Евгений Латышев, Злыдень, хиппи

ПОСВЯЩЕНИЕ ЯНКЕ

Спокойно. Пролетел, да сверху штабель тел.
То, что осталось от братка, глядит, забавно щерясь...
Назад, скорей назад, покуда не истлел
Последний уголечек в теплой Янкиной пещере.

Спихнув куда-нибудь все то, что тяжелей,
Он вывалил глаза на мой последний чистый свитер,
Совсем некстати влип в дрожащее желе
Каблук, до мяса стертый об холодный скользкий Питер.

Ползком через обрубок бывшего моста.
Огрызками былых зубов по влажным теплым рельсам...
Последний день меня приветствовать устал -
Он прыгает сквозь дождь на зад, чтоб я там снова грелся.

Пушистый мягкий чай в подставленную пасть.
Двуглавые ослы на толстых выхоленных пашнях.
Ну надо ж было так величественно пасть,
Чтоб все, что менее ничтожно - счесть совсем неважным.

Рассыпанная мелочь звякнула и ждет
В шершавых пальцах дня она становится все мельче.
Я - маленький, слепой, оборванный народ,
Дрожащий у забора под дождем из горькой желчи.

Я тру, остервенело тру щекой асфальт.
Но детские мелки малюют то же, что на стенах.
На совесть и на срам, на плаху и на сталь
Подняли в общей камере опущенную цену.

Хрустящие виски... Изящные пинки...
Дружок в полоску - не совсем пчела, хотя роится.
Затуплены глаза - о землю и пеньки.
Зазубрены края опухших век на детских лицах.

Я плел себя из тех, надеясь на успех.
Из ран сочился смех, однако, все мое взлетело...
Я тыкал перья в воск, чтоб вовремя успеть
Построить по крылу для каждой новой части тела.

Еще бы что-нибудь, чтоб было чем родить
И шашку поострей, чтоб раз махнуть - и сразу в дамки.
В очередной полет меня сопроводит
Веселое "пиф-паф" из доброй дедовской берданки.

А молния звенит. Последний грош в квашне.
Намятые бока скулят, мол - веселись, старуха!
А я пока молчу, внимая в тишине,
Тактичному "тук-тук" по крышке, где-то возле уха.

1990 г.

ЗВУКИ ОГНЯ

Над ликом Николы Угодника - звуки огня.
Противная надпись украсила серый картон.
Обломки соцветий красавки ритмично звенят.
Я вижу в пространстве бычок и ловлю его ртом.
Ты плачешь, от запаха астры, бегущей на склон.

Чтоб сделаться старым - забудь кошелек там, где спишь.
Пусть рядом ночует на сдвинутых тронах шофер.
Дорога колышет тебя, словно в бурю камыш,
Входящего в дом, где бычками утыкан ковер...
Поездка на дачу заменит ночной разговор.

Выйдя туда, где ночь, надеешься встретить там день.
Сойдя с паровоза, не нужно искать ничего!
Встреть меня в месте со славным названьем "НИГДЕ".
Ты не имеешь имени. Бесценна доступность всего.

Услышь половину того, что ты хочешь понять.
Дыши металлической графикой белых страниц.
Гаси сигарету под новые звуки огня
И вымети пол - мне же некуда броситься ниц!
Мы все тут из сна. Ты кому-нибудь тоже приснись.

На кафедре с красной табличкой на белой двери
Садисты - ученые "Инь" отдирают от "Ян".
Накройся плакатом. И впредь - никуда не смотри.
Пусть люди со стен наслаждаются зрелищем ран.
А в доме, куда я звоню, снова кто-нибудь пьян.

Выйдя туда, где ночь, надеешься встретить там день.
Сойдя с паровоза, не нужно искать ничего!
Встреть меня в месте со странным названьем "НИГДЕ".
Ты не имеешь имени. Бесценна доступность всего.

Я выну из ящика свежие звуки огня.
Мне хочется выйти, но сложно покинуть свой трон.
Пойду к партизанам и крикну: "Лепите меня!"
Мне хочется каменным плюхнуться в бездну времен...
Я слышу твой голос, который слегка изменен.

Засыпьте мой праздник цементом из ваших мешков.
Никола Угодник согласен участвовать в нем.
Насквозь проспиртованный труп мой швырните в альков.
Мы с белой горячкой в обнимку спокойно уснем,
А ты будешь плакать от звуков, рожденных огнем.

Выйдя туда, где ночь, готовишься встретить там день.
Выйдя туда, где ночь, надеешься встретить там день.
Выйдя туда, где ночь, ты веришь, что встретишь там день.
Сойдя с паровоза, не нужно аскать ничего!
Встреть меня в месте с обычным названьем "НИГДЕ".
Ты не имеешь имени, в котором доступность всего.

Вот ты - человек или нет, теряющий сущность,
Кто нас изобрел, с годами даря нам забвенье,
Живущий в стекле голубом, в ожерелье из вазы,
И видящий в каждом стакане свое отраженье,

Пусть то, как зовут тебя хиппи, всегда будет свято.
Пусть то, чем плюют в тебя панки, всегда будет чисто.
Пусть злой интеллект даст нам право тонуть в твоей власти
Так будет вверху и внизу - и ныне и присно.
Аллилуйя, Аллилуйя, Харе Кришна, Харе Рама!

Сегодня и завтра нам хочется белого хлеба,
А также желательно булок и мягких батонов.
Прости нам пятерки и трешки, что мы не вернули,
Как гривенники, что мы дарим толпе в гастрономе.

Не надо дразнить нас постройкой на месте развалин -
Мы выплюнем старые кляпы, а это опасно.
Избавь от того кто лукав и не в меру всесилен
И дай нам спокойно дожить до текущего часа.
Аллилуйя, Аллилуйя, Харе Кришна, Харе Рама!

БУДЬ ЖЕ МЫ ПРОКЛЯТЫ, ЕСЛИ ЗАБУДЕМ НАШ ВЕК

Служащий почты в назначенный час
В ящик бросает обрубками рук
Пачки бумаги, что прячет от нас -
Бритоголовых коричневых сук.
Наше невежество толще томов
Несокрушимых поэтов села.
На пустыре - на задворках МГИМО
Наша безнравственность розой цвела.
Ваша оценка явлений проста -
Хватит двух ног и башки, чтоб сказать - человек!
Сотни прибиты на место Христа -
Будь же мы прокляты, если забудем наш век.

Лекарь дворцовый готовит ножи,
Чтобы кастрировать новых певцов.
В тесных пробирках мы начали жить,
Духа Святого назначив Отцом...
Мальчик, постой - на кого ты полез?
Ножницы - щелк - и опять недолет!
Что дождались наконец - вот он съезд (съест)
Нас и того, кто за нами пойдет.
Вы не простите открытого рта -
Очередями статей оборвите наш бег.
Снова у нас под ногами черта -
Будь же мы прокляты, если забудем наш век!

Грязный контейнер с обрывками фраз.
Что-то про Русь там и что-то про мать...
Вечер уже. Может зря не с утра
Снова вернулось понятие: "врать".
Дети таранят открытую дверь,
А от закрытых их гонят взашей.
Что ж, Новгород может гордиться теперь -
Детям учителем стал Левенштейн!
Мы закрома ваших слов тормошим,
Пальцами ног протянув неоплаченный чек.
Грязный подгузник срывая с души,
Будь же мы прокляты, если забудем наш век!

ПУТЬ ВОИНА

(Максу Колосову, 1990 г.)