22.09-06.10.2005

Сергей Архипов

ИНТЕРВЬЮ С ИГУМЕНОМ СЕРГИЕМ (РЫБКО)

- Отец Сергий, расскажите, пожалуйста, о Вашем пути в Церковь? - Насколько себя помню, я был в юности очень неудовлетворен жизнью — жизнью советской — той, которая меня окружала. Родители мои были коммунистами, хотя они были интеллигентными, порядочными людьми.

Я жил обыкновенной жизнью, но мне что-то все было не то. И я начал задумываться над смыслом жизни, потому что те жизненные ценности, которые мне предлагались обществом середины 70-х гг. (их не зря называют периодом застоя) меня совершенно не удовлетворяли. Ничего о Боге я не знал, не слышал, никого верующих в моем окружении не было.

Бабушка во что-то верила, но она уходила от ответов — возможно боялась чего-то. И я начал бунтовать против этого окружающего зла — и это, на мой взгляд, уже было добром. В советской действительности это не было бунтом против старшего поколения — это был бунт против такой бездуховности, против бессмыслицы жизни, которая нам навязывалась. Плюс еще происходили разные события.

Помню — я прочитал книгу Олега Ефремова «Лезвие бритвы» — она была такая полумистическая. Прошел индийский фильм «Люди — кто они?» — я был тоже им потрясен. И так вот, постепенно, я начал догадываться о существовании какого-то другого мира — что все не совсем так, как нам в школе говорили. Что все-таки есть какой-то другой мир, который очень интересен. Важно найти смысл жизни, и это для меня стало очень важно, стало моей главной задачей.

Юрий Рыбко, около 1976 г (1978 - прим. hippy.ru)

Потом меня очень привлекло движение хиппи с его идеями, хотя мы моглипрочитать о нем только в журнале «Вокруг света»и некоторых других журналах. В этих журналах содержалась только критика этого движения, но все-таки между строк там можно было что-то прочитать. И отдельные лозунги, и идеи, которые там критиковались, на самом деле, были мне очень близки, и как-то отвечали мне на мои вопросы.

Через какое-то время мы сами устроили свое небольшое движение хиппи на уровне одного класса, на уровне своего поселка. Устроили и стали искать контактов с другими молодыми людьми, потому что мы догадывались, что хиппи живы — и что они есть в России. И в конце концов, я действительно встретил хиппи в Москве.

Московские хиппи, с которыми мы познакомились, были интеллектуальными ребятами — безо всяких наркотиков, безо всякой дряни. Они были ищущими молодыми людьми. И первый разговор с ними открыл мне, что они все люди верующие. Я же в школе воспитан был как атеист, и хоть увлекался некой мистикой, но не более как одним из проявлений нашего материального мира. Они были из разных религий (религии у хиппи — это полная каша, но, как правило, были среди них и христиане). Ребята эти сразу же обещали дать мне Евангелие и дали. Правда, мое первое Евангелие у меня отняла милиция, избив меня за него: я возил, читал его везде, и где-то в метро его отняли.

Моя встреча с хиппи, и вход в это движение, мои поиски истины, мои поиски Бога — все совпало. Хиппи — это были очень разные люди, были и те, кто употреблял наркотики, были те, кто пьянствовали, были и те, кто просто «стебался» — на языке хиппи это означало то, что они постоянно смеялись, хохотали, анекдоты рассказывали — таких хиппи я потом встретил в середине 90-х — оказались довольно циничными людьми. Меня же привлекали интеллектуалы, искатели, которые что-то знали, могли что-то мне рассказать, дать почитать какую-нибудь книгу.

Большинство из этих людей были уже сформировавшимися личностями, личностями ищущими. То, что говорили о хиппи — свобода наркотиков, разврат — это все неправда. Не знаю, что там было на Западе, я там не был, но у нас все это имело место не больше, чем в других молодежных кругах. Конечно, кто-то и травку курил, былое такое, но скажу сразу — таких было мало. Я же был принципиальным противником всего этого, потому что все это курево, наркотики не давали ответа на мой вопрос.

А в остальном все было как у всех: хиппи создавали семьи, рожали детей, и семьи были достаточно крепкие. Сейчас встречаю эти семьи — уже вижу батюшку, матушку, дети в семинарии учатся. У любого поколения такая ступенька неизбежна, поскольку жизнь была сера и скучна. Попасть в Церковь с улицы было сложно, поскольку в школе прививали такое отношение к Церкви как будто это что-то, что минимум для бабушек, а максимум — для дураков. В общем, Церковь ассоциировалось с чем-то неприятным. Чисто психологически мы были настроены против Церкви.

 

И это средостение должны были разрушить какие-то конкретные люди. С одной стороны верующие, а с другой стороны люди молодые, такие же, как я, которые прожили похожую жизнь. Потому что Церковь тогда не могла ничего сделать. Она была поставлена в такие узкие рамки, что если батюшка начинал делать что-то хорошее, то его посылали сразу как можно дальше. Но об этом я потом уже узнал.

- Таким образом, можно сказать, что участие в движении хиппи стало для вас некой ступенькой перед входом в Церковь. Будучи само по себе нейтральным по отношению к Церкви, движение хиппи подтолкнуло вас к этому шагу?

- Впервые я пришел в Церковь вместе с хиппи — они меня туда привели. Потом, после этого прихода уже начался мой собственный путь в Ней. Интересно то, что когда я пришел в Церковь, то попал к круг бывших хиппи, которые были уже псаломщиками, алтарниками. Их оказалось очень много — целый пласт людей. Они меня хорошо понимали, они снисходили к моим немощам — например, к тому, что я курил, или что-то недопонимал. Так терпеливо они меня знакомили с Церковью.

Я уж не помню, сколько мы хипповали в нашей деревне, но где-то года полтора, что называется я «тусовался в системе», а потом уже где-то в 1978 году я начал ходить в храм, а в 1979 уже в нем работал. Я стал звонарем, и начал воцерковляться. По мере воцерковления у меня начали появляться новые интересы, и эти хипповские контакты стали потихонечку отходить. Я общался, знакомился с молодыми православными людьми.

- Вы рассказали о тех обстоятельствах, которые постепенно привели вас в Церковь. А встречались ли на вашем пути церковные люди, которые прямо подтолкнули вас принятию Православия?

- Да. Такие люди были — носители церковных идеалов. Сейчас в моем храме служит иерей Константин Скоботов. Он как-то приехал на съезд хиппи, проходивший в Прибалтике в 1978 году — это был один из первых съездов. Так вот, он приехал туда будучи псаломщиком и еще довольно молодым человеком — ему было не больше 26 лет.

Я не знаю, что его туда привело — то ли он решил «тряхнуть стариной», не знаю, в общем, как он там оказался, но он начал разговаривать о Боге, о христианстве, о Православной Церкви. Вокруг него сразу образовалась стайка молодых людей моего возраста. Мы ходили за ним, слушали его с утра до вечера, гуляли по берегу моря. Это было очень интересно и здорово.

- Вы увидели живого православного человека, с которым можно было поговорить, который был доступен и открыт для каждого?

- С одной стороны, я на него смотрел как на хиппи, с другой стороны, как на носителя православной духовности. Наше знакомство состоялось — он мне оставил свой телефон, предложил, чтобы как только кончится сезон, я автостопом приезжал назад в Москву, и мы продолжали бы наше общение. Мы сидели на этом съезде еще месяц, и как только я оказался в Москве, то позвонил ему, и мы начали встречаться — с этого момента началось мое воцерковление. Он мне рассказывал, что нужно делать, как нужно делать, по сути дела, он стал первым моим духовным наставником, учителем.

Поскольку он был из духовных чад архимандрита Серафима (Тяпочкина), то он скоро ввел меня в эту среду, и уже в скором времени отвез к батюшке. Там, у батюшки, я стал его духовным чадом, воцерковился, и движение хиппи, эта ступенька осталась позади. Но я до сих пор сочувствую этим молодым людям. Вообще, молодость — это период исканий, и часто молодость просто не понимается, в частности, старшим поколением. Молодость бунтует — и это естественно, потому что люди, которые должны ответить молодости на её вопросы, просто не умеют это сделать. В этом виновато старшее поколение.

Почему конфликт поколений в России XIX, особенно XVIII вв. менее выражен? Потому что это была христианская страна, и молодые люди получали ответы на свои вопросы в храме, от своих родителей, поэтому общество было более сплоченное, более цельное, потому что общество было христианское. Но как только началась секуляризация, так сразу появилось «разночинство», «народовольство» и прочее. Старшее поколение само отошло от Бога, от Истины и ничего не могло сказать младшему поколению. А молодое поколение — оно живое, оно не может воспринимать ложь, оно бунтует. Вот подавай им Истину, и все. А Истину надо заработать — это дело многих лет жизни.

- А потом Вы встречались с молодежью, с хиппи, через несколько лет, но уже в другом качестве — как священник?

- Вы знаете, когда я был еще хиппи, когда я только начинал ходить в храм, в первые месяцы посещения храма мне захотелось проповедывать христианство. Что-то такое внутри меня родилось — мне очень захотелось моим друзьям, вообще людям рассказать о Боге, и я захотел быть священником. Как это ни странно, я тогда был еще по душе хиппи, да и по внешнему виду тоже — носил длинные волосы — хаэр и так далее.

Я понимал, что пока не могу ничего сказать, что лучше мне помалкивать, и старался помалкивать, но временами меня прорывало, и я старался кого-то куда-то обратить. Из этого, конечно, ничего не получалось. И только лет через пять-шесть общения с отцом Серафимом, после его смерти, только тогда он меня благословил на принятие священного сана в дальнейшем, на принятие монашества.

Появились люди, с которыми я общался, которые могли что-то рассказать. Их было очень немного, но мне благословили конкретно с ними общаться. А дальше уже был монастырь. Когда мне было 28 лет, я, опять таки, по благословению своего духовного отца поехал в Оптину Пустынь, где был принят в братию, и таким образом началась моя монашеская жизнь. В Оптину пустынь того времени, 1988-89 гг., приезжало очень много молодежи. Братия сама была довольно молодой: средний возраст — 28-32 года.

И приезжали такие же молодые ищущие люди — студенты, школьники старших классов. Хиппи приезжало очень много. Они не могли не приехать, потому что об Оптиной пустыни, о старцах появилось тогда уже много публикаций — туда влекло. Особенно, когда были студенческие каникулы. В это время был просто наплыв — сотни молодых людей. Они ночевали в храме — эти юноши и девушки — и хотелось им что-нибудь рассказать о вере. Получилось так, что мне это удалось.

Меня благословили это делать. Тот человек, к которому я обращался за советом в монастыре, был моложе меня, но все-таки уже в священном сане. И мы вместе с ним просто ходили к молодежи. Кто-то из них жил прямо в храмах, а некоторые ставили палатки, разжигали костры, а днем приходили потрудиться в Оптину. Мы с этим монахом обходили по вечерам эти костры, я брал гитару в руки, немного играл — хорошо на ней я никогда не играл, но какие-то аккорды знал. Это сразу как-то привлекало внимание: сидит человек в подряснике, играет на гитаре.

Мы начинали что-то рассказывать, но я-то большей частью помалкивал, потому что со мной рядом был иеромонах — отец Мелхиседек. Он сейчас настоятель Оптинского подворья. Вот такими были наши первые опыты проповеди.

- А не было ли отрицательного отношения к монахам среди этой молодежи? Не было оскорблений, или насмешек с их стороны?

- Как ни странно, было только положительное отношение — это общение с гитарой в руках, дало свой результат, и довольно большой. Я сейчас встречаю людей, которые говорят: «Батюшка, вы помните, вы тогда играли на гитаре, отец Мелхиседек рассказал, вы рассказали, и вы знаете, у нас один человек в семинарию поступил, трое сразу же крестилось, двое сейчас замужем за священниками. А началось все с Вас — это было все настолько потрясающе — живой разговор о Живом Боге».

- С этих вечерних бесед и определилось, наверное, ваше будущее служение проповедника в молодежной среде?

- Молодежь меня всегда как-то привлекала — она была всегда живым поколением. Но тогда я понимал свою неготовность к проповеди. Потом, когда я уже принял священный сан в Оптиной, что произошло в 1990 году, мне было уже тридцать лет, и поскольку я был священником, и имел какое-то право говорить, то стал общаться с молодежью, с хиппи, с наркоманами, но хотя и были некоторые плоды от моей проповеди, я как-то неграмотно все делал, и в конце концов понял, что мне лучше более монашескую жизнь проводить.

Я постарался эти контакты, если не прервать, то хотя бы не искать новых. Спустя какое-то время меня отправили в Москву на подворье, и как это ни странно, еще в Оптиной, ко мне стали приходить молодые девушки. Сложилась небольшая общинка из молодых девушек, которые действительно жаждали, стремились к духовной жизни. Хотя я им говорил: «Ну что я могу вам рассказать, у вас Лавра есть Троице-Сергиева, духовники там замечательные». Но они продолжали упорно приезжать ко мне. Тогда и заложилось ядро нашего будущего сестричества во имя свт.Игнатия Ставропольского.

Часть девушек, вошедших в сестричество, я крестил, когда они приехали в Оптину просто поглазеть вместе с подружками. Постриг у нас не совершается, но все сестры стараются проводить жизнь, во многом похожую на монашескую. И вообще-то как раз это дело созидания сестричества оказалось делом моей жизни. В 1991 году священноначалие направило меня в Москву, но работу с молодежью я начал только примерно с 2000 года — до этого был несколько не готов.

Я понимал, что это очень серьезное дело — мир изменился, и молодежь очень изменилась, появились новые движения, изменилась психология. Чтобы достойно проповедывать молодежи, нужно быть апостолом. Просто священника слушать не будут. Надо иметь особую харизму, особое призвание. Я это прекрасно понимал, какие-то попытки все же делал, но мало что из этого получалось. Община храма, в котором я нес послушание настоятеля, строилась, жила, росла. Мне дали второй храм.

Все, что связано с контркультурой, рок-музыкой — это пришло все намного позже. Во-первых, ко мне часто приходили какие-то люди «из-старых» — из хиппи, рокеров, а во-вторых, я пересмотрел в 2000 году свое отношение к рок-музыке. Огульное обвинение, в том, что это сатанизм, и для меня было значимым. Как я начал в Церковь ходить, и как мне сказали, что рок-музыка — это плохо, грех — значит, и не будем слушать, и 22 года я её не слушал, не смотрел никаких телевизоров.

Классическую музыку я как-то не считал сатанинской, но просто она мне была неинтересна. А потом я пересмотрел все, и понял, что в жизни нашего поколения рок-музыка была неким живительным, светлым явлением. Наркотики, другие безобразия — это все примазывается к ней, как тень к солнцу. Здесь, в этой культуре есть много чистого и светлого.

- Вы говорили, батюшка, что молодежь изменилась со временем, сравнима стала даже с молодежью эпохи вашей юности. А в чем конкретно эти различия проявляются?

- Изменились времена. Я, конечно, понимаю, что молодежь эпохи военного коммунизма, эпохи Сталина, или Второй мировой войны, и послевоенной — разная, поскольку отражаются исторические условия. С шестидесятниками я особо не общался, но все-таки мы, наше молодое поколение, имели некоторую свободу. Мы были хиппи — нас били, обстригали. Милиционер ловил и просто отрезал нам волосы. Ну и что?

Новые вырастали. Могли и в дурдом посадить, а через две недели все равно выпускали. А если сажали серьезно — то это было только за наркотики. Нас вроде бы преследовали, но при этом нас не убивали. Поэтому некоторая свобода, которую получило общество времен Брежнева — это свобода выразилась в массовом поиске того, зачем живем. Появились диссиденты, «разговоры на кухне» — впоследствии это все развилось в перестройку, а завершилось падением коммунизма.

Свобода мысли проникла в страну и прочно засела в сердцах людей. «Самиздатовские» рукописи, если у кого и находились, если их и обнаруживали, то за них уже не сажали, как раньше. Вот тех, кто печатал, издавал — тех, конечно, сажали. Общество все-таки ознакомилось с образом мысли других людей. Молодежь 90-х — это молодежь, выросшая в условиях свободы, тоталитарной свободы, причем в обществе, лишенном идеалов. На Западе есть хоть какие-то идеалы, переданные от отцов — патриотизм, мораль, религия. Это хоть и ложные религии, но они имеют силу держать людей в моральных рамках.

У нас молодые люди 90-х оказались просто брошенными. Это отсутствие идеалов, с одной стороны, давало возможность человеку прийти к религии быстро и просто, с другой стороны, давало возможность для развития на территории России различных сект, в том числе и сатанинских. В начале 90-х к нам начали приезжать сектанты, и многие очень беспокоились — как бы этой гуманитарной помощью, которую раздавали сектанты, не совратить людей в секты. Я на это всегда говорил: «Не беспокойтесь, русский человек это не примет».

Помню, был такой случай — я тогда еще в Оптиной служил: приезжает какой-то сектантский проповедник, а после его приезда начинается людской поток в Оптину: «Батюшка, снимите с меня это крещение». Я спрашиваю: «А чего ты полезла?» «А сама не знаю. Все лезли, и я полезла». Вот такое было состояние у людей. Причем люди каялись, что они принимают это сектантское крещение, принимают эту гуманитарную помощь, читают эту протестантскую Библию. В общем, все эти сектанские новшества как-то не прижились у нас в стране. Россию американизировать не удалось. У нас вера в крови.

- А не может ли получиться следующей ситуации — молодой человек, приходя в Церковь, жаждет подвига, хочет чем-то пожертвовать, хочет отказаться от чего-то во имя Высшего Идеала, а Церковь ему говорит — «не нужно ни отчего отказываться, живи, как жил, только подобрее будь, да на службы ходи...». Такое бездействие, на мой взгляд, напротив, оттолкнет людей от Церкви. Где для них будет подвиг?

— Дело в том, что это уже искусство проповедника — показать молодому человеку, где находится место для подвига, и в чем он выражатся. Молодость привыкла действовать, и порой не думая. Молодой человек ревностен по своей сути. Если он приходит в религию, получает правильные понятия, если его ревность правильно направить, то цены этому не будет. Об этом еще св. Игнатий писал, что большинство святых пришло в монастырь в двадцатилетнем возрасте.

Потому что человек с годами становится циничным, и поэтому молодость — самый благоприятный возраст для проведи. Главное, что именно ты сумеешь в эту душу чистую вложить. Если сумеешь героизм христианства показать, тогда он действительно будет героем, делателем, он будет плыть против течения, пойдет против этого мира. Любой христианин герой. Надо направить молодого - но не на то, что бы он не ел и не спал и по тысяче поклонов клал.

В мое время движение хиппи само по себе было движением бунта, протеста против окружающей действительности, но это было вначале. Протест потом переродился в поиск — то есть не просто отрицал какие-то ценности, но начал приобретать новые. В конце всего последовал приход в Церковь — и это было той ценностью, которая явилась итогом этого бунта.

Поэтому как в восемнадцать лет я постригся — распрощался с хиппарским прошлым (произошло это где-то в феврале месяце), а в августе я уже работал в храме звонарем и псаломщиком. И вот с тех пор, с девятнацати лет моя жизнь прочно связана с Церковью, и я нигде больше не работал, кроме Церкви. Поэтому если проповедник искусен, он сумеет зажечь молодого человека этим огнем, показать, что самое героическое — это быть христианином.

Даже та же рокзвезда — в ней мало чего героического. Свое отпел, и поехал дальше, толпа поклонниц вокруг. А тут, в Церкви, идеал христианства — это святость и это норма. Жизнь христианина — это святость, установленная Богом. Для многих христиан это перестало быть идеалом, даже некая теплохладность замечается в отношении к Идеалу, но только от этого христианство не умалилось, просто люди не понимают этих вещей, смотрят не туда.

Поэтому я всегда говорю: мой идеал — бери от жизни все. Поэтому я стал монахом, потому что в жизни есть не только материальная сторона. На этом строится мое общение с молодежью — что я хочу взять от жизни все. И тут мы находим общее, а потом уже ставим точки над «i» — в чем же заключается это «все».

— Объясните, пожалуйста, ваш принцип?

— Брать от жизни все — для меня это полнота жизни. Полнота жизни и земной и небесной. Мешает этой полноте только порок. Человек состоит из души, тела и духа, поэтому для того, чтобы от жизни взять все, нужно не обязательно, как поросенок? есть, спать и наслаждаться. Тело требует своего, душа своего и дух своего. Если будешь жить, как поросенок, ублажать только тело, полноты жизни не получится, тело будет пресыщено, а душа с духом будут голодать.

— Отец Сергий, вы рассказывали, молодежь вашего времени искренно искала и жаждала найти Истину. Не терпела подделок, не могла успокоиться каким-то суррогатом. Как вы считаете, современный молодой человек, живя в таком материализованном обществе, способен увидеть Истину и пойти за ней? Сможет ли он оторваться от жестких плотских привязанностей и начать служить духу?

— Способен. Как ни странно, я встречаю очень чистых молодых людей, сохранивших девство, чистоту, как-то инстинктивно, внутренне не приемлющих какой-то нечистоты. Они может быть не очень религиозны, их никто этому не учил, но почему-то душа их остается чистой. Таких очень немало. И Господь такую душу Сам призывает к Себе. Каждую душу.

Человек совершенно наивно приходит в храм в 19-20 лет, ничего там не зная, однако это очень красивые, удивительные примеры. Есть, конечно, противоположный пример – человек сначала окунается в бездну порока, и только из этой бездны идет к Богу. Кстати, святые отцы указали один из путей к монашеству – человек просто пресытился пороком, грехом и больше просто не видит дальнейшего смысла жизни и резко обращается к жизни духовной.

На этот случай есть такие примеры святости – преподобная Мария Египетская – в конце концов, когда она осознала страшную мерзость порочной жизни, она пришла к настоящему, деятельному христианству, к святости. Современный молодой человек просто имеет возможность и так и так жить, и имеет возможность получить все, что хочет. И в России, как показывает статистика, большинство молодых людей по своему мировоззрению православные.

Может быть они не практикующие христиане – но хотя бы их признания уже говорят о поиске человека. Они учатся, не всякий раз имеется возможность в храм ходить, и вынуждены на жизнь себе зарабатывать, и на учебу себе зарабатывать нелегким трудом. Есть и объективные причины того, что молодежь наша пока не воцерковлена – и не научил их никто, и значение непонятного в Церкви не рассказал.

Самый большой процент верующих среди возрастных поколений, по всем опросам – до 90% — это молодежь, то есть молодежь — это люди, которых христианская идеология привлекает. Идеалы добра, любви, милосердия, манят их. Тем более ни в коем случае нельзя оставаться бездейственным, когда столько молодых людей, ищущих людей остаются без опеки.

— Батюшка, слушаю вас, и сформировывается мнение, что будто бы вся наша страна наполнена верующими людьми. Неужели в действительности так и есть?

— Заметьте такую вещь – у нас почти все преступники верующие. В моей практике, когда я сталкивался с преступными элементами, меня никогда ни разу не оскорбил ни один зек. Я помню такой случай – впервые попал я на зону в 1991 году. Это была зона особого режима, и строгого режима. Так получилось, что охранник там куда-то делся, и меня зеки сами водили.

Где я только не бывал до этого – в институтах, школах, перед какой только аудиторией не выступал, но самое уважительное отношение ко мне, как к священнику, было на зоне. Я настолько был этим потрясен! При чем там молодые ребята – они меня чуть ли не на руках носили: «Батюшка, можно мы ваш портфельчик понесем…» Думаю: сейчас сопрет. А ничего подобного.

Даже был такой курьез. Зона особого режима отделена от зоны строго режима полосой. Я иду из зоны строго в особый режим, за мной идет и несет портфель какой-то зек, проходим эту полосу, выходит начальник, обращается к этому зеку: «Иванов, ты что делаешь?». «Я, — говорит, — батюшке помогаю портфель нести». «А ты знаешь, что у тебя побег? Ты вышел с территории своей зоны». «Да я же батюшке помогаю, какой же побег?» «Иди, — говорит начальник, — отсюда, а то я в карцер буду вынужден тебя посадить». Ну в карцер его, конечно, не стали сажать, я тоже вступился за него, ведь не за забор же все-таки он убежал, а тут, рядом.

Дело в том, что христианство востребовано сейчас, и нужно этим пользоваться, нельзя быть пассивными. И в этом отношении священноначалие наше с пониманием относится к малейшим проявлением активности священника. Мне тут недавно награду вручили от имени Святейшего Патриарха, как там объявили «за проповедь христианства среди хиппи, рокеров и панков».

Провожу я свою деятельность сейчас более умеренно. Вначале я как-то пытался активно действовать, но потом устал от всякой критики.

Например, господин Воробьевский целый месяц меня ругал по «Радонежу», и потом постоянно пытаются лягнуть разные лица. Я думаю, ну что, мне больше всех надо, что ли? Проще всего всегда сидеть, служить и ничего не делать, заниматься приходом и не больше. Я как-то прекратил этим всем заниматься, и тут меня вызвал владыка Арсений и сказал: «Ты что с молодежью мало работаешь? Иди и проповедуй на рок-концертах — я благословляю. Тебе мое архипастырское благословение.

Да, кто-то должен начинать. Кто начинает — тех ругают. И тебя будут ругать — не смущайся, иди, мое тебе такое благословение. Мы, — говорит, — начитались все отца Серафима (Роуза), наше духовенство очень косное. И я тоже начитался. Проще всего повесить бирочку — «сатанизм». А разобраться в явлении — это уже надо потрудиться». Я, честно говорю, был очень удивлен такими словами владыки Арсения: «Иди, трудись и ничего не бойся, я тебе благословляю». Поэтому я сейчас послушание исполняю.

И стараюсь я как-то говорить, что вроде бы Святейший Патриарх благословил мою деятельность, раз грамоту дали за нее — но этого люди не понимают, для них почему-то послушания священноначалию не существует. Благословили, и я занимаюсь, и это тяжелый труд, на самом деле. Тяжелейший труд, и плюс такое непонимание со стороны собратьев, которые вместо поддержки только усложняют, утяжеляют эту ношу. Пойдем все равно этим путем, пока Господь силы дает.

— Непонимание может быть от того, что старшее поколение жило и воцерковлялось немного в других условиях?

— Дело не в этом. Приходят люди к Православию — но кто-то воспитан в Нем с самых пеленок, и они очень многого избежали их того, что мы вынесли, пока искали свой путь. Но когда встречаешь духовенство, которые были детьми священников, которые, можно сказать, даром получили веру, то они часто совершенно не понимают многих вещей, не понимают, от чего Господь их избавил.

От каких извилистых поворотов и каких ям. Ведь любая яма, любой неправильный поворот, это удар головой, и всегда больно. А их Господь от этого избавил. Все эти «пуритане», все эти «хранители чистоты православия» миллионы молодых людей отталкивают от Церкви. Создают образ Церкви такой примитивный: «Телевизор смотреть нельзя, музыку слушать нельзя» — чисто фанатический образ. Вообще ничего нельзя.

— Только в храм ходить можно...

— Можно, да и то не во все — там-то батюшки «неправильные» не тому научат. Да вообще я считаю, что надо это средостение между Церковью и культурой, между Церковью и цивилизацией разрушить. Доказать, что мы не мракобесы. Церковь – это гораздо более глубокое явление, чем то, когда её представляют одним большим «НЕЛЬЗЯ!»

Это как раз неправильный взгляд, это извращение христианства. Христианство все освящает – и культуру, и науку, и искусство, и музыку. «Все мне позволительно, но не все полезно» — говорит апостол. Христианство говорит, что мне все можно, но можно до определенных рамок. А словами сплошных запретов просто миллионы отталкиваются от веры и от Церкви.

 

Я поэтому пытаюсь все сделать для того, что молодые люди, которых оттолкнули от Церкви православные «пуритане», обрели какого-то понимающего человека. Так что моя задача – это средостение между молодыми людьми и Церковью разрушить. Эту стену построили фанатики, у которых ничего нельзя. Которые взяли и огульно объявили рок-музыку сатанизмом, хотя она представляет собой сложное явление. Это моя задача, которую я стараюсь исполнить.

— Помню свои первые шаги в храме – мне было как раз 14-15 лет. Очень неловко себя чувствуешь, поскольку ничего не знаешь, ничего не понимаешь, и объяснить некому. Что делать молодым людям, если не кому обратиться, не у кого спросить совета?

— Господь вразумит, не оставит. Он поможет искренним ищущим. Мы, в этом отношении, попали в наш период воцерковления к священникам, прошедшим войну. Это были очень мудрые люди, им все было можно. Я, помню, тогда приходил, садился на пол, как я это делал в общественном транспорте, и слушал богослужение. Ни слова никто не сказал. А скажи мне кто тогда слово – я в Церковь больше бы, может, никогда не пришел.

Помню, какой разговор у нас вышел с моим будущим наместником отцом Венедиктом. Получилось так, что на мою первую исповедь я попал к моему будущему наместнику. Ну я там сел на пол, сижу, жду исповеди. Меня отец Наум к нему отправил. Подхожу. Я исповедь приготовил.

Первая моя исповедь в жизни. Он не слушает, начинает: «А ты вообще, в Бога веришь? А как ты себе Бога представляешь? А что такое Троица?» Я был не готов к этому разговору. При чем, зачем этот экзамен? Я в храм ходил до этого около полугода. И катехизис прочитал митрополита Филарета, и был более начитан, чем он себе это представлял. Но чтобы исповедываться, я должен был подготовиться. Но мне отец Венедикт устроил жесткий экзамен, причем, на предмет «свой-чужой». Он говорит мне: «Ладно, подожди, потом мы с тобой поговорим». Стою, жду. А был праздник какой-то в этот день. Я там сидел, сидел — вижу, что конца и края нет этой исповеди, думаю, пойду-ка я лучше помолюсь, да и с батюшкой мы как-то друг друга не поняли. Вот и все — я просто ушел.

Эта несостоявшаяся первая исповедь была у моего будущего наместника, а состоявшаяся исповедь была у будущего наместника Данилова монастыря отца Алексия (Поликарпова). Он тогда был иеромонах Алексий. Он меня тогда выслушал, все понял, все простил, посочувствовал — и все, у меня душа пела. Мои грехи – жуткие, страшные, о которых я даже думать боялся, не то, что называть — он мне разрешил, простил, и даже епитимьи никакой не наложил.

Он был немного удивлен, меня немного пожурил, сказал, что и как нужно дальше делать. А у меня был праздник, душа просто ликовала и пела. И он помнит меня, даже когда сейчас встречаемся. Так вот – мы, наше поколение попали к священникам военной поры, которые очень снисходительно к нам относились, очень понимающе. Эти люди прошли школу мудрости.

Война — это все-таки очень серьезно. И, поэтому нам было к кому идти. Была Лавра рядом, а первые насельники после её открытия были практически все выходцы из лагерей, или ветераны войны. Там были настоящие духовники, которые сразу же отвечали на твой вопрос. Духовника я там сразу же нашел. Думаю, что и сейчас ищущего человека Господь приведет к хорошему духовнику. Но обязательно нужно читать творения свт. Игнатия Брянчанинова, творения святых отцов и проверять современных проповедников, духовников именно святыми отцами. Прежде всего, я добавлю от себя еще раз, свт. Игнатием. Все тогда очень упростится, легко и просто будет.

— Что, на ваш взгляд, должно обязательно присутствовать в настоящем духовнике?

— Что непременно должно быть в духовнике, так это чистота Православия, чистота веры. Об этом у отцов тоже написано. Св. Варсонуфий Великий, в своем прекрасном «Руководстве в духовной жизни» говорит, что отцы Церкви для духовника собственно, указали всего лишь одно условие — чистую православную веру, без всякой ереси. Кстати, все, кто на меня набрасывается, никто меня никогда не упрекал в ереси.

Только то, что я сатанинскую музыку защищаю — это ставят мне в укор, а догматически придраться не к чему. Пока в поврежденности мировоззрения, модернизме, догматическом заблуждении меня никто не мог упрекнуть. Но зато хорошо отыгрываются на моем отношении к рок-музыке.

Причем, все это как-то представлено, что будто бы только и делаю, что сижу на рок-концертах, хотя я посещаю рок-концерты исключительно с целью проповеди, и это бывает раз в несколько месяцев. Вот последний раз я выступал на ВДНХ, в воскресенье. Мы от нашего издательства принимали участие в международной выставке книгоиздательств. И я предложил устроить концерт на площади перед ракетой, за что нам полцены срезали за участие. И был концерт нашей группы, нас слушало несколько сотен человек, было все замечательно, люди слушали выступление, им аплодировали, я выступал, мне аплодировали. У ребят был простой православный текст, положенный на тяжелый рок — стихи Есенина, стихи иеромонаха Романа (Матюшина) — мне очень понравилось.

А до этого я был в Витебске — туда по благословению Святейшего Патриарха ездил выступать на фестивале «Небо славян». То есть, чтобы просто пойти на концерт «оторваться» — это было со мной последний раз в 1978 году, еще до прихода в Церковь. Я хожу туда работать.

— Как вы думаете, батюшка, что труднее всего преодолеть молодому человеку, прежде, чем переступить порог Церкви?

— Я думаю, именно то, что мне далось легко, поскольку, будучи хиппи, я порвал с обществом и мне было все равно, что обо мне думает большинство. Можно сказать, что современному человеку труднее всего выйти из социума. Есть общепринятые, распространенные взгляды на Церковь, на христианство, то есть в Бога верить можно, а в Церковь ходить — это значит, у тебя уже «крыша поехала».

И вот выйти из социума, выйти из определенной группы, которой принадлежит человек — это труднее всего. А когда ты вышел, ты тут же обретаешь другой социум — Церковь, молодых людей, ищущих вместе с тобой. Но мы-то искали вместе, нам было легко, хоть и социум у меня был другой — хиппи. А среди хиппи, чем ты неординарней мыслишь, тем более тебя уважают.

Чем больше наворочаешь идей — философских, религиозных и прочее, тем уважительнее у тебе относятся. Вот это самое трудное для молодого человека — стать непохожим на тот социум, в котором он находится. Для кого поиск Истины дороже, чем мнение других о нем, тот делает этот шаг легко и просто.

Для кого важно, что о нем подумают, кто пьет, потому что все пьют, кто курит, потому что все курят, кто морду бьет, потому что все морды бьют, кто наркотики употребляет, потому что все употребляют — вот это глупость есть самая настоящая и натуральная, когда человек не имеет сил себя как-то противопоставить там, где надо, социуму.

— А что нужно, чтобы уйти из-под влияния окружающего общества? Мужество, наверное? Решительность?

— Надо любить: любить Бога, любить Истину, иметь какую-то неудовлетворенность теми идеалами, которыми живут эти социумы. Надо взыскать Идеалы высшие, взыскать Бога. Понять, что социум ничего не дает, и тот же социум тебя предаст. Нам, в наше время опять таки общество само помогало выйти к Истине: культура андерграунда, которую чем больше запрещали, тем больше она становилась дорога нам. Об этом есть прекрасная песня Андрея Макаревича: Те, кому вы верили, и на кого надеялись, Первые воскликнули «Тону!» И отправились ко дну .

— Пророческая оказалась песня...

— Да. Песня замечательная. Заканчивается она примерно такими словами: Моя радость поднимает на мачте мечты Мой единственный флаг, А толпа войдет в город твой И в потоке людском тебя никто и не найдет. То есть идет противопоставление толпы, социума отдельному человеку. Это разделение — оно было очень яркое. Сейчас труднее.

— Сейчас у людей полная каша в голове.

— Да. Полная каша. Вот эта психология «как все», я её не приемлю, и я считаю, что она как раз и губит человека. Она во все времена для человека, ищущего Бога, была самой губительной. В мусульманстве она дошла до того, что если ты примешь другую веру, тебя могут предать смерти. У нас не так жестоко, но все равно, если ты уходишь от социума, ты «дурак - у тебя крыша поехала». Интересно, что когда я хипповал, в глазах местных, соседних ребят, которые были комсомольцами, я был дураком.

Потом, спустя полтора года, когда все узнали, что я в храме работаю, потихонечку узнали - кто-то, может быть, пришел венчаться, кто-то креститься - постепенно эти слухи расползлись по окрестностям. И тут произошли совершенно для меня непостижимые вещи: я иду из храма, там сидит толпа подвыпивших, человек двадцать. «Что, - думаю, - делать?»

А до этого они меня поддевали по-разному, что я, дескать, не свой. Я, значит, иду, они молча расступаются, и тут ко мне подходит их авторитет, и молча мне руку протягивает: «Здравствуй», - говорит. И ко мне стало такое уважительное отношение, когда все узнали, что я работаю в храме. Это был 1980-1981 год.

Я был настолько потрясен, что вот этот вот социум, который меня же считал неизвестно кем, пока искал, но когда я нашел, когда приобрел свои твердые убеждения, они сразу ко мне потянулись. Кто-то в душе верил, кому-то бабушка что-то рассказывала, кто-то в армии крестик зашивал. К религии, к Православию отношение было уважительное. Но ни у кого из них не хватало силы пойти в храм, а я начал ходить - и я сразу стал одним из таких не то, чтобы лидеров, но одним из знаменитых людей своего двора: «Вот этот человек, смотрите, он в храм ходит». Вот это было для меня потрясающим открытием.

- Еще хотелось бы узнать Вашу позицию в отношении к тому грузу, который приносит с собой человек, входя в Церковь. Что ему с ним делать - со своими увлечениями, предрасположенностями, пристрастиями? Расстаться или оставить, или как вы выше сказали освятить их светом веры?

- Эта позиция выражена в Евангелии в притче о том, что Царство Небесное подобно книжнику, который износит их своего хранилища новое и ветхое. Не все то золото, что блестит, но и не все, плохо, что человек приобрел до Церкви. Образование, какие-то понятия о добре и зле, какие-то элементы культуры, это не есть плохо, это не есть грех.

И человек не только может их принести с собой, он их может развить. Сейчас, как это ни странно, моя общественная деятельность, проповедь строится на тех идеалах, которые я получил, будучи хиппи. На том, что я узнал, понял, на знании этой среды, и вдруг это оказалось востребованно. Это оказалось востребованным, нужным для Церкви.

Ведь люди приходят в Церковь через мои слова, потому что я им понятен, понятен молодежи, поскольку не стал забывать, что сам когда-то был таким. Они принимают Православие. И поэтому не надо все спешить отвергать, резать по живому. Но я думаю, что здесь уже дело духовника - не просто каждого человека перекроить по одному шаблону.

Каждый человек - неповторимая личность. И вот то, что хорошее в нем есть, не надо отвергать, надо просто воцерковить, освятить. Ведь были же случаи в первые века христианства, когда храмы языческие освящали в православные храмы, мечети освящали в православные храмы. Опять же, святой мученик Иустин Философ говорил, что философия - детоводительница ко Христу. Любой человек исповедует какую-то философию.

Философия - это его поиски Истины. И не все там плохо - это мы постепенно что-то понимаем, и что-то оставляем, что-то нет. Потому что все нельзя отвергать. Это только для недальновидных глупых людей - делить мир на черное и белое. Там есть масса разных оттенков. Всему надо дать место в этой жизни, понять, разобраться, а проще всего сатанизмом все объявить - это черное, а это белое. Как и Евангелие говорит, что будут вас убивать, и будут считать, что этим угождают Богу.

- Припоминаются к этой теме слова блаженного Августина «Люби Бога и делай, что хочешь».

- Да, вот это действительно замечательные слова, это настоящая свобода христианская. Она в этих словах и выражена.

- Спасибо Вам, отец Сергий, за то, что смогли найти время для нашей беседы!

- Во славу Божию!