знакомых не избежал участия в проекте, некоторые прежде и думать не думали, что их каракули могут украсить самиздатовский рок-журнал. Сашку, конечно же, вербовать долго не пришлось - конечно, дам! конечно, напишу! о чём разговор! Ну что, пошли? Юра, ты с нами? Вокзальная дверь. Нет-нет, я бледно улыбаюсь и позорно покидаю поле боя - с вами, но только мысленно.

После. 99 год. Август.
- Ты знаешь, что у неё остался сын?
- Ну… знаю, да. Я вообще давно догадывался, Р. И ещё мне казалось, что там с ним не всё благополучно как-то.
- Да. Слушай. Ему ведь теперь будут рассказывать, что его мать - чёрт-те кто.
- Почему?
- Ну как почему. Будут.
Анна Р. ходит за мной по квартире, шаг в шаг повторяя петляющий маршрут - а петляет он потому, что по всей квартире узлы, пакеты, груды мусора и разобранная мебель: развод.
- Р.! Что ты от меня-то хочешь?
- Ну как… Ну нельзя же так вот всё бросить… Надо всё-всё распутать и непременно ему рассказать. Передать там… да, блин, хоть самим съездить.
- В Таганрог?
- В Таганрог!
- Почему ты думаешь, что с ним что-нибудь не так? Она же его оставляла, вон как надолго. Возвращалась. Доверяла, значит, кому-то…
- Нет, ты вообще не понимаешь, - нервно стряхивает пепел с балкона. - Вот два года её нет уже… он вырастет скоро совсем, спросит - а кто мама была? А ему - да шлялась она где попало и с кем попало, вот и дошлялась… Ещё гадостей нарасскажут каких-нибудь.
- Ань, ну почему??? У меня таганрожцы через друзей просили её фотку, ему покажут, о ней расскажут… записи там тоже есть, стихи, сказки.
- Нет, ну он же всей истории не знает… и даже мы толком не знаем. А кто ещё может тут для Сашки что-нибудь сделать, как не мы?
У меня болит голова, у меня рушится вроде бы такой налаженный мир, у меня вещи по углам и вечером приедет машина с бывшей-но-пока-женой, забирать и делить. И я не понимаю решительно, что можем сделать МЫ - для Сашки, которую не вернуть.
- Аня! У меня самый плохой день в жизни. И я ничего не понимаю.
- Я вижу, - жёлчно так. - Ты знаешь, ты ещё подумай. Кто, кроме нас?
Больше мы на эту тему не говорили никогда. Я до сих пор не знаю - что это было. Р., между прочим, успела услышать самые последние Сашкины песни, та забегала к ней в августе, в 97-м. Мало кому ещё на свете я так завидую.

До. 96 год. Февраль.
Тьма тьмущая, мороз, окраина Астрахани. Мы с КВ прёмся на Ямайку, знакомиться с Сашкой. Хозяйка Ямайки очень настаивала, мне Сашу уже даже показали разок, Катя с ней не знакома. Ни огонька. Проходим под аркой-трубой, я галантно пропускаю Катю вперёд, столь же джентльменски взяв у неё перед этим гитару. Из темноты впереди меня раздаётся громкое ПЛЮХ!, невнятные междометия и через какое-то небольшое время - краткое резюме: "ну, по крайней мере, она тёплая..."

Я уронил Катю в яму с водой - арка-труба с горячей водой протекает несколько дней уже. Яма Кате по пояс. Чудесно, блин. КВ продолжает демонстрировать чудеса оптимизма: "главное, гитара осталась у тебя". Я не думаю, что это главное, но не спорю, последние пять минут до дома проходим молча, дома кто-то есть, ура, я оставляю Катю на попечение хозяйки и мчусь за водкой со всех ног, надо же как-то спасать человека. Вернувшись, застаю КВ уже в полном порядке, ведущей светскую беседу с хозяйкой, Анной Р. Вот, говорю, принёс. Какая-никакая, а профилактика. Эх, Сашка, наверно, и не доедет по такой погоде. Анна смотрит на меня несколько секунд как на умалишённого, потом говорит - хм, а это, по-твоему, что? - и указывает на диванчик. На диванчике - куртка чья-то
брошенная, скомканное одеяло... батюшки, ну знал я уже, что она маленькая, но чтоб настолько... Лохматые рыжие волосы, разбросанные по подушке. Спит.

Приходит Поэт, видит водку, гитару и компанию, остаётся. Разговор с его приходом делается громче, и на диване начинается какое-то шевеление. Привет - машем мы Сашке. Привет - машет нам она. Довольная, выспалась. - А чего это у вас тут? Показываю бутылку, рассказываю про горячую воду в десятый раз. Наконец мы рассаживаемся на полу вокруг бутылки и стаканов, гитара давно и прочно в цепких руках Поэта, хрипло петь свои длинные постмодерновые тексты - он может бесконечно. Однажды - отступление такое - однажды я как оператор ездил с журфаковцами снимать некую девчачью поп-группу, играющую при каком-то техникуме... Увидел клавиши, драммашину, накрашенных пэтэушных девочек, подумал, что зададут они сейчас Ласкового Мая по самое не хочу... И вдруг они, значит, запели под свои электронные скороварки примерно такое:
...Я не строю на льду Вавилонские башни,
Я исследую ночь на предмет тишины...
И дальше в таком духе.
Шок у меня не проходил до самого конца съёмки, пока руководитель ансамбля не раскрыл тайну: оказывается, он дружен с Поэтом, и тот по знакомству отдаёт ему тексты на растерзание, ну, типа черновики с рабочего стола. И вот, значит, этот самый Поэт сидит с нами на полу, пьёт водку и поёт уже собственно беловики. Беловиков у него явно больше, чем черновиков, и Анна Р. начинает нервничать, людей она собирала не за этим.
- Ну ты, блин. Куртуазный маньерист. Дай, в конце концов, девушке попеть уже.
Девушка, вообще-то, сидела совершенно мирно, грелась чем бог послал и тихо слушала бесконечный рифмованный поток сознания, никак не показывая, что хотела бы занять место Поэта. Но он уже расстался с гитарой, поудобней устроился у "стола", Сашке ничего другого не оставалось - и вот тут - нет, ну вы бы видели - лохматое такое, маленькое, сонное ещё слегка, сидит на полу, вяло берёт гитару, что-то бормоча колдует над струнами, потом со смешинкой в голосе неспешно поясняет - "...излюбленный соль-мажор..." - и вдруг начинает ПЕТЬ.
И весь весьма немаленький домик, служащий нам Ямайкой, резонирует, или нет, по- русски: ОТЗЫВАЕТСЯ, и Блюз На Крови хлещет о стенки, переливается через край, сидим - не шевельнуться, не вздохнуть.
Смердящий ад!.. -
Взрывает плоть!.. -
И бога нет,
не надо
не молись
не зови,
Танцуем блюз! -
чужой малыш,
танцуем блюз
на крови...
Потом она выдала нам "Полночь", потом "По улицам небытия", потом ещё охапку незнакомых песен, авторство которых уточнять ей было лень, да и какая была разница. Это был маленький рыжий ураган.

Всего-то надо было, чтоб в руках у неё оказалась гитара - происходил взрыв. При чём тут авторство. Кстати, смешно вышло, когда она запела Капитан Бравый, мы с КВ расцвели и стали почти подпевать, а потом Сашка положила гитару и сказала медленно: ну-ка, ну-ка... - а потом доказывала, что это её друг написал там какой-то, да она его лично, да чтоб он когда что чужое, да это скорей ваш - как вы там сказали? - Щербаков чужие песни петь будет, чем Джек, и т.д. Но это была единственная знакомая песня, а незнакомых было десятки.

Записывать надо было срочно - я узнал эту железную хватку на грифе, эти пальцы, которые держат барре на любом ладу так, что струны впечатываются в дерево... мужская хватка, не соответствующая всему Сашкиному облику абсолютно. Это руки бродячего музыканта, способного себя прокормить и одеть в любом городе, где живут люди с исправными барабанными перепонками. Бродячие музыканты на то и музыканты, чтоб когда-то брать гитару - и уезжать дальше. Такие руки были у Сэна, которого я не записал.

После. После всего.
Самой последней в руки мне попала самая первая видеозапись Сашки в Астрахани - запись для местного телевидения, та, про которую она со смешком своим вечным рассказывала при первом знакомстве. Мы сидели дома у КВ и смотрели. Сашка на записи была брюнеткой, как и рассказывали немногие очевидцы её появления в городе. Передача была из серии программ типа "Легко ли быть молодым", т.е. серия только предполагалась, Сашка должна была открывать цикл. Цикл так и остался открытым, то есть не продолжился и не закрылся: после неё снимать кого-то ещё было глупо.

Мы сидели дома у КВ, смотрели и улыбались. Сашка на экране вдохновенно отрабатывала легенду "я - пропащая хиппейская девочка, и что бы я делала, если бы не Система ". Она всегда была шикарным стилизатором - больше, чем кем-то ещё. Все её песни - это стилизации, которые порой затмевают оригиналы. Будь то "песня про эльфов", бардовский вальсок или - на летовский манер - отчаянная стрельба одиночными назывными предложениями.

Я слышал рассказы и о рыцарских балладах Сашки, и о её стихах про древнюю Шотландию, и я верю охотно, что всё это звучало так, что рыцари бы умерли от зависти, услышав, а древние шотландцы поняли бы всё про них написанное без перевода.

А прошлое - Сашкино прошлое всё время, решительно всё время обновлялось. Я даже не знаю, правда ли то, что она осталась на свете одна после взрыва газа в их доме. Она мне об этом сказала после знакомства на Ямайке, но Анна Р. потом, морщась, говорила: уж мне эти люди с творческим отношением к своей биографии… не принимай слишком близко. Всё может оказаться совсем иначе. Она просто примеряет чужие шкуры, понимаешь? Играет. С нашим ТВ она тоже играла - не слишком далеко от себя настоящей отходя, но строя при этом убийственный образ "хиппи как его видит обыватель".
- Понимаешь… люди уходят в Систему… не от хорошей жизни, - и голос её проникновенно надламывался на этих словах.
Журналистка понимающе кивала, не сводя с Сашки почти восхищённых глаз. Они к тому моменту уже дружили. Сейчас эта журналистка - лицо главного ТВ-канала города, самые главные местные новости читает именно она, Стелла Зверева. Сашка меж тем резвилась вовсю. Панибратски назвав Янку и Умку "девочками" и заявив, что именно они помогали ей жить (Умкины песни именно Сашка в Астрахань привезла и "раскрутила", не записи - в голове привезла) и выживать в непростом мире Системы, она вдруг поведала, что не может, ну физически не может играть песню, которую написал мужчина. Мы с КВ переглянулись - о, вот это новость. Летов, Башлачёв, Машина и Воскресенье… Да что там, весь "таганрожский" репертуар… Вот так с ней всегда было: глянулась мысль - и всё,
прости-прощай, реальность. Ну, подумаешь, неправда, поются "мужские" песни, и преотлично, но как звучит убедительно и как идёт общему образу.

Интервью перебивается хроникой: Сашка в переходе, поёт Янку, Сашка дома, поёт Янку, Сашкин голос за кадром поёт что-то своё, а на экране - угрюмые картинки города-Астрахани, именно так, через дефис, города в первую очередь. - Саша, а после Астрахани - куда дальше?
Долгая пауза. Самая долгая во всём интервью. Сашка зажигает сигарету, затягивается, смотрит на дым. Молчит. Переводит взгляд на Стеллу. Улыбается.
- Человек… предполагает. А бог - располагает.
Нам с КВ становится невыносимо грустно.

До. Январь 96.
Анна Р. привела к нам на студию какую-то девочку. Жутко обтрёпанная куртка, рыжие волосы закрывают пол-лица, молчит. Вот, говорит Анна, знакомьтесь. Это Саша. Это Юра.
Я ничего вообще не понимаю, у меня там в соседней комнате сейчас главная пединститутская поэтесса будет снимать дикторские куски к передаче о своём слащавом конкурсе молодых стихотворных дарований города Астрахани.
Прекрасно, говорю. Саша, привет. Очень приятно. Я занят немножко. Может, вам пока чего поставить тут посмотреть? У меня вот Высоцкий есть. Обе кивают.
Я ставлю им запись В.В. для Кинопанорамы и ухожу записывать радостное известие о том, что одно из призовых мест занял - какая неожиданность - сын чудо-поэтессы с шедевром "Сидит кошка на окошке, ест зелёные горошки".
Отсняв ещё с полчаса такого сиропа, возвращаюсь в монтажную. Сашка смотрит не отрываясь.

Анна говорит - вот, человек тут приехал. Из Таганрога. Думаю, вам надо бы познакомиться. А вообще мы сейчас на вокзал, там дела есть. Ну, идём, говорю, у меня всё равно перерыв, заодно и познакомимся. Странно как-то это всё. Мне на работу ещё никого не водили знакомиться. Из приезжих тем более. Я что - достопримечательность какая-то?

И только на улице я начинаю понимать, что достопримечательность в данном случае не я, видимо. Анна, пытаясь как-то расставить точки над i, говорит в пространство перед собой: вообще-то, вот, человек тоже… как бы песни пишет. "Тоже" - это, наверно, после Высоцкого. А, интересно - вяло говорю я: у меня ещё юные стиходарования из головы не идут. Ну так что, - не отступает Анна. Надо как-то всем встретиться. Угу, - говорю.

Саша между тем очень осторожно идёт по мерзкому грязному уличному льду, который у нас обычно весь январь и февраль держится. С самого начала извинилась, сказала, что оч-чень не любит такой погоды, боится упасть, и вот теперь одной рукой держится за меня, другой - за Анну, и разговор почти не поддерживает, переступает разбитыми сапожками.

Анна за неё опять же поясняет: видишь, человек приехал на три дня, пивка попить астраханского. А живёт уже второй месяц, встретил роковую страсть и перекрасился. Она чёрной приехала, Кибиров, я тебе клянусь, я видела. Сашка смеётся.

Ну так вот, ей, смотри, и переодеться особо не во что - ты видел людей такого размера среди наших знакомых? Мэм и та больше. Анна права, Сашка маленькая очень, и теперь понятно, почему одета так несуразно и не по сезону - в чём приехала, в том и осталась.

Чем больше Саша говорит, тем больше меня трогает её выговор, у нас в давнишней тусовке была такая девочка уже, вот точь-в-точь так говорила - некая Моки с Ростова. Юг России, да. Но это только в первые часы Сашка для меня говорила "как Моки" - потом и навсегда этот выговор - въедливый, с нажимом, с расстановочкой, как бы выделенный жирным шрифтом, да ещё с полуторным интервалом между буквами - этот говорок стал для меня только Сашкиным, ничьим больше. Дошли до вокзала, нашли кого искали, Анна сказала - ну, мне в другую сторону, а ты проводи Сашу, ей тут недалеко. Пошли? Пошли. Что курточка - у неё перчаток не было. Я предложил ей свои.
— Нет, подожди... Так уже тебе будет холодно. Мы сейчас сделаем умней. У тебя глубокий карман? Давай мне правую перчатку. Вот видишь?

Правую перчатку ей, левую мне, наши руки без перчаток - в мой правый карман. Красота - тепло и можно не бояться льда. Сашка понемногу делается разговорчивей.
- У вас тут слушают только иностранное, я не пойму, почему. Ну, те, кого я тут встретила… всяких Дорз, всё такое. Мне наше ближе - та же Машина, почему бы нет? Им не нравится тут…
- Про Аукцыон мне тут сказали - они там все голубые, в твоём Аукцыоне. Да, блин! Хоть переодетые лесбиянки! Ребята делают ШИКАРНУЮ музыку - какое мне дело до всего остального? Как вообще можно о музыкантах с этой точки зрения говорить?...
- Да, мне уже рассказали про вашу коноплю. А прикинь, мне знакомые рассказывали, что где-то они жили однажды… недалеко от Таганрога, в деревне какой-то… Так там свиньям стелили при них маковую соломку в качестве подстилки! Серьёзно... А чего, я бы сама похрюкала на такой подстилочке, пусть бы меня только взяли…
- Да, я с вашим телевидением стусовалась… Ну и что, что недавно… Так вышло просто. Так
вот - смеш-ное, надо сказать, у вас телевидение! Та-акие вопросы задают, так смотрят… Как на иноплянетянина, ага. НУ КАК, говорят, у вас там - В СИСТЕМЕ? Бл-лин… Ей-богу, звучит не лучше, чем "как у вас там - НА ЗОНЕ?" Не, ну, я им там порассказала, конечно… что хотели, то и получили…Что? Не знаю, да по-моему, уже и показали. Я как-то не интересовалась даже...

- Не знаю, когда уеду. Ближайший месяц я точно ещё здесь. Мне всё нравится. Так что увидимся ещё, наверняка. Вот тут, ага. Ну, дальше я сама дойду, тут дворами... Перчатку держи, спасибо. Счастливо!

Эпилог. Без времени, без даты.
Без ограды, без памятника.
Строгий деревянный крест, металлическая табличка. На табличке - нежданное имя-отчество. Сашка, Сашка.
Деньги на крест - твой гонорар за стихи в альманахе. Имя и цифры на табличке - возможно, тоже твоё творчество: не нашлось при тебе паспорта, и кем ты была на самом деле - мы вольны придумывать сами.

У Бредбери в Марсианских Хрониках был рассказ про того, кто становился кем угодно, - всегда тем, без кого кому-нибудь нельзя было жить. К одиноким родителям приходил умершим единственным сыном, к полисмену на посту - долгожданным преступником в розыске... И бог знает, кто это был на самом деле. Кого видели мы, и кого видел он. Марианские впадины глаз.
Марсианские Хроники нас.
На перекладине креста - фенечка.
Солнце, солнце.
Вечный тебе сентябрь, Сашка.
А нам - нам каждую весну смотреть, как под звуки твоего апрельского вальса - над городом в небе, светло и торжественно, мир принимает парад расписных облаков, - смотреть, запрокинув голову в небо, пока не закружится оно в ритме этого вальса, и не собьётся дыхание от счастья пополам со слезами: Сашка, Сашка, как нам всё-таки повезло, что ты у нас была.