Дом восходящего солнца …

Закрываются кавычки. Конец цитаты…

Был 2000 год, когда я вновь где-то краем уха услышала, что Сукачев снова хочет снять кино. Всё тот же «Дом восходящего солнца»… Я была очень далеко… Но почему-то подумалось, я тоже хочу быть там, не смейте начинать это без меня… И без меня не начали. Пошел 2001 год, и на сайте группы «Неприкасаемые» опять вывешивались объявления о начавшемся кастинге, был вывешен сценарий Охлобыстина. А я опять была далеко, я заходила на сайт и всё это читала, и что-то писала в Гостевых. И опять подумала: не начинайте без меня…

Закончилось тем, что «Неприкасаемые» приехали в тот город, где я тогда жила, на гастроли. И их басист потом что-то долго писал мне в ответ, и я сама что-то долго-долго писала, писала, писала ему в ответ… Потом звонила, и просила их бывшего директора, скажите, чтобы меня тоже взяли в съемочную группу… Или не начинайте без меня… В группу не взяли, но, как оказалось, без меня не начали…

Прошло еще два года… И я была уже совсем близко, рядом со всеми. Но басист почему-то уже ничего не отвечал… И только снова прежние разговоры про фильм о хиппи. А я бегала по другим съемочным площадкам, и радовалась тому, что меня пока еще не тошнит от их сериалов, и всё так немыслимо интересно…

А Сукачев, говорили, опять хочет снимать про хиппи, но не может найти денег. И я подумала, надо помочь найти деньги. И я зачем-то ехала к какому-то престарелому продюсеру, и полвечера втирала ему, чтобы он навел личные связи в комитете кинематографии, и те бы выделили деньги… липовый продюсер рассказал мне всё, что он знает о комитете, о своих связях, а так же о хиппи, и сказал, что это дурацкая идея… когда началось знакомое поползновение, я смылась, пообещав вернуться, но, конечно же, не вернулась. И денег на хиппи так и дали.

Зато я не оставила свои попытки. Это при всём том, что Сукачев меня, в принципе, никогда не знал. Он бы, наверное, удивился, узнав, что девочка в Москве ищет деньги на «Дом солнца». Смешно. Хи-хи. Один из знакомых киношников подсказал мне: а вот есть клевый продюсер-женщина по имени К., ты ей расскажи. И вот я, раздобыв контакты этой К., звоню ей и сообщаю, что вот, мол, есть потрясающий сценарий, называется «Дом восходящего солнца». Чувствую, что женщину на том конце провода слегка застопорило, и она боязливо спросила: «А чей сценарий?» Сукачева и Охлобыстина, ответила я, и даже по телефону почувствовала, как глаза женщины стали квадратными. «Вы издеваетесь? - чуть не заплакала женщина с квадратными глазами, я и есть продюсер этого фильма, - и мы его уже запускаем в производство!» Она хотела поподробней узнать обо мне, но я ей больше ничего не рассказала. А женщина меня обманула, ничего она не запускала… всё так и стояло в заморозке…

И я потом долго жаловалась басисту, но он почему-то был этому рад: «Не фиг кино снимать, нам играть надо, а не снимать!» «Ну и играй, - говорю, - а я хочу кино!» Хотя, мне кажется, Они хотят совсем не этого… И причины у Них совсем другие…

И прошел еще год. Год олдовых сериалов, среди дешевых монтажных компов, потому что олдовые сериалы ваяют на дешевых компах, на дешевых студиях, с дешевыми режиссерами и дешевыми... И я уже плохо помнила, зачем я приехала сюда, чего я хотела, для чего?… Детский смех чужих, но почему-то родных, детей в моей телефонной трубке… Потолок в пластмассовых звездах…

Лишь однажды в ноябре я повесилась (ну нет, не из-за хиппи!). На толстой веревке на ручке своего окна, из которого был виден едущий в город автобус. И у окна в самодельной вазе две засушенных розы – бордовая и желтая… После того, как веревка затянулась, мир неожиданно превратился в желтый стоп-кадр, почти что в сон. И я забыла, зачем я села на пол, и совсем не помнила про петлю. Встала, как в рапиде, не понимая, что так мешает дышать, и решила пойти, петля рванула сильнее. И мир взорвался желтым светом, заорал в уши камерным голосом, тяжелым басом ударил по перепонкам… Осталось полторы секунды до выбора, и вдруг ужасно захотелось остаться в живых, потому что я вспомнила, зачем…

И прошел еще год, вернее, пролетел… Я стою одна в толпе «Нашествия». Смотрю, как на сцене играют «Неприкасаемые» и поет Сукачев. Смотрю, как вокруг меня радуется неистово толпа, они так рады им. А я стою и не могу понять, как можно теперь улыбаться всему этому. Зачем теперь так неистово прыгать, и счастливо орать? Зачем теперь что-то кричать, и махать рукой в сторону сцены? Почему я так не могу? А перед ними вышла не сцену девушка по имени Мара и запела странную песню. У песни был захватывающий припев: «…И когда мы любили друг друга, я не знала тогда, что ты…», - она повернула микрофон на толпу и тысячная толпа «Нашествия» радостно проорала: «…ТАКАЯ СУКА!!!!!» А я опять стою и смотрю…

…И уже давно ничего не нужно, и уже мало что радует… В это лето, когда начали снимать «Дом солнца», меня только что выписали из Склифа после очередной попытки увидеть желтый стоп-кадр путем поедания таблеток. Правда, сперва я увидела, как сквозь рисунок обоев ползет живая бабочка. А потом прямо с потолка сквозь лампочку в люстре проступила улыбающаяся рожица, рожица протянула длинные тонкие ручки и поманила к себе, прошептала: «Еще, еще…» И тело наполнилось тяжестью, только полрывка, чтобы оторваться и ухватиться за протянутые ручки… Но чувак, с которым я жила, стал ходить вокруг дивана и ныть: «Можно, я вызову скорую?» И этот идиот ее вызвал. Я сижу в одних трусиках посреди кухни, два мужика держат мне руки и голову, а третий санитар заливает мне в горло воду, и я хриплю и задыхаюсь, но никак не могу задохнуться до конца, этот ад длится целую вечность. Наконец, у меня получается высвободить одну ногу и пнуть мужика, который льет воду, мужик ошалело и обиженно смотрит на меня: «За что?»

Проснувшись, вижу капельницу над собой и воткнутый в вену катетер. А если закрыть глаза, то вокруг черный пустой космос и посреди космоса вращается маленькая жалкая земля, а я смотрю на это и думаю: если я бог, и я создал эту землю и этот космос, то должен же быть другой космос, который создал меня, бога?… И я пытаюсь увидеть, что там за пустотой, которая родила меня? Но за той пустотой лишь новая пустота, а там еще одна, и еще одна… Наконец, я открываю глаза и нет большего счастья и наслаждения увидеть материальный мир – кусок стены с солнечными зайчиками, кусок кровати и мои привязанные руки, пляшущую кардиограмму на датчике… наслаждение…

Меня увозят на каталке по коридору; возле лифта ожидание, а возле стены лежит на носилках труп умершей старухи. Он полунакрыт простыней, но я долго смотрю на него. И проходящий врач вдруг весело улыбается, бросив взгляд на труп и на живую меня: «Вот так-то кислоту глотать!»…


И всё это в начале этого лета…. Сижу на балконе десятого этажа новой съемной квартиры, курю траву… Наконец в моем телефоне голос басиста: «Не приставай, я занят.» «А что ты делаешь?» «Бомбу!» «Клево! А что ты с ней будешь делать?» «Тебя взорву!»… Затем вдруг кажется, что голос в трубке мне никогда не был знаком, и я осторожно спрашиваю: «А ты кто?» «Да так… неважно…» - отвечает голос. И они больше не гастролировали. «Так тебе и надо! – говорю я, - Хочу чтобы «Неприкасаемых» больше не существовало! Никогда! Никогда! Никогда! Я ненавижу тебя! Я - ведьма!»…

А какое-то время спустя, случайно зайдя на сайт hippy.ru, я вдруг обнаружила подозрительное приглашение принять участие в массовке…

Просто увидеть и больше ничего…
Через несколько дней я выбралась из автобуса вместе с остальной прибывшей частью толпы из заказанных 200 человек на площадку в Б. переулке. Было довольно тепло, узкий дворик, охватывавший по кругу маленькую церковь, был плотно заставлен киношным транспортом. Массовку подвозили небольшими партиями. Часть уже одетых в костюмы людей проигрывали какие-то эпизоды… Из дворика, в котором разложила свое барахлишко съемочная группа, был почти неприметный вход в арку старого обшарпанного дома, а через эту арку, попадаешь в закрытый огороженный садик, превращенный скорее в свалку. Через весь садик-свалку тянулись огромные трубы, на которых, как на жердочках, расселась уже обряженная молодежь, - с длинными распущенными волосами, в расшитых рубахах. Половина из них были босиком, с гитарами, тамбуринами и маракасами… Они играли на гитарах, пели, переговаривались, смеялись, бегали взад и вперед; босые девушки в длинных цветастых юбках, их лбы были перевязаны цветными ленточками и тесемочками, руки, как мои, в фенечках, на груди пацифики… Я вдруг подумала, что они те самые, настоящие… что через сайт хиппей киношники всё же отыскали их (отыскать то отыскали, но были так неорганизованы, что с ними никто почти работать не стал - прим.hippy.ru)… но чуть позже, влившись к ним, я поняла, что они не те… половина из них были полуроботы, пытающиеся засветиться в «большом кино» с помощью массовки, а половина – просто добрые, растерянные дети, которым очень хочется доброй уютной сказки! А я кто?..

Когда я увидела их, как будто сошедших с картинок, почему-то снова захотелось жить. Несколько позапрошлых лет, проведенных в разъездах по молодежным движениям, выездным школам, слетам в моем бывшем городе дали о себе знать… Четыре года назад оставленные родные еще живые лица детей стали то там, то тут проступать сквозь пеструю толпу… Но наваждение вскоре немного померкло…

Такой до боли знакомый съемочный уклад: расставленные штативы и тенты, раскиданные кофры, и бесконечные одноразовые стаканчики… Еще хоть немного подышать такой родной жизнью…

Сценарий, который, в конечном счете, всё же дошел до стадии производства, был в угоду всем финансовым структурам, кастрирован до такой степени, что становилось неясно, зачем теперь это снимать? Ведь, кроме громких ярлыков «хиппи», в тексте не было ни малейшей попытки объяснить: кто это такие? А потом они будут врать, что они намеренно хотели снять обыкновенную историю любви мальчика и девочки. Они «хотели», потому что ничего другого структуры, дающие деньги, снять бы им и не дали. Людям, финансово контролирующим телевиденье и кинематограф страны, не нужны истории, пропагандирующие эксперименты с перестройкой сознания, изменением эго, метаморфозами психики, дающие ключи к новому миру, где каждый сам программирует свою жизнь, выходя из-под контроля тоталитарных программ государства (вернее тоталитарных программ, которые навязывают нам структуры, контролирующие наши СМИ и кинематограф). Потому что пока мы являемся «нейрогенетическими роботами», живущие в навязанном нам чужом тоннеле реальности, Им легко управлять нами, заставляя работать на себя. Но если люди научаться жить своей собственной жизнью, медиа-олигархи останутся нищими, потому что, кроме как манипулировать работоспособностью других, сами они ничего делать не умеют…

«…Жизнь на этой планете — пока еще личиночная. После того, как она покинет планету, начнется постличиночное существование… Фаза индустриального человека такова: нервная система импринтирована для социальной роли, что порождает разделение труда, кастовое и классовое разделение. Все для выживания определенного вида. На этом завершается личиночная эволюция Разума. Последующие четыре фазы эволюции предназначены для выживания в инфо-мирах, «территориально» охватывающих пространства микро- и макромира…(…)

«Хиппи» и «Йог-инженер-своего-тела» — первые две из двенадцати постземных стадий, переходные стадии «бескрылых бабочек», избавившихся от земных привязанностей и символов. Земля с гравитацией в один G и ее выживательные шаблоны более не являются «реальными». Адепт хиппи, дзэн и йоги больше не проявляет рефлекторных реакций на сигналы эмоционального статуса, не стремится к успеху и не подвержен влиянию систем добродетель—позор, при помощи которых общество роботизирует своих членов, Однако, он еще не достиг полного владения только что проснувшимися контурами…

Слово «хиппи» — общее название для первых постличиночных стадий, относящееся к тем, кто генетически, нейрологически или исторически попал в ловушку пассивно-восприимчивых образов жизни…» («История будущего» Т. Лири)

Они снимали кадры к эпизоду, когда толпу молодых демонстрантов (правда, не совсем понятно было, за что они демонстрировали: с выкриками «Свободу Анжеле Дэвис!» и плакатами «Flower Power!») КГБ (впрочем, в тексте это не уточнялось) заманивает в узкий переулок, оцепляет им все пути, и начинает их ловить, чтобы забрать в «кутузку» – наступает паника и беспредел… Беспредел разделили на куски и по кускам снимали… В первый день снимали детали: средние планы отдельных трюков. И до самого вечера большая часть массовки была почти невостребованной, в основном из-за дождя…

Стою у крана, в двух шагах от площадки. Вдруг кто-то кладет руку на плечо, оборачиваюсь – ну, ни фига себе! - и ты, мальчик, здесь! Очень бывший муж вкалывает осветителем. Ну, естественно, куда тебя еще по иронии судьбы могло занести, как не на съемки к Сукачеву. Со мною вот что происходит, совсем не тот ко мне приходит, и руки на плечи кладет… Но мы вдруг охренительно радуемся! И я отбираю у него кружку с чаем.

А когда-то в 1999 мы сидели голодные без денег, без работы в очередной съемной квартире в Подмосковье, и не могли понять, как жить, и никому мы были не нужны… и так было страшно, и так азартно, и так хотелось выжить, и придти туда, куда сами не знали… и мы тогда так верили, что люди, которые поют на «Нашествиях» - они лучше, чем мы, они-то знают всё… и мы скоро тоже станем такими… мы тоже будем знать… А оказалось, они знают, как зарабатывать деньги, чтобы не быть голодными, а больше особо ничего не знают… И телевизор с потолка свисает и как х..во мне никто не знает… но кто-то из желтого света уже не вернулся…

Я щурюсь от солнца, сидя на каменном бортике. На мне черная легкая толстовка и джинсы, на ногах кеды. Волосы хоть и длинные, но разного цвета – сверху белые пряди, снизу – черные. Гример нашла себе работу: таких перекрашенных хиппи в 70-х не было! - она решила спрятать черные прядки под белые. Потом повязала мне на лоб черную веревочку и отправила в сторону площадки к остальной толпе: всё равно на 70-е слабо похоже, но на задний план - сойдет.

Потом пошел дождь. И я сидела под тентом съемочной группы, наблюдая за перестановками на площадке, а они продолжали снимать куски даже под падающими с неба каплями воды и криками Гарика Ивановича: «Дайте мне еще девчонок!!!»

Меня не дали, и я ушла в арку к садику-свалке, где набился веселый массовочный народ. Кто-то из парней принес бутылку водки, и мы разливали ее по пластмассовым стаканчикам, стоя плечом к плечу в тесной арке. Кто-то играл на гитаре. Взрослый мужчина с седыми волосами, тоже одетый хиппи, но из тех, настоящих, что еще остались, стоял с нами. «Смотрите, там книги…», - вдруг сказал он мне. Я глянула на рванную яму у стены, и рассмотрела в ее глубине действительно свалку из каких-то старых книг. «А кто-то их писал…», - пробормотала я. «Вдумайтесь, какой образ, - протянул мужчина, - яма, заваленная книгами!…»

«…Первое поколение после Хиросимы дало миру миллионы дзэн-хиппи, которые опередили в развитии обывателей, но не осознали, что являются новой формацией. Эта проблема в некоторой степени относится к исторической лингвистике. В примитивной психологии для описания потусторонних, внеземных переживаний существуют языки и символы только одного типа — «личиночного религиозного». Новая реальность символизируется неясными, мистическими понятиями.

Возникает коммуникационный вакуум. С одной стороны, хиппи, йог или тантрист осознает, что он чего-то достиг в своем развитии. С другой стороны, пятиконтурный человек, освободившись от личиночных символов, бесцельно шатается, хватаясь за любую трансцендентальную соломинку — магию, оккультизм, песнопения, ведьмовство, телепатию, гуруизм, мистическое христианство, хасидизм, экспериментальный евангелизм и бесконечные варианты восточного шарлатанства…» («История будущего» Т. Лири)

«…Пробудись, настройся, отстранись!
Что значит “пробудиться”? Это вступить в контакт с древними энергиями и мудростью, встроенными в нашу нервную систему, с нашими органами чувств (не как инструментами для секулярных игр, а как объективами, при помощи которых можно взаимодействовать с вибрирующими энергиями окружающего! мира). Вступить в контакт с клеточной мудростью, с внутренней вселенной. Это не так просто. Психоделическая дорога весьма трудна для освоения и требовательна к человеку. Легче всего ничего не менять и продолжать жить со своими пристрастиями в символьном мире. По мере расширения вашей символьной системы у вас возникает иллюзия, что вы развиваетесь и растете. Но в действительности вы лишь формируете у себя новые условные рефлексы и узнаете новые слова. Вы застреваете на уровне символов. Психоделическая дорога к Богу никогда не бывает легкой.

Что значит “настроиться”? Это перенести внутренние откровения в окружающий мир, понять, освоить и использовать открывающиеся перспективы в гармонии с внешним миром. В сущности, это родиться заново и учиться воплощать в жизнь, другую модель поведения, которая отражает ваше видение.
Что значит “отстраниться”? Это отказаться от участия в мышиной возне, в политических играх родового муравейника, пусть даже снабженного кондиционером. Абстрагироваться от внешней социальной драмы, которая так же выхолощена и синтезирована, как телевизионная реальность, В каждом поколении всегда были люди, которые прозревали и отстранялись от игр общества, стимулируя общество двигаться вперед. Но это отстранение осуществляется внутренне. Почти все социальные решения принимаются на основе символьного давления. Это символьные реакции. Когда люди отстраняются от светских игр внешне, они уходят в монахи, они зачастую пытаются избавиться от назойливого социального подавления. Это слепые и бессознательные действия, это бунт, а не гармоничное и целенаправленное действие. Ищите мудрость в себе и подключайтесь к ней. Отбросьте амбиции, символические стремления и ментальные пристрастия, которые привязывают вас к племенным играм..» («Семь языков бога» Т. Лири)

По дороге к метро со мной увязался симпатичный ребенок – девочка 14-ти лет, с увлечением рассказывая мне, в скольких клипах и фильмах она уже снималась в массовке. Она была уверена, что для того, чтобы быть счастливым, нужно стать лучше других с помощью телевизора, в который надо обязательно попасть. А я шла и думала, какой всё-таки урод бригадир массовки, к которому меня угораздило прикрепиться. Этот мудила с обрюзгшим лицом занимался тем, что платил детям деньги на своё личное усмотрение – кому 500, кому 400, кому 300 рублей за съемочный день. Чем покорней и безобидней был ребенок, тем меньшая ставка ему выплачивалась. Интересно, неужели те 1500 или 2000 рублей, которые он сэкономил для себя таким образом чем-то его спасут? 500 рублей на мороженное это, конечно, приятно, но я бы и без них приехала…


На следующий день я прибежала на площадку в клетчатой рубашке и длинной широкой юбке, сшитой из разных лоскутков, которую я нашла у себя в квартире в вещах, что остались от прошлых жильцов. Было воскресенье, на работе у меня был выходной. Перед тем, как выйти из дома, я сама повязала себе на лоб черную веревочку. А в рюкзак кинула горсть разноцветных тесемочек, найденных в собственных закромах (подарить гримерам!) Пассажиры в метро смотрели на меня, как на сказочного персонажа, и меня это веселило так же, как и их…
Всё было там же и на тех же местах. Утром было холодно, поэтому первое, что сделала - сняла с бывшего мужа теплую безрукавку со словами: «Дай бог тебе здоровья, добрый мальчик!» - и ушла сидеть на трубах к общей компании.

Вчерашние новые лица теперь казались знакомыми друг другу настолько, будто они провели вместе уже лет десять. Со мной разговорилось двое мальчишек, уже одетые в костюмы. Спрашиваю: «Вы настоящие хиппи? Или переодетые?» Худой парень двадцати лет с лишним лет, с длинными волосами и бородкой, в расшитой белой рубахе, удивляется: «Мы? Нет - я постоянно в массовках снимаюсь. А он вроде то же - нет», – показывает на 16-летнего мальчишку с огромными честными глазами и длинными светлыми кудрями. «Я в группе играю», - говорит мальчишка, и лезет показывать нам записи песни в мобильном телефоне. «А ты хиппи?» - спрашивают они меня. «Кто? Я?!! - смеюсь, - Вроде нет, я тоже немного в кино работаю…» «А я думал, ты из них, из хиппи!», - говорит парень с бородкой. «Точно, точно, - подтверждает мальчишка, - ты похожа на них. Здесь есть и настоящие. Видела Сказку? Она из них…» Сказкой звали светло русую девочку маленького роста, на вид лет 15-ти, с отрешенным чистым взглядом. Она мало разговаривала, ходила в длинной цветной юбке, босиком, среди детей и ласково загадочно улыбалась. Улыбалась и молчала. А ей бросали: «Привет, Сказка!... Как дела, Сказка?...»… Веселая 17-летняя девочка, с дерзкими, но детскими чертами лица, просит у меня сигарету, закуривает: «Пока вчерашнюю юбку у костюмеров нашла… Одела на джинсы. Не буду джинсы снимать, лучше закатаю их до колен…, - закатывает, деловито оправляет бордовую юбку в мелкий цветочек, - Нормально смотрится? Незаметно?» Мы весело киваем: «Не, незаметно!» «Давайте устроим сейшен! - говорит парень, - Эй, друг! – окликает он еще одного соседа по трубе, который сосредоточенно отбивает ритм на тамбурине, - Давай с тобой сыграем!» Тот одобрительно кивает, и парень уходит искать гитару и еще пару человек для сейшена. А на дальнем конце трубы под гитарный бой послышалось щемяще знакомое: «А мы пойдем с тобою погуляем по трамвайным рельсам…» Я и мальчишка с честными глазами поворачиваем головы, улыбаясь: «Янка…» Но на втором куплете голос умолкает. «Эй, пойте еще!» - кричит мальчишка. Но с дальнего конца трубы уже слышится: «В твоем парадном темно… » Мы разламываем шоколадный батончик на несколько частей, протягивая кусочки девушкам, что сидят у трубы на настиле из нескольких досок. В ответ по кругу ходит чей-то распечатанный пакет с пряниками…

«…Мы отделены от наших органов чувств. Нас намеренно ослепили. Чувственное кондиционирование вынудило нас принять за “реальность” иллюзию, сотканную из комедии, трагедии и фарса. Нам никогда не избавиться от безумия, глубоко импринтированного в клетках нашей хрупкой, уязвимой нервной системы за годы младенчества и детства. Мы никогда не сможем полностью освободиться. Так считает пессимист.

С позиции оптимиста в этой ситуации можно найти положительные моменты. Мы ненадолго можем выбраться из этой нейрологической тюрьмы. Мы можем добраться до наших органов чувств, отключить кондиционирование и заново пережить почти невыносимое блаженство, непосредственно ощущая энергию, которая прорывается к нашим нервным окончаниям. Мы можем стать по-настоящему видящими, слышащими и ощущающими.

Пробуждение этих чувств, этот дзенский момент сатори, это мистическое озарение, когда сознание неожиданно концентрируется на органе чувств, и есть самый основной аспект психоделического путешествия. Я - глаз! Я - слух! Я - нос!…» («Семь языков бога» Т. Лири)
Я иду бродить в переулок на съемочную площадку…

Здесь уже вроде всё расставлено. И режиссер Гарик Иванович в каком-то пестром наряде и темных очках сидит в кресле у мониторов, переговариваясь с оператором и постановщиками трюков. По бордюрчикам вдоль дороги, по которой должна пройти демонстрация, тоже сидят наряженные дети-хиппи. У них тоже гитары, они тоже что-то поют. Реквизиторы раздают плакаты с надписями «Да здравствует любовь!» и тому подобными…

«..Миллионы ребят отвергли старую ложь, освободились от прежних комплексов и начали ждать указаний, что делать дальше.» — В голосе появляется легкий оттенок укоризны. — «Но ты не сказал им, что делать. И я никак не могу понять, почему. Ты показывал всем и каждому, как создать новое сознание, но ты не дал им это новое сознание. Почему?»

«В этом вся суть, - отвечает Нейролог (Тимоти Лири), - Я не хотел навязывать им мои реальности. Смысл как раз и состоит в том, что каждый человек берет на себя ответственность за собственную нервную систему, создает собственную реальность. Это конец монотеизма. Ты можешь стать кем угодно. Все остальное — промывание мозгов.»
«В этом была твоя ошибка», - слышится призрачный шепот. — «Никто не хочет брать на себя ответственность. Они хотят, чтобы им говорили, что делать, во что верить, что истинно и что реально».
«И ты знаешь, что им ответить?...» («Технологии изменения сознания в деструктивных культах» Т. Лири, М. Стюарт и др.)

На съемочный кран крепят камеру, похоже, они собираются снимать общий план сверху. Наконец, голос второго режиссера, усиленный мегафоном, начинает созывать всех на площадку – узкий кусок дороги, зажатый между несколькими домами. Дети стягиваются на дорогу, среди них ныряют девушки-костюмеры, осматривая каждого. Столкнувшись со мной, костюмер вспоминает меня, оглядывает мою юбку и рубашку, осматривает фенечки на руках, спрашивает: «Сама одевалась?», я киваю, костюмер хвалит, улыбается и счастливая убегает дальше. Конечно, я ведь еще одна из тех, кто облегчил им задачу. Но крашеных хиппи-блондинок все равно в 70-е не было, поэтому я пытаюсь понять, где в этой толпе задний план, чтобы на него уйти. Но в этом отрезке из человеческих тел нет задних планов – кажется, что камеры везде.

Рядом оказываются знакомый парень в белой рубахе и мальчишка: «Ну ты куда пропала, мы так классно сыграли!» Парень уже с гитарой, взятой у кого-то на время, он продолжает что-то наигрывать. Вокруг что-то рассказывают друг другу еще и еще знакомые дети. Рядом со мной оказывается 18-тилетняя девочка с короткой стрижкой, мы на миг встречаемся с ней глазами, и ничего не говорим друг другу, просто смотрим друг на друга и улыбаемся. Две девушки с распущенными волнистыми волосами передо мной, держащие громоздкий плакат, осматривая пространство вокруг себя, на какой-то момент встречаются глазами со мной, в их глазах такой же детский азарт и восторг. И меня не покидает навязчивое чувство, что я всего лишь жду очередной концерт «Неприкасаемых», что они уже приехали и сейчас выйдут на сцену, вон Сукачев с микрофоном, сейчас он дождется начала и запоет. А я только-только сбежала от гримерки музыкантов, где остался басист переодеваться в цветастую рубаху и допивать чай, который из его рук не допила я… Будет концерт, и все заорут и запрыгают от восторга и будут счастливо орать. Потому что этот кусок земли у сцены единственное место, где можно орать… Но вдруг вспоминаю, что я ведьма… то есть хиппи… тьфу… крашенная блондинка с заднего плана… вобщем, ведьмы не ходят на концерты…

«…Жизнь - это иллюзия, секунды молниеносно сменяют друг друга. Сейчас ты видишь, а сейчас - нет. И смерть - это такая же иллюзия. Самоубийство — это фарс. Желание уйти настолько же бессмысленно, как желание держаться за жизнь. Разве можно сойти с безжалостного конвейера, который продолжает двигаться, несмотря на интерпретации нашего ума и наше восприятие?
Но иллюзорная игра продолжается. Эго изо всех сил пытается объять необъятное. А затем, в моменты эмоционального отчаяния, решает спрятаться, уйти. Ад - это уверенность в том, что игра не прекратится и будет разыгрываться вечно. Конца нет. Ад - это представление о том, что рубильник карусели жизни никогда не выключат. Самоубийство — это напрасная попытка выбраться из ада.

Ад - это ошибка в рассуждении. Ложная идея. Эго застряло в бесконечно повторяющемся цикле, где крутится без конца и без края. Самоубийство - это уход от эго. Только эго созерцает уход…» («Семь языков бога» Т. Лири)
Они действительно решили начать с общего плана. И над нами взмыла вверх прикрепленная к крану камера. У подножия крана в кресле у мониторов расположился режиссер Сукачев. Его голос через мегафон стал объяснять, что должно произойти. Должно было произойти следующее:
«…В конце улицы показались бегущие Солнце и Саша.
Солнце, видя, как яркая колонна движется к ближайшему переулку, машет руками: «Нет, не надо!»
Но люди в штатском настойчиво направляют колонну в переулок.
Солнце и Саша уже добежали до колонны. Солнце: «Остановитесь!»
Но свернувшие в переулок хипари и сами видят, как дорогу им преградили выехавшие с параллельной улицы автобусы с непрозрачными стеклами и распахнутыми дверями.
Колонна дернулась было назад, но из переулков на них вылетела конная милиция, отрезая пути к отступлению.
Лохматый паренек с плакатом Анжелы Дэвис оглянулся: «Шухер! Это ловушка!»
Но руки милиционеров выхватывают у него древко плаката, бьют паренька по голове.
Вход в переулок, куда только что зашли хипари, наглухо прегражден стоящим поперек дороги фургоном с яркой надписью «Зоопарк» и нарисованным силуэтами лошадей.
Внутри переулка – столпотворение, крик, ужас. Ржут и становятся на дыбы кони. Милиционеры, с трудом сдерживая их, загоняют толпу в автобусы. Сопротивляющихся подгоняют ударами. Летят плакаты, транспаранты…» (из сценария «Дом солнца»)

С одной стороны переулка ждала сигнала шеренга переодетых солдат, с другой – шеренга всадников. Двое постановщиков трюков, переодетых в хиповское одеяние, строили толпу. Их накаченные большие тела были одеты в просторные однотонные рубахи, какого-то русско-народного стиля. И с повязками на лбу поверх париков, они напоминали скорее двух русских крестьян из прошлого века. Они должны были задать правильное движение остальным… И где-то рядом с дорогой стоял актер, играющий Солнце…

«…Ребята, послушайте, что вы будете делать, - стал увлеченно рассказывать режиссер, - Вы идете, ничего не подозревая, потом он, Солнце, вам кричит: «Назад!»… Вы – раз! – оглядываетесь на него, потом вы смотрите вперед, видите, как на вас несутся лошади… Вы с ужасом на них смотрите, пятитесь, но сразу не убегаете, и когда они уже близко к вам, вы бросаетесь бежать обратно… А тут - на вас солдаты!...Вы начинаете им сопротивляться, мечетесь… Мы сейчас вас снимаем сверху! Поэтому все играйте, всех будет видно…»
Впереди процессии стоял ряд актеров-хиппи второго плана, разбавленный каскадерами, которые должны были принять на себя лошадей. Я оказалась где-то в середине. Передо мной стояли девушки с транспарантом. Еще дальше - паренек, похожий на Анжелу Дэвис, с ее плакатом. Рядом снова улыбнулась девушка с короткой стрижкой, с радостными глазами.

Голосом Сукачева прозвучало привычное: «Съёмка!» И я вдруг превратилась в сложный радостный организм из нескольких десятков человеческих тел. Организм зашевелился и неспешно двинулся вперед, пританцовывая и что-то весело выкрикивая. «Назад!» - раздался голос с обочины, мы оглянулись, затем посмотрели вперед и увидели, как на нас несется толпа всадников на лошадях. Мы прошли еще несколько шагов вперед, и остановись, не веря глазам. Они действительно стремительно приближались. Через несколько секунд нашего шока лошади врезались в толпу и мы в ужасе отшатнулись назад, пытаясь повернуться и убежать… Но через несколько шагов оказалось - бежать некуда, задние ряды под напором солдат так же пытались отступить. Образовалась давка…

Мне страшно… некуда бежать… Какие-то неизвестные силы сминают мой радостный организм… вижу только мечущиеся в замкнутом пространстве человеческие тела. И каждый из них – это я. Мне не выбраться… как будто конец… как будто смерть… Мне страшно… Где парень с гитарой? Где мальчишка с честными глазами? Где девочка с короткой стрижкой?... Месиво, и чьи-то плечи налетают на меня, и чьи-то руки цепляются за меня… И я лечу на чьи-то спины… Траектория движения превратилась в хаос… И мне страшно в этом очередном аду… Не надо больше! Я хочу проснуться!... Но где-то за туманом раздалось невероятное: «Стоп!», и хаос остановился. Только слышен возмущенный голос одного из солдат: «Э! Кто мне погон оторвал?...»


Я оглядываюсь по сторонам, но вместо детского азарта, на лицах испуг и растерянность… Рядом оказывается знакомый мальчишка. Мы дрожащими руками раскуриваем по сигарете… молчим… «Ужас…» - наконец произносит мальчишка…
После еще одного такого дубля был объявлен получасовой перерыв, и мы все вернулись на трубу. Как говорили в одном фильме: люди делятся на две категории - одни сидят на трубах, а другим нужны деньги. И как спели потом в одной песне: на трубе сидим мы… Переводя дыхание и приходя в себя. По кругу ходят шоколадки и печенье. Какой-то длинноволосый взрослый человек, очень похожий на хиппи, пришел с женой и ребенком, и будто отдавая дань своему прошлому, радостно общается с разодетым народом, угощая всех изюмом и финиками. Парни наконец играют свой «сейшен». И под их музыку становится совсем спокойно, все входят в привычный ритм…

Когда толпа предстала перед объективами после перерыва, она уже ничего не боялась. И после второго дубля над переулком раздался возмущенный мужской голос одного из вторых режиссеров: «Ребята, вы чё, охренели?» Мы удивленно посмотрели в его сторону. «Вы чё, бежите и смеётесь?»
…Мы почти перестали смеяться.
Так мы метались много часов в узком московском переулке, изображая страх… Текло время, плюсовались дубли, немели ноги…
«…Социальная философия хиппи была романтически непрактичной. Конечно, они не собираются больше работать на ферме Мэгги, но что им делать после веселья всю ночь напролет? Многие нашли укрытие у всяких гуру, другие опять вернулись к новой форме антитехнологической шик-"американскости". Городские политические активисты попугайски твердили лозунги европейского социализма или социализма «Третьего Мира», а на самом деле превращали в поп-звезд таких жестоких деятелей тоталитаризма, как Че Гевара и Хо Ши Мин.
На Алтамонтском Концерте 1969 года Ангелы Ада, посланцы Безумного Макса в Индустриальном Веке, сокрушили хрупкую подростковую фазу поколения Спока. Хендрикс, Дженис Джоплин и Джим Моррисон видели, что происходит, и благородно избрали самоубийство, а БИТЛЗ распались…» («От йиппи к йаппи» Т. Лири)

Я почти не слышала БИТЛЗ, я где-то слышала одну песню Дженис Джоплин, я не знаю, о чем пели Хендрикс и Моррисон. Это уже не мое поколение. Это Твое поколение. Я стою в переулке, играю в Тебя! Но Тебя самого давно уже Там нет!...
И я давно поняла, что всё ваше поколение делится на - басистов, рок-музыкантов и киноактеров! Правда, большинство из них тоже давно превратилось в роботов. Они где-то несут свои тела на неведомые гастроли к тем, кто еще не знает, что они умерли. Те, кто ждёт Их в каких-то дальних городах, наивно полагает, что Они хотят что-то рассказать ему, но на самом деле Они всего лишь зарабатывают на его ожиданье свои деньги. Трахают в гостиничных номерах чужих девочек, но это уже не от «свободной любви», лозунга придуманного когда-то тем, кто научился любить, это от страха за самого себя. Ничего уже не пытаясь изменить! Каждый шаг просчитан страхом. И больше ничего нет.
Мне не нравится их дурацкий мир! Но другого мира пока нет, Земля одна, и им кажется, что они держат ее в руках, играют в свой футбол… Но кто-то невидимый в свою очередь держит их самих в своих цепких пальцах, и играет в футбол ими…
Это просто снимают кино. Плакаты «Love» нарисовали расторопные реквизиторы и раздали всем детям, и каждому дали по реплике, а некоторым реплик не досталось, поэтому они промолчали. И сидит на обочине дороги босая девочка Сказка. Молчит и продолжает улыбаться чему-то…
«...Эй, я снова хочу тебя кое-что спросить. Ты там? Ты меня слушаешь?»
«Да, слушаю.»
«Насчет «кислоты». Когда принимаешь кислоту. И весь мир, и все твое тело превращается в вибрации. И пространство становится временем и остается лишь чистая энергия, не за что уцепиться. Ты знаешь, о чем я говорю?»
«Да.»
«Это ведь момент истины, верно? Но что это такое? Как ты это называешь?»
Поставлен высший космологический вопрос. В карцерном блоке тюрьмы особо строгого режима воцарилась тишина, прерываемая лишь жужжанием генератора, гудением воды в трубах, шумом сливаемой воды в унитазах и отдаленным звяканьем ключей.
«Чарли?»
«Да?»
«А что тебе открывается в этот момент?»
«Ничего. Похоже на смерть. Верно? А разве у тебя по-другому?»
«Смерти нет. Тебя обманули, и ты купился. В этот момент приостанавливается действие биохимических импринтов. Ты можешь взлететь с того места и отправиться куда хочешь. Туда, где миром правит не страх, а любовь…» («Технологии изменения сознания в деструктивных культах» Т. Лири, М. Стюарт и др.)

Из последних сил постараться проснуться. Открываю глаза и вижу у подушки журнал с фотографией Дмитрия Харатьяна. Сколько дней прошло с тех пор, как ушла с работы? Сколько дней я уже сплю и не могу отоспаться? …Осыпаются на мягкий палас у постели кусочки журнальной фотографии. И я говорю себе: Ты сейчас исчезнешь вместе с этими обрывками, но если появишься, то уже живым, а если не появишься – значит, не появишься никогда. И это будет даже не страшно. Из моего мира, из моего поколения, бежать тебе тоже некуда. Юности больше нет. Ее больше уже не будет. И моя юность так же умерла в тупом ожидании сказки, которая так и не наступила. …Белый барашек и засушенная роза – не вернут мне мою дурацкую юность…

У вашего поколения были хиппи и битлы, и психоделическая революция, которая прошла стороной, - они создавали реальность в вашей голове. У нашего поколения были – вы сами. Нашу реальность создавали Шевчук, Башлачев и все другие. А теперь нет ни того, ни другого. Мы доживаем остатки нашей реальности, - говорит ли это о том, что реальность для следующего поколения нужно построить нам?… Нет. Ведь мы-то с Тимоти Лири знаем:
«…Принцип Гейзенберга гласит, что у объективной определенности есть пределы. Если у каждого человека есть своя особая точка зрения, которая постоянно изменяется, то выходит, что каждый человек создает собственную версию реальности. Таким образом, ответственность за конструирование реальности несет не своенравный библейский Бог, или некий безличный механический процесс возрастания энтропии, или всемогущее государство, а индивидуальный мозг каждого человека. В Заэкранье оперирует субъективная определенность. Мой мозг конструирует мой духовный мир. Мы получаем такие реальности, какие заслуживаем, сохраняем. Или создаем.
А сейчас наши интерактивные мозги проецируют реальные страны чудес на экраны наших компьютеров и передают их во всемирную сеть Интернета со скоростью света. А каков политический подтекст! Квантовая психология исходит из специфических точек зрения. Разве это не высшее проявление демократии? Экран - это окно в новый мир. Тот, кто контролирует экраны наших компьютеров, программирует реальности, в которых мы обитаем. Вот почему мы сами должны осуществлять контроль наших экранов...» («Семь языков бога» Т. Лири)

…И вот уже через четверть минуты Янка Дягелева выныривает из воды и доплывает до берега, выжимает мокрые брюки, ассистенты режиссера кутают ее в теплое полотенце. Она сидит на берегу под тентами и штативами, держит в замерзших руках неизменный одноразовый стаканчик с чаем. «Перерыв полчаса, - кричит режиссер, - и снимаем еще дубль!» И оператор на мосту продолжает выстраивать кадр… А вечность пахнет нефтью… «Мир, труд, май!» - кричат советские хиппи, размахивая феньками, и скрываются за поворотом. Я осторожно заглядываю за поворот, но там никого нет…

(Цитата в названии: Е. Летов. Цитаты по тексту: он и др. фотографии со съемок фильма - hippy.ru)